Стерегущие золото грифы

Дочка Шаманки скользнула к Темиру под одеяло, тоже с головой. Обняла мальчика, прижавшись теплым животом к его спине и неловко целуя в макушку.

– Уходи. Не понимаешь, – буркнул Темир, отодвигаясь.

– Чего не понимаю? Тоски по дому не понимаю? Боли не понимаю? – мирно спросила девочка. – Завтра покажу под солнцем свои рисунки. Один совсем свежий, не зажил еще. Никому не показываю, а тебе можно. Шаманка сказала, тебе можно.

Темир не ответил, но расслабился и позволил девочке крепче себя обнять.

– Отчего у тебя волосы как солнечные лучи? И глаза как летнее небо? – спросила вдруг она.

– Мать говорила, родила меня летним днем да в траве забыла. Солнце целовало меня и гладило, чтобы не плакал один без матери. Вот и выгорели и глаза, и волосы, – доверительно сообщил Темир.

Девочка счастливо засмеялась.

– Я слышала, как Шаманка говорила, будто ты сказки любишь.

– Угу.

– Хочешь, расскажу тебе про людей со звезд?

– Со звезд? – удивился Темир. – Как Адыган и его братья?

– Не совсем, нет, – задумалась девочка. – Другая это сказка, но ты никому ее больше не сказывай. Пусть будет наш секрет.

– А ты никому не говори, что я плакал. Не скажешь?

– Не скажу, – заверила Дочка Шаманки. – Да только плакать не стыдно, когда плачешь не о себе, а о тех, кто далеко, кого любишь.

И она поведала чудесную историю, непохожую на те, что обычно поют кайчи и рассказывает простой народ. О жизни людей на далекой звезде. О том, как влекомые зовом других миров построили они чудо-колесницу и отправились в неведомое. И там, отыскав себе новую землю, стали частью живущего на ней народа. Опустошенная слезами душа Темира стала наполняться мерцающим звездным светом. Он растворялся в черной небесной выси, увлекаемый тихим голосом девочки, и не заметил, когда сказ перетек в сновидения.

***

Обучаясь понемногу пастушьему мастерству, езде на лошади и стрельбе из лука, Темир прожил среди укокских всадников до самой весны, пока не стаял снег на перевале. Тогда стало возможным возвращаться назад в цветущие долины, где отощавший скот станет щипать молодую нежную траву, а промерзшие до костей люди отогреются под весенним солнцем.

– Разве вы не живете здесь всегда? – удивленно спросил Темир Дочку Шаманки, когда стан загудел пчелиным роем, собирая вещи и радостно предвкушая спуск с плато.

– Нет, глупый, – прыснула она в рукав. – Там, внизу, летом есть сочный корм для скота. И прохладная таежная тень. Так хочется вдохнуть запах исполинских кедров! А здесь что? Ветер, один непрекращающийся ветер, скука и тоска. Да солнце днем будет сжигать заживо, вот увидишь. А ночами все тот же холод.

Предав земле своих мертвых, коих за ту зиму оказалось пятеро, тронулись люди в обратный путь. Медленно, обремененные бестолковыми овцами и табуном коней. Да еще женщины, дети, старики – все верхом. Они оставили позади пустые зимники, приторочив к седлам мешки с домашней утварью и постелями, да у каждой семьи был переносной войлочный аил, украшенный красными узорами по белому. Аилы расставляли не всегда, чаще спали под отрытым небом, чтобы сберечь время.

– А одежда какая есть – вся на нас. Меньше груз лошадям, – смеялась Дочка Шаманки, придерживая своего скакуна, которому невмоготу был такой неторопливый шаг.

Клочьями вылинявшие овцы останавливались всякий раз, когда находили хоть немного молодой травы. Они тупо смотрели на орущих погонщиков, неспешно перекатывая челюстями сочный комок. Дочке Шаманки, по всей видимости, задержки в пути были так же невыносимы, как и ее коню, поэтому она каждый раз принималась с воодушевлением помогать взрослым, нещадно лупя плеткой облезлые спины замешкавшегося скота. Словно злой дух гнал ее прочь с Укока.

Темир ехал с ней вместе, держась за хрупкую талию и чувствуя пальцами, сколько силы и ловкости в этом тонком теле. Вот они уже были на той самой тропе, которая вынуждала караван вытянуться длинной цепочкой. Несколько овец с жалобным блеянием сорвались в ущелье.

– Йа! – послышался сзади звонкий крик, и их обогнал нескладный темноволосый подросток, едва не отправив своего вороного коня в пропасть.

– Что делаешь? – возмутилась девочка. – Убьешься!

Он обернулся через плечо, отпустив поводья. На его лице, чем-то похожем на лицо Дочки Шаманки, появилась самодовольная ухмылка, но глаза пылали диким отчаянным огнем, непонятным маленькому Темиру.

– Хороший конь ни с того ни с сего в пропасть не прыгнет, – ответил смельчак. – Он знал, что пройдет, поэтому пошел. А ты осторожнее держись, а то как бы каанская дочка не свалилась вниз вслед за овцами.

– Я – воин, – пискнул Темир, задрожав от ярости и бессилия.

– Ха, воин, – усмехнулся паренек. – За женскую юбку держишься. Наши все рождаются сразу на лошадиной спине. Ходить еще не умеют, а уже в седле сидят.

– Перестань немедленно, – оборвала насмешника девочка. – Темир – гость, нельзя так с ним говорить.

Они долго молчали и, наверное, смотрели друг другу в глаза. Темиру было любопытно, какое у девочки сейчас лицо. Он никогда не видел, чтобы она сердилась, но живо представил, как она сдвинула к переносице свои густые черные брови. Лицо нахального юноши смягчилось, и он отвернулся, не отвлекаясь больше от дороги.

Темиру понравились обитатели Укока, к тому же они приняли его как своего. Укокцы много рассказывали мальчику, учили разным занятиям, добродушно посмеиваясь над его неудачами, и были дружным, сплоченным народом. Но этого паренька Темир выделял из всех. Он больше молчал, редко смеялся и не упускал возможности поддеть Темира, напомнить ему, что он здесь чужой, или просто бросить в него снегом. А еще Темир заметил, что тот был единственным другом Дочки Шаманки. Они часто уезжали вместе пасти скот или просто убегали куда-то вдвоем. В остальное время юноша ходил за ней незаметной тенью.

– Что он так? – зло шептал Темир, комкая пальцами белую рубашку девочки. – За что он меня не любит? За что? Раз он твой друг, раз я тебе нравлюсь, то и ему должен. Разве нет? Нет?

– Сложно объяснить, – мягко ответила Дочка Шаманки. – Он хотел бы, чтобы вокруг меня никого не было. Чтобы только ему улыбалась. Поэтому его злит, что мы с тобой подружились, Темир. Да только у меня и так ведь нет никого, так что его ревность напрасна.

Недетская горечь была в словах девочки, но Темир не понял до конца ни чувств ее, ни слов.

– Я вырасту и убью его, – сказал он.

– Не надо, маленький, – засмеялась девочка. – Если ты его убьешь, я стану плакать.

– Ладно, – тут же сдался Темир. – Тогда я убью великана Адыгана и его голову принесу, чтоб всем показывать. Тогда никто смеяться не станет и каанской дочкой называть не будет.

– Вот это дело. Да перестань же щипать меня за бока!

***

– Я поеду, отец! – твердо сказал Темир.

– Нечего тебе там делать, – возразил каан в очередной раз. – Неотесанные пастухи – что это за компания для моего сына?

– Они – твой народ! – негодовал Темир. – Наша семья властвует над ними, так не должны ли мы лучше их узнать? И не думай, что они хуже нас. Мы сидим на месте и жиреем, а там – опасность на каждом шагу.

– Вот именно, опасность на каждом шагу. Поэтому тебе там делать нечего. В первый раз по делу посылал тебя, теперь дела никакого больше нет.

– Там настоящие люди живут, властитель. Там каждый может и за овцой уследить, и хищника стрелой сразить. Как я стану великим воином, мира не видя, людей не зная? Сколько сидеть у твоего очага?

Отец устало прикрыл глаза рукой.

– Ты как ребенок. Какие воины? Зачем они нам? Или в голодной степи мы, где все проглядывается вперед на два дня пути? Бурные потоки – наши воины, горы – наши стражи. Нет здесь врагов. Только кто из наших племен может взбунтоваться. Но что с ними тогда делать – этого тебе нищие кочевники не подскажут. На то я и учу тебя мудро править, чтобы не допустить такого.

– Отпусти. Есть же кроме меня у тебя сыны, не единственный я, – взмолился Темир. – Не то убегу и не вернусь. А отпустишь – через зиму возвращусь.

– Не единственный, – передразнил отец. – Раз трое наследников, так можно их и не беречь? Выдумал. Где ты найдешь-то их, своих бродяг?

– Найду. Один из охотников недавно их встречал. Сказывал, менять приходили войлоки на пушнину. Догоню еще.