Волчье логово

– Но где же этот чертов неверный?!

– За ним! В погоню!

– Отомстим за наших сеньоров!

Я не стал дожидаться, пока они исполнят свое грозное намерение, и кинулся в противоположный конец коридора. Невероятно, но он вывел меня к двери, распахнутой во двор! Я добежал до стражника и сбивчиво попросил его поскорей открыть ворота. В темноте он не мог видеть моего безумного лица и перепачканной кровью одежды. Немало удивленный, он все же открыл мне ворота, и я оказался на свободе…

Но к чему мне теперь была эта ледяная, бессмысленная свобода?.. Куда мне было бежать, окровавленному, задыхающемуся, потрясенному? У кого искать спасения?.. Каким несчастным и безмерно одиноким чувствовал я себя посреди этой бескрайней равнины, под порывами злого, зимнего ветра…

Но у меня не было времени предаваться этим печальным и горьким мыслям. Я знал, что разъяренные вассалы из замка непременно бросятся за мной в погоню.

И тут меня осенило удивительное откровение. Не стоит бежать в сторону моего замка. Слугам дяди скорее придет в голову искать меня там. Не отправиться ли мне тогда в монастырь Сен-Реми? Стены священной обители укроют своей сенью и самые кровавые деяния. В них может найти убежище и самый отверженный преступник…

Изнемогая от усталости и переживаний, я поплелся в сторону монастыря. Мои ноги увязали в снегу, ветер больно хлестал в лицо, колени подкашивались, но я находил в себе силы идти дальше…

Вдруг, когда на горизонте уже показались острые башни монастыря, до моего болезненно напряженного слуха донесся отдаленный конский топот. Они все-таки нашли меня! Из последних сил я бросился бежать. Спасительная обитель была все ближе, но теперь я слышал гневные голоса и звон оружия прямо у себя за спиной. В то мгновенье, когда я переступил порог церкви, меня настиг страшный удар меча. Жгучая, острая боль рассекла мне спину. Я упал на колени. Но, в ту же минуту поднявшись, устремился к алтарю.

Закрыв глаза, я крепко обнял золотую, сверкающую сотней искр, алтарную створку и приготовился к смерти. Истерзанный, жестоко страдающий от боли, забрызганный своей и чужой кровью, отчаявшийся и убитый горем, я не взывал к богу. Помертвевшими губами я произносил имя моей обожаемой матери, с которой я жаждал воссоединиться сразу же, как только закончатся мои жестокие земные муки…

– Смерть сатанинскому отродью! – воскликнул один из вассалов, замахнувшись мечом.

Но тут вдруг чьи-то белоснежные, сверкающие рукава, накрыли мои плечи, словно крылья ангела, и оскорбленный голос, полный глубокого возмущения, торжественно разнесся по ночной церкви:

– Как смеете вы, безумные и недостойные грешники, являться в дом Божий с оружием в руках?!

– Простите, святой отец, но этот проклятый язычник убил нашего сеньора… Мы желаем наказать его!

– А я говорю вам, что правосудие в руках Божьих! Сейчас же убирайтесь отсюда, пока на вас не обрушились громы небесные!

– Но он же убийца…

– Да будь он хоть сам восставший Люцифер, здесь он находится под защитой Господа и может надеяться на его великое милосердие! Прочь отсюда! Пока я жив, ни единой капли крови не прольется в священном храме!

Недовольно ворча, подобно побитым псам, вассалы покинули церковь. А я, полуживой и невероятно измученный, упал на колени отца Франсуа, моего отважного и милосердного спасителя…»

Бланш медленно опустила листки на колени. Она сидела неподвижно. Ее сухие глаза горели. Губы по-прежнему были сурово сомкнуты. У нее больше не было слез.

Человек, властно вторгшийся в ее полудетские грезы, был преступником и убийцей. Это было ужасно. Но она почти не чувствовала ужаса.

Разве не был убийцей ее отец, который воевал по долгу службы? Ведь и он отнимал человеческие жизни, но это почему-то не считалось тяжким грехом… Разве не были убийцами все сеньоры вокруг? Это был мир, построенный на вражде, крови, насилии и смерти…

Разве не был убийцей сам великий Саладин, перед которым она недавно так пылко преклонялась? Но ведь чужая жестокость вынудила его к этому…

Несчастный сарацин тоже был убийцей. Но Бланш не могла винить его в этом. Все ее существо противилось этому. Она в отчаянии думала о его страшном преступлении, но в то же мгновенье ее всю, без остатка, охватывала мысль о его жестоких, мучительных страданиях. Она растворялась в этом горе, его боль тяжким грузом ложилось ей на сердце, и она не могла этого вынести! Бланш чувствовала, что на весах ее души жгучие страдания Юсуфа в тысячу раз перевешивали все совершенные им тяжкие грехи…

Она не понимала, что с ней происходит. Ее пугала человеческая жестокость и преступления. Но когда речь шла о нем, все его ужасные деяния растворялись в каком-то высшем, неземном свете. Она прощала его. Она прощала его, вопреки всему. Прощала в единый момент, и ничего больше не имело смысла… Он был по ту сторону, чем все другие люди на земле. Когда Бланш думала о Юсуфе, перед ней открывалась какая-то высшая, таинственная черта, за которой вещи уже не имеют привычной, земной меры… Черта, за которой начиналось безграничное всепрощение и безмерное, покрывающее все человеческие грехи, глубочайшее милосердие…

XIX. Пустота

Но мнится мне порой, будто я своими глазами видел в безлюдном храме суровую фигуру дивного мужа; это был именно тот иноземный Художник, который в стародавние времена, когда церковь еще только строилась, появился здесь, где никто не знал его языка; в короткое время он искусной рукой прекрасно и величаво расписал всю церковь, и закончив свой труд, исчез бог весть куда.

Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»

Отвергнут всеми навсегда,

Я стал души своей вампиром,

Всегда смеясь над целым миром,

Не улыбаясь никогда!

Шарль Бодлер «Самобичевание»

Буря, бушевавшая за окном уже два дня, наконец прекратилась. Утихла буря и в душе Бланш. Теперь она была спокойна и печальна. После нескольких бессонных ночей, поглощенных горькими записками, глаза у нее были красными, а сама девушка чувствовала себя разбитой и уставшей. Но зато теперь она знала правду. Теперь она заглянула в страдающую и мятежную душу своего строгого учителя.

Сев на кровать, Бланш покрыла плечи одеялом, чтобы защитить себя от холода, и в последний раз взялась за пожелтевшие от времени листы. Оставалось прочесть уже немного. Она надеялась дочитать странную историю жизни несчастного сарацина до первых лучей рассвета:

«Как я и надеялся, старый монастырь Сен-Реми стал для меня надежным убежищем и приютом. Отец Франсуа поместил меня в своей светлой и уютной келье, из окна которой я видел дрожащие от ветра тонкие ветви деревьев и маленьких птичек, которые время от времени садились на них, стряхивая с веток блестящие пушинки белого инея. Глядя на эти светлые, чудесные картины природы, я невольно снова начинал думать о красоте и радостях человеческой жизни…

В то время я был еще молод и отличался более крепким здоровьем, чем теперь. Отец Франсуа терпеливо лечил меня и горячо заботился обо мне. Мои телесные раны скоро стали затягиваться. Но, увы, совсем не так обстояло дело с ранами душевными… Они по-прежнему пылали жгучей болью!

Когда первое потрясение, полученное мной в замке Филиппа де Сойе, немного прошло, когда страшные события той роковой ночи стали покрываться серой золой забвения, я глубоко задумался над тем, что со мной произошло и о том, что я совершил.

Да, я хотел жестоко отомстить этим безжалостным людям за смерть моей несчастной матери. Да, в моих глазах жизни Филиппа и Робера де Сойе ничего не стоили. Тогда как ее драгоценная жизнь была величайшим сокровищем на свете… Приведя их к смерти, я только восстановил справедливость. Они погубили невинное, ангельское создание и должны были понести за это суровую кару.

Но мне не было никакого дела до справедливости. Я не стал бы мстить за смерть отца и брата. Во всем мире для меня существовала лишь лучезарная улыбка и звон браслетов матери. Я безмерно и пламенно любил ее! Ее смерть была чем-то настолько невероятным и ужасным, что мое сердце не могло этого принять! Желая отомстить ее убийцам, я надеялся, что огромная боль, поглотившая все мое одинокое существование, станет хоть на одну каплю меньше…

Но она не стала меньше. Я обагрил руки в крови собственного дяди и стал невольной причиной смерти моего кузена. Я тоже превратился в убийцу. А пролитая кровь, насилие и страдания еще никогда не сделали чью-то боль меньше. Напротив, они лишь усиливают ее.

Так случилось и со мной. Совершенные преступления тяжким камнем легли на мою израненную душу. Мне не жаль было Филиппа де Сойе, но его мертвые глаза виделись мне в кошмарных снах, и я просыпался в холодном поту и со смертельным ужасом в сердце… Нет, я не был создан для того, чтобы убивать! Я не могу причинять боль и сеять смерть! Что толкнуло меня на эту чуждую и отвратительную мне дорогу? Злодеяния моих врагов? Любовь к матери? Мой дикий нрав? Мое мрачное безумие? Не знаю. Знаю я лишь одно: не было на свете ничего более противного мне, чем кровожадная вражда и бессмысленная жестокость. И все же… значит, в глубине меня существовало что-то, что толкнуло меня на этот скользкий, вымазанный человеческой кровью, путь…

Когда я оправился настолько, что мог поддержать беседу, отец Франсуа пришел ко мне с важным разговором.

– Нет слов, чтобы выразить, как сильно вы огорчили меня своим ужасным поведением, – начал он взволнованным голосом.

– Я обезумел, – ответил я, тяжело вздохнув и опуская голову. – Поверьте, я очень несчастен. Моя месть не принесла мне никакого облегчения…

– Бедный мой Жозеф! Этого и следовало ожидать. Мне нужно ругать и упрекать вас, но мое несчастное сердце чувствует лишь безграничное сострадание и нежность к вам. Увы, мы с вами лишились слишком дорогого существа.., – тут голос его дрогнул. – Это не могло не сказаться на вашем буйном воображении. К несчастью, у вас слишком необузданный, пылкий нрав… Вы не умеете смиряться, как это положено доброму христианину. Ваше беспокойное сердце не терпит обид и несчастий…

– Да. Пожалуй, из меня вышел плохой христианин, – слабо улыбнулся я. – Может, мавританская кровь тому виной, а может, еще что-то… Я не знаю…

– Не шутите так, дитя мое. Прошу вас. Мы должны поговорить об очень серьезных вещах. Слава милосердному Господу, теперь вы здоровы. Нам нужно подумать о вашем будущем. Вы не можете навечно остаться печальным узником в нашей тихой обители. А если вы покинете ее и вернетесь к себе в замок, ваши враги снова будут покушаться на вашу жизнь. Ваша кузина в глубоком горе и страшном гневе. У нее осталось много вассалов. Боюсь, она способна погубить вас.

– Да, Сесиль мстительна и коварна, – задумчиво произнес я. – Странно… но мне жаль ее… Ведь я знаю, что значит потерять любимое существо… Это ужасно! Да, вы правы, мне не следует возвращаться в Волчье Логово. Но почему мне нельзя остаться здесь навсегда? Я мог бы, подобно вам, принять монашеский обет, если настоятель мне позволит…

Отец Франсуа сосредоточенно молчал какое-то время. Потом пристально взглянул на меня и уверенно произнес:

– Признаюсь вам, Жозеф, я уже думал об этом. Но такое решение мне не кажется правильным. Я очень сомневаюсь, что вам подойдет наша мирная, размеренная, скучная жизнь. Вы так пылки и несдержанны! У вас внутри огонь, а этим стенам нужен только остывший пепел… Лучше вам уехать отсюда.