Волчье логово

Чтоб обмануть волков отвагу,

Что бродят алчные окрест.

Вперед! Ни плена, ни пощады!

Умрем, но славно, если надо!

Падем, мертвы, на мертвецов,

Чтоб завтра дневное светило

Обломки копий озарило

В руках изрубленных бойцов!

Виктор Гюго «Сеча»

Недолго было суждено брату Жозефу предаваться глубоким размышлениям о своих чувствах. Не успело порозоветь предрассветное небо за окном, как в келью быстро вошел взволнованный брат Колен и обратился к сарацину и проснувшемуся горожанину:

– Идите скорее в зал для собраний капитула. Настоятель приказал созвать всех братьев.

– Что опять случилось? – поинтересовался Жозеф, вставая с постели. – Начинается новый Крестовый поход? Боюсь, я буду в нем бесполезен. Сарацины примут меня за своего родственника.

– Оставьте свои неуместные шутки и поторопитесь, – раздраженно бросил Колен, выходя из кельи.

Странное, тревожное предчувствие сжало сердце Жиля. Годами в этой глуши ничего не случалось… И что вдруг могло произойти? Но лицо сарацина было так спокойно и равнодушно, что его настроение невольно передалось и горожанину. За время, проведенное в монастыре, Жиль давно привык к этому человеку и даже стал ценить его за своеобразную храбрость и дерзкую прямоту.

Через несколько минут вся братия собралась в мрачном, полутемном зале для заседаний капитула. Было очень рано. Слабый утренний свет едва пробивался в помещение. В зыбкой, туманной дымке были видны только смутные очертания фигур монахов в черных одеяниях.

Посреди залы стоял брат Ватье. Но какая удивительная и необъяснимая перемена произошла в его поведении, во всем его облике! Ленивые и медленные движения сменились быстрыми, хаотичными жестами. На столь спокойном обычно лице читалось живейшее волнение и неподдельный страх. Он что-то горячо и сбивчиво доказывал аббату:

– Ну закрыты эти чертовы ворота… Говорю же, я их закрыл! И что толку? Они старые, как столетняя ведьма! Стоит как следует треснуть по ним бревном, и конец нашей несчастной обители! Говорила мне тетка в детстве, чтоб я не шел в попы… Но я-то думал, что в деревне мне труднее будет прожить. А оно вон оказывается, как вышло!

Настоятель не прерывал его. Он был бледен и испуган. Кажется, он давно уже все понял.

– Да что в конце концов тут происходит?! – не выдержал брат Колен.

Отец Франсуа медленно повернулся к нему и упавшим голосом ответил:

– На нас напал барон де Кистель с отрядом своих вассалов…

В воздухе повисла мертвая тишина. Страшная новость обрушилась на головы несчастных монахов, как снежная буря. Беззащитные и безоружные, привыкшие читать молитвы и никогда не державшие в руках меча, они оказались в осаде у разъяренного и мстительного сеньора с его послушным отрядом, закованным в тяжелые доспехи и ощетинившимся лесом острых копий! На что им было надеяться в осаде у этой грубой и беззаконной силы? На призрачное божье могущество?.. Где искать убежища от яростной жестокости? У холодного алтаря, презираемого безжалостными воинами?..

– Какого дьявола вы стоите, как на мессе?! – прорезал тишину решительный и сильный голос. – Сейчас барон разнесет ворота! Вы хотите отдать ему свои жизни, не попытавшись даже защитить их?!

Все взгляды с надеждой и отчаянием устремились на говорившего. Лицо брата Жозефа сверкало мрачным и суровым пылом. Ноздри раздувались от гнева. В движениях читалось непреклонное желание защищаться. В самом деле! Он был их единственной, последней надеждой! Только он один вышел из страшного, жестокого мира сеньоров. Только он умел держать в руках меч. И только от него исходила призрачная надежда на спасение! Любили они его, ненавидели или презирали, в это мгновенье только он, отверженный сарацин и жалкий безумец, был их путеводной звездой в черном море неумолимо приближающейся смерти…

– Можем мы послать через кого-нибудь просьбу о помощи, сообщив, что обитель в осаде? – воскликнул Жиль.

– Никто не сможет выйти отсюда, – отвечал Жозеф. – Мы окружены. Тем лучше. Смертельное отчаяние придает мужества даже трусам. У нас нет времени. Ульфар, вытащи из-под алтаря старый меч и неси его сюда!

– Этот меч – великая и священная реликвия! – возмутился фламандец. – Как мы можем его коснуться?! Это оружие одного из славных предков графа де Леруа, возведенного в ранг святых за свои заслуги перед Матерью Церковью…

– Да пускай пропадут пропадом все святые на свете! – в бешенстве перебил его сарацин. – Ты хочешь, чтобы воины барона снесли твою благочестивую башку?! Сейчас же неси сюда меч!

Колебания между долгом христианина и страхом скорой смерти были недолгими. Ульфар бросился за мечом.

– Колен, ищите какую-нибудь дубину… Балку, крест… неважно! И вооружайтесь ей. Ватье, забаррикадируйте лавками двери! – отдавал приказания брат Жозеф. – А вы, отец Франсуа, идите в свою келью и молитесь. Если всем нам суждено погибнуть, то ваша жизнь будет последней, которую они заберут!

– Нет, нет, дитя мое, я не могу вас бросить во власти этого ужасного человека! – в отчаянии воскликнул настоятель, хватая Жозефа за руку.

– Если вы хотите оставить мне хоть тень надежды на спасение, сейчас же уходите! – крикнул Жозеф, отталкивая его.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил Жиль, подбегая к сарацину.

– Нет. Погляди на себя! Чем ты можешь помочь? Моя кузина оказалась бы куда полезнее в битве, чем ты… Отправляйся с аббатом! Не мешайте мне!

Настоятелю и горожанину пришлось повиноваться властным приказам брата Жозефа. Как раз в тот момент, когда сарацин вооружился старым мечом и все остальные его приказания были ревностно исполнены, во дворе со страшным грохотом рухнули ворота. Послышалось лошадиное ржанье, топот тяжелых башмаков по каменным плитам, угрожающий грохот мечей и чудовищные проклятья. На лиловых витражах заплясали черные силуэты и алые искры от пламени сверкающих факелов. Неистовый шум приближался со страшной скоростью. Но когда он докатился до запертых дверей, все внезапно стихло. И в наступившей тишине снаружи раздался разгневанный, глухой голос:

– Эй, вы, вшивые крысы! Это я, славный Годфруа де Кистель, пришел объявить вам мою волю. Вы нанесли мне страшное оскорбление! Но такому доблестному сеньору, как я, не пристало оставлять обиды без ответа. Если вы уступите мне Волчье Логово, законное владение моей жены, и, если передвинете границу ваших земель, куда я требую, я позволю вам вымолить у меня прощение. Вы думаете, что перехитрили меня? Что одержали надо мной победу? Презренные овцы! Вы унизили барона де Кистеля! Так знайте: тот, кто посмел это сделать, непременно приползет ко мне на коленях! Даю вам несколько мгновений на размышления, чтоб вы одумались и отворили мне двери вашего проклятого монастыря!

Выслушав дерзкие угрозы барона, брат Жозеф жутко улыбнулся и изо всех сил крикнул в ответ:

– Нам они не нужны! Никто не откроет вам, Годфруа де Кистель! Вы не благородный сеньор. Вы разъяренный дикарь, творящий невероятные беззакония! Убирайтесь прочь! Вы не имеете никакого права нападать на наш монастырь и проливать здесь кровь! Вы не имеете никакого права на наши владения! Ни одна дверь не распахнется по вашему тупому капризу! Есть то, что неподвластно своеволию сеньоров. Никто вам не откроет! Здесь нет ни одного человека, которого могли бы напугать ваши нелепые угрозы!

– Кого я слышу? Неужели это черная тварь настолько осмелела, что так дерзко говорит со мной? Ты еще не забыл, как держать в руках меч?

– Мне не дают забыть об этом! – отозвался сарацин. – Я хотел больше не проливать человеческой крови. Но, видно, этот ужасный мир создан так, что в нем невозможно жить, не убивая!

– Ты и твой чертов аббат упрямы, как старые ослы! Я подожгу ваш паршивый монастырь, и вам придется выбрасываться в окна, прямо на копья моих воинов! Вот будет веселое зрелище!

– Поджигайте! – с отчаянным вызовом крикнул Жозеф. – И будьте вы прокляты!

Его безумная фраза положила конец переговорам. Послышались ужасные ругательства барона и частый стук топоров по тяжелым дверям.

Прислушиваясь к этим мрачным ударам, возвещавшим скорую гибель, Жозеф стоял посреди холодной залы, опираясь на старый, огромный меч. Позади него молча столпились трое несчастных монахов. Только Ульфар с горячей мольбой устремлял взгляд к темному потолку. Колен и Ватье не молились. Они молча и подавленно уставились в пол. Все было кончено. Все люди, находящиеся в этой комнате, были обречены на скорую смерть. И они это понимали.

А он, странный безумец и чужестранец, презираемый и отвергаемый всеми, сам невероятно далекий от людей и любви к ним, стоял с гордо поднятой головой, готовясь стать первой жертвой, принесенной ради спасения тех, кто стоял у него за спиной. Готовый отдать свою жизнь, чтобы существование аббата и других братьев продлилось хотя бы еще на несколько жалких мгновений…

Эта жертва не приносила ему никакой радости. Она была бессмысленна. Никто из них не был ему дорог, кроме аббата. Но он не мог отступить. Ничего не получит проклятый барон де Кистель! Если они хотят отобрать у него жизнь, то он унесет с собой и чужие…

Жозеф даже почти не испытывал страха. Он устал от него. Он знал, что рано или поздно его дыхание пресечется в этом жестоком мире… И вот этот час настал! Только бледная девушка… только браслеты матери… Но ему некогда было думать об этом.

В это мгновенье с чудовищным грохотом рухнула главная дверь. В проем ринулись черные силуэты, и сарацин, страшно размахнувшись мечом, бросился вперед. Но под занесенным клинком из зияющей тьмы выступило серьезное и умное лицо графа де Леруа! Нечеловеческим усилием Жозеф отдернул меч в сторону и, потеряв равновесие, полетел прямо к ногам своего хозяина, мессира Анри де Сюрмона…

Приподнявшись с пола, он изо всех сил швырнул меч о каменные плиты и в бешенстве крикнул:

– Будьте вы тысячу раз прокляты! Какого дьявола вы делаете у меня на пути?! Я чуть было не снес вам голову, да и сам разбил себе все колени!