Стерегущие золото грифы

Зато Темир много беседовал с Дочкой Шаманки. Это была умная и вдумчивая девушка. Иногда она высказывала мысли, которые были выше понимания Темира, но он любил ее слушать и старался впитать от нее как можно больше мудрости. Они ни словом не обмолвились о той сцене на празднике, да и не было нужды. Темир происходил из одного с ней народа, поэтому прекрасно знал, что иногда появляются люди, с рождения принадлежащие не себе, не семье, а целому миру. Вот и эта девушка не принадлежала себе, поэтому и отдать себя мужчине не имела права. Хозяин ее настолько велик и грозен, что не стоило и пытаться ее у него отнять.

Когда Дочка Шаманки занималась какой-нибудь домашней работой, она имела обыкновение закатывать выше локтя длинные рукава рубахи, и Темир получал возможность читать изображения, покрывавшие обе ее руки. Благодаря объяснениям отца, он хорошо разбирался в каждом символе, в каждом завитке этого своеобразного письма пазырыкцев и поначалу был напуган смыслом ее рисунков.

– Ты умеешь читать то, что у тебя здесь написано? – однажды набрался он смелости спросить.

– Конечно, – улыбнулась она, пройдясь ладонью одной руки по рисункам другой.

Темир поразился, как спокойно и без тени печали сказала она это. Рисунки говорили, что девушка предназначалась в жертву духам гор.

Сам же Темир был безмерно счастлив. По вечерам, закончив дневные труды, он встречался с Тиылдыс – сначала тайком, а к концу зимы уже не скрываясь ни от кого. Влюбленные уезжали далеко от стойбища, скакали наперегонки по привольным пастбищам. Тиылдыс распускала густые темные волосы, волнистые после тугих кос, и они развевались по ветру в танце свободы и юности.

Устав от бешеной скачки, Темир и Тиылдыс останавливались где-нибудь и пускали взмыленных лошадей собирать губами бурую пожухлую траву. Бросив на землю лошадиный чепрак и усевшись на него, они грелись, прижавшись друг к другу, и болтали о разных пустяках, строя планы на будущее. Тиылдыс оказалась очень смешливой и легкой в общении, с ней Темир забывал любые тяжелые мысли, какие у него появлялись. Иногда девушка разрешала себя поцеловать, а иногда глаза ее (они оказались зелеными) сверкали, как у лесной кошки, и она отталкивала возлюбленного. Темир утопал в ее красе, как в зыбком болоте, и даже не думал звать кого-нибудь на помощь.

Но быстро и неотвратимо наступала весна, то там, то здесь расцвечивая блеклую речную долину свежими красками и глазами цветов.

– Мне нужно вернуться домой, когда вы сниметесь с зимовья, – сказал Темир однажды, когда вечер был уже настолько теплым, что вполне позволял засидеться до звезд.

Облачко пара вместе со вздохом сорвалось с губ Тиылдыс.

– Я вернусь, ты же знаешь, – поспешно добавил он, хватая ее за руку. – И привезу выкуп за тебя. Станешь спутницей моей навсегда?

– Я уже отвечала тебе тысячу раз. Пока не остынет солнце, я твоя, – отозвалась девушка. – Но вернешься ли? Что скажет твой отец?

– Я не знаю даже, что сам ему скажу, – улыбнулся Темир. – Что уеду навсегда или что скоро приведу в дом жену?

Тиылдыс непонимающе посмотрела в ответ.

– Ну, пойдешь со мной в стан моего отца, или мне стать кочевником ради тебя?

– Не все ли равно? Только бы вместе. Ты же знаешь, я пошла бы за тобой прямо сейчас, но не могу оставить мать одну. У нее никого нет, кроме меня, да и старенькая она. Но если ты собираешься потом забрать меня вместе с ней, то это будет хорошо. Ей уже такую жизнь вести нелегко. Но тебе-то самому чего больше хочется?

Темир посмотрел в небо.

– Мне нравится, как вы живете. Ваша жизнь проста и понятна. Вас ничто не держит. Вы – как ветер, что обитает здесь.

– Ошибаешься. Каждый имеет то, за что приходится держаться. Каждый привязан, Темир, – задумчиво сказала девушка. – Я вот привязана к матери, привязана к тебе. Ты уйдешь – что мне тогда делать?

– Ждать, – просто ответил он. – Я возвращусь сюда к зиме или еще раньше вас отыщу. И тогда мы больше не расстанемся.

– А если твой отец все же будет против? – настойчиво повторила она.

Темир лишь пожал плечами, давая понять, что его это мало волнует.

– Я и без выкупа за тебя пойду, – прошептала Тиылдыс. – Но как хороший сын, ты не можешь просто пропасть, не объяснившись со своей семьей. Я понимаю.

Она прильнула к возлюбленному. Тонкие пальцы пробежались по простенькой деревянной гривне[18 - Шейная гривна – украшение-оберег из золота, бронзы, дерева. Представляет собой обруч, часто разомкнутый. Скифские гривны были украшены фигурками в характерном стиле.] Темира, обводя контур двух украшавших ее позолоченных барсов с крупными ноздрями-спиральками, будто ловящими тонкий запах добычи. Тиылдыс спустила шубу с его правого плеча и осторожно погладила невиданного черного скакуна, который теперь был полностью завершен.

Ночь подбиралась. Уже не зимняя, но все еще зябкая. Холод посеребрил инеем земную поверхность, покрыл тонкой ледяной коркой мелкие болота. Хрупко застыли головки первых цветов. Казалось, дотронься до них – и зазвенят бубенцами.

Но двоим не бывает холодно даже в такую ночь. Брошенная наземь шуба Темира послужила им постелью, а спустившаяся на плато тьма – одеялом. Сами они стали друг другом, стали одним человеком, и раскинулись равниной, и устремились в небо горами, и летели ветром. Белая медленная Ак-Алаха[19 - Ак-Алаха – река, являющаяся водосбором для всех рек плато Укок.] шептала им дивные сказки, отражаясь в черной выси, глядя на себя саму – великую Молочную реку, бегущую меж далеких звезд.

Наутро Темир покинул Укок, но ни к зиме, ни раньше он не вернулся.

***

Каан не отпускал сына к кочевникам. Он решил, что Темир уже достаточно взрослый и должен помогать ему в управлении племенами. У Темира было двое старших братьев, чтобы наследовать отцу, но произойти могло всякое.

Темир маялся и упрашивал отца, но тот, узнав, что сын подыскал себе невесту среди «диких», лишь разозлился еще больше. Он считал, что Темиру еще рано жениться, еще есть чему поучиться в отцовском доме.

Юноша чувствовал себя пленником. С ним рядом все время кто-то находился. Даже ночью, когда он просыпался, то видел при свете очага неусыпный взор одной из служанок, готовой тут же разбудить остальных мужчин, если Темир попытается выйти из дома. Отцовы табуны охранялись денно и нощно. Каан не велел давать Темиру лошадь ни под каким предлогом, и он стал забывать, как держаться в седле. Пару раз ему все-таки удалось сбежать пешим, но его быстро поймали, и оба раза каан нещадно выпорол сына плетьми на глазах у всего стойбища. Да так, что Темир потом лежал несколько дней не вставая.

Тогда Темир сделал вид, что смирился. Он целыми днями сидел в аиле отца, принимая просителей, слушая одни и те же нудные жалобы на соседей, пытаясь разобраться, кто прав, кто виноват, совершенно не имея для этого ни опыта, ни чутья, ни желания. Расправленные на Укоке крылья обрезали ему. Темир был уверен, что однажды удастся убежать, но больше всего боялся, что Тиылдыс его не дождется. «Она решила, что я ее предал, обманул», – думал юноша.

От племени с Укока не было вестей. Они не всегда привозили дань и до этого, не привозили ее и теперь. Темир мог встретить их лишь на осенней ярмарке, но туда отец брал с собой только старших братьев.

Он вырвался к третьей зиме, когда каан, должно быть, уже поверил, что сын успокоился, и ослабил бдительность. Темир подкупил одного из иноземных купцов, что встали лагерем на окраине стана. Он уже прекрасно понял на своем горьком опыте, что без коня ему не уйти. Ночью Темиру удалось улизнуть из дома, где его уже ждал купец, держащий под уздцы хорошего сильного скакуна. Наутро мужчина должен был сообщить каану о краже, чтобы его не наказали за помощь беглецу.

Темир едва сдерживался, чтобы не гнать рыжего скакуна во весь опор. Уходить надо было тихо, не привлекая шумом внимания, да и после он не мог позволить себе загнать коня, ведь он у него был только один. Падет – и все пропало. Темир молил небо, чтобы оно оставалось чистым и не засыпало снегом его путь. Он редко отдыхал, почти не ел и потерял счет времени. Поэтому, оказавшись на плато, едва сдержал слезы – настолько был счастлив.

Юноша въехал в стойбище ранним утром. Знакомые удивленно приветствовали его кивком головы. Темир, не теряя времени, сразу направился к зимнику, где, как он помнил, жили Тиылдыс и ее мать, но обнаружил там другую семью. Качавшая младенца женщина сказала, что старуха-мать умерла, а Тиылдыс живет дальше по улице. Точно указать аил она не смогла или не хотела, поэтому Темир отправился искать Шаманку.

Он вошел в их аил и сразу почувствовал – что-то неладно. Внутри царил полумрак и сильно пахло снадобьями. Шаманка сидела у постели, держа в руках чашу с каким-то отваром. На постели лежала ее дочь – по всей видимости, тяжело больная. Темир заметил, что она остригла свои косы. Увидев мужской силуэт в открывшемся за пологом клочке света, девушка подскочила, и ее лицо озарилось радостью. Но когда Темир подошел ближе, радость сменилась неприкрытым разочарованием. Она вновь опустилась на свое ложе и отвернулась к стене.

– Голодный? Там у очага похлебка в котле, – сказала Шаманка таким будничным тоном, будто Темир всего лишь ненадолго отлучался за хворостом.

– Что у вас тут такое? – шепотом спросил Темир, пытаясь поймать взгляд больной.

– Пей, девочка, – Шаманка протянула девушке чашу, больше не обращая внимания на гостя.

– Не стану, убери, – глухо, злобно ответила та.

– Пей, – почти жалобно попросила Шаманка, и рука ее, держащее питье, мелко затряслась.

Из непонятного существа, встретившего когда-то Темира на пороге этого аила, она вдруг превратилась в обычную старую, усталую женщину, на глазах у которой угасает ее ребенок.

– Зачем? Все равно не поможет, – девушка метнулась, выбив у старухи чашу из рук и тут же гневно глянув на Темира. – А ты уходи. Я думала, он вернулся, а это ты. Уходи, раз ты – не он.

Разлитая теплая жидкость плохо впитывалась в промерзший земляной пол. Старуха поднялась, тяжело вздохнув, и понесла пустую чашу к очагу, шаркая ногами.

– Не знаю, давать ли тебе кров на этот раз, – сказала она, обращаясь к оцепеневшему Темиру, молча наблюдавшему неприятную сцену.

– Мне не нужно, – покачал головой Темир. – Я за Тиылдыс приехал. Мы тут же назад, пока перевал чист.

С ложа раздался хриплый смешок. Шаманка боязливо оглянулась на девушку, потом схватила Темира за локоть и потащила к выходу.

– Знала, что вернешься. Камни говорили, – зашептала старуха. – Она приходила, плакала, спрашивала, живой ли. Я ей и сказала, как есть. Только она не слушала, оставила надежду. Да и куда ей, одной-то?

– О чем ты? – не понял Темир.