Судьба – тени прошлого

«Сдаются только те, кому на том свете страдать от боли надобно. Ведь жизнь одна, и надо до её последнего чёрного заката биться за себя и свой мир. Ведь толку тогда и нет в стремлении, если ты от стремления отрекаешься в конце пути. И будьте всегда честны перед самими собой…» – вновь слова Медбера Эверарда.

Да, дядюшка, я помню. Сейчас я помню. И встаю снова на ноги!

Адияль прокатился по земле, но как только Геральт Серв пронесся над ним, уже готовясь вонзить меч, Адияль резким кувырком с ошеломляющей скоростью и дерзостью ушёл от противника. Сделал рывок, прыжок и подобно колесу покатился к оружию. Подобрав его, он приподнялся и, уклонившись от скользнувшего близ его щеки клинка Серва, ввернул свой меч в бедренную часть ноги противника. Тот заорал и пал, будучи неспособным продолжать бой.

Вэйрад и Зендей, уже подобравшись к самым бортам арены, с облегчением и с невиданным упоением выдохнули. Адияль Леонель одержал победу и выжил. Но ему предстояло ещё одно нелегкое испытание: решить, пощадить ли этого человека, или же обезглавить, как того требует обычай и восторженная толпа, жаждущая крови наивных и неопытных юношей, не осознающая даже ценности жизни и дороговизны счастья находиться на этом свете.

К нему подошёл полковник с теми же указаниями, что и к Артуру, и ко всем остальным до него. Адияль впал в мучительные раздумья.

Я?.. Убить человека? Как! Я не убийца. Нет. Какое я имею право вершить судьбы равных мне по закону природы! Он столько же человек, сколько и я, и этот сброд гнилья, возомнивший себя верховным судьей. Я не согласен, я отказываюсь. Он не враг! мы стоим на одной земле, наши страны не враждуют, да и нам не имеет смысла враждовать на деле…

Отец, Зендей, как мне поступить? Эта девушка вновь смотрит на меня. Лисан, как мне поступить? Она с тревогой смотрела на арену, где прямо сейчас ни в чем не повинный человек может зазря лишиться права существовать.

– Отец, я не могу смотреть на это, с меня хватит, – сконфуженно обратилась к барону Лузвельту черноволосая веснушчатая девушка, на глазах её наворачивались солёные капельки, подобно утренним прозрачным росинкам.

– Довольно тебе, что же с тобой стряслось сегодня. Как узнала, что мы идём сюда, так и стала трепыхаться. Мы в обществе. Мы почётные гости, потому держи себя в руках, даже если тебе, как и мне, тяжело смотреть на эту блажь.

Лисан разревелась и устремила взгляд на Адияля, как бы шепча нежным, кротким, стыдливым, взывающим ко всему доброму и светлому, что есть в человеке, в существе, голоском, мол, не допусти это.

Адияль прочитал в ее очах те же переживания, что сейчас терзали и его. И, конечно, он не мог бы поступить иначе. Он произнес на весь стадион:

– Я пощажу его!

Всё затихло. Полковник Зиррен уже поспешил вразумить непокорного юношу излишне пацифистских взглядов для турнира на звание Рыцаря Лерилина.

– Я знаю, что такое смерть, знаю, что такое реальные ужасы войны, я прошёл через всё это, – неожиданно изрёк Леонель, чем ещё более ошарашил собравшихся. Лисан заблестела, ее аккуратные глазки, глубин которых нельзя было достичь, засияли ярче солнца (так подумал Адияль, не в силах оторвать от нее своих лунно-светлых голубых глаз). Перед её же взором не было ничего, кроме стоящего посреди арены Адияля Леонеля, этого пыльного, уставшего, растрепанного северянина, в глазах которого нашло отражение всё то самое важное, чем располагает истинный воин и мужчина. – И потому я не допущу того, чтобы от моей руки умер человек, не представляющий угрозу для моей жизни, для моих родных, друзей, моей Родины и моего дома! А этот юноша и есть такой человек! – продекларировал наконец он.

Толпа сначала шепталась, но затем, вслед за Лисан и семьёй Лузвельт, все встали и захлопали.

В казарме сообщили: «Только что дошёл срочный приказ о прекращении турнира в связи с началом войны. На границы Лерилина ступила армия Дэргана».

Адияль только зашёл в казарму в поисках Артура, который по-прежнему лежал без сознания, как пожаловал Вэйрад вместе с Зендеем.

Вэйрад, схватив за шиворот младшего сына, толкнул его к стене. Ударил его по щеке ладонью, не сдерживая напора. И свирепо сказал:

– Я, кажется, предупреждал тебя, чтоб таких выходок боле не было.

Зендей стоял позади, жась, теснясь, осязая всем своим нутром, что предал брата. И его всего трясло, и он робел, холодел от того, что думал: брат за это его не сможет простить.

– Ты возомнил себя взрослым, самостоятельным, готовым к любым рискам? Возомнил себя солдатом? Нахал! Да чтобы ты знал, солдат никогда не смеет ослушаться приказа высшего чина, нежели он. Но более того, солдат не шутил бы с огнём, не искушал бы судьбу, не пошёл бы на извращение ради шалости. Это низко. Твой поступок низок. Не достойный имени солдата, не достойный звания рода Золотых Львов.

Острый, морозный до колкости, суровый и бескомпромиссный голос Вэйрада довёл Адияля до тряски, однако в остальном он вполне достойно держался и выпустил ни звука в ответ на порицания отца. То ли сказалась эйфория от победы, то ли переосмысление своих убеждений, то ли не вылетающие из памяти глаза Лисан Лузвельт.

– Я понял отец, я все осознал. И даю слово чести: более низких поступков я не совершу.

– Собирай свои вещи, мы срочно покидаем столицу. И идём на фронт. Спешно.

Но затем что-то пошло не так: был объявлен временный мир на двое суток по результату переговоров государей двух княжеств. Причины тому неясны, однако Вэйрад предположил, что случилось это потому, что вопреки упованиям командования Невервилля и Лерилина Игъвар всё-таки примет прямое участие в конфликте. И в силу этого появляются все основания полагать, что самые страшные и мрачные домыслы о поражении и потери последней надежды на победу в затяжной войне, становятся все более реальными именно в данный короткий промежуток спокойствия. В связи с этим и было запрошено подкрепление и просьба о предоставлении беспрепятственного коридора для эвакуации войск у правителя Невервилля.

XI.

– И теперь мы тут. Я объяснил всё отцу и сказал, что тебе некуда податься, поэтому и ты сейчас находишься здесь, а мы через несколько часов уезжаем на фронт, – договорил Адияль, но последние слова дались ему тяжело.

– Я тоже пойду, Адияль. С тобой вместе пойду, – вдруг произнёс Артур. В его голосе теперь звучал стальной стержень, что удивило и его самого, и изумленного ещё и сутью фразы Адияля.

Но через время лица обоих упростились и они друг другу улыбнулись, пожали руки.

Тем временем положение войск заметно окрепло внезапным поднятием боевого духа в связи с появлением на фронте самого князя Лерилина Гефеста Гербинского. Он снизошел на курган с белого мустанга, обличенного в ярко-красное одеяние. Сам он выглядел грациозно, уверенно, воодушевленно. Рядом с ним прибыла свита из десяти прекрасно оснащенных рыцарей. Было видно, что солдаты благоговели перед этим человеком, не побоявшимся ни смерти, ни позора поражения, самолично пришедшего на фронт. Он тут же собрал всё командование, досконально изучил карты, положение войск, взвесил предполагаемые силы Дэргана с возможным потенциалом совместной коалиции Лерилина и Невервилля и скомандовал о перестройке армии. Суть его идеи заключалась в том, чтобы пропустить Дэрган как можно глубже на территории Лерилина. В этом ключе становилось возможным разгромить Дэрган у холмов на более северной части страны, что решило бы проблему позиционного превосходства противника. Иными словами, Лерилин даст бой у границ, но следом же отступит к северу. Там уже с высоких позиций батальоны без проблем уничтожат войско недруга. Единственная трудность состояла в вероятности вторжения и игъварских частей, что подтвердили сразу несколько генералов. Однако в случае подобного сценария событий Зельман Златогривый примет ответные меры.

Одновременно с этим в доме барона Назара Лузвельта, богатейшего и влиятельнейшего поставщика оружия и доспехов, царствовала угнетающая обстановка. Старший сын барона Мендель выказал желание отправиться на фронт. И эта фраза повергла в шок всё семейство: и Лисан, которая после увиденного на турнире всё не могла оправиться и ходила, словно в воду окунутая, и остальные двое сыновей Назара Лузвельта, для которых война – это что-то чуждое, грязное, недостойное, дикое, которых интересуют только богатство и сплетни, а сам отец семейства чуть не слег от удара из-за услышанного. Однако Мендель Лузвельт, наперекор всем просьбам и мольбам родных, стойко стоял на том, чтобы бок о бок с другими молодцами защищать свою страну. Дело дошло вплоть до того, что барон пригрозил сыну лишением наследства. Этот аргумент уже смог подкосить юношескую уверенность в своей позиции. Но спустя время, он заявил на весь дом, дабы услышали все: Даже не пытайтесь переубедить меня своими деньгами! Чего я буду стоить, если не способен даже доказать свою цену подвигом на поле боя?!

Назар Лузвельт, в целом, любящий, даже, возможно, чрезмерно лелеющий своих отпрысков отец, прогнулся под настойчивыми выражениями воли из уст старшего сына. Однако его главным условием являлось назначение сына на высокий чин. В общем-то, с его влиянием он легко добился в этот же день назначения сына адъютантом Гефеста Гербинского, который собирался ехать на фронт.

Ясно, данная новость тут же разнеслась по высшему двору княжества. Ведь самый желанный и могущественный дом отправляет на бойню с превосходящей силой Юга своего старшего сына, первого наследника бессметного богатства барона Лузвельта. В обществе высоких званий и родов действия Гефеста Гербинского считались глупыми и необоснованными. А также персоны высшего света Лерилина, причем все поголовно, полагались на принятие себя в ряды игъварской элиты после неминуемого, как они выражались, унижения. Назар Лузвельт же всегда прямо и радикально отзывался по поводу этой позиции, признавая, что если лорд Дезевон получит господство в Лерилине, то ждать милости от него не стоит. И барон был даже несколько горд за сына и его стремление защищать свой дом и Отчизну, однако ужасно страшился его гибели. Хоть он и был приверженцем фатализма, то есть верил в то, что если сын не умрёт на войне, куда лично же и хотел, то непременно он должен будет умереть при каких-нибудь иных обстоятельствах, либо же в противном случае ему предначертано жить до старости.

Лисан, которая и поддерживала брата, говоря, что он поступает благородно и честно, и всячески ненавязчиво пыталась отговорить его от этой затеи. Узнав о назначении его приближенным князя, она слегка притихла, зная, что люди такого положения редко вступают в бой и чаще всего вовсе первыми покидают опасные участки.

Вдруг разговор зашёл о самой Лисан. Мендель, который всегда питал к юной баронесске – так он её звал – любовь и симпатию, и заботился о ней с ранних лет, заметил, что настроение девушки неоднозначное. Глаза потерянные, словно что-то ищущие, речь обрывистая, руки мокрые и холодные, – обнаружил брат. Он бы и подумал, что она всего лишь заболела, но знал-то он её превосходно, даже больше её же отца. Если бы она захворала, то так бы и сказала. Тут дело в более глубоком – в душе. Мендель так и спросил: Что тебя гложет, баронесска? И не прячь от меня правды, я же все равно все чувствую.

– Ох, братец… Я и сама знать не знаю, что такое… – ответила она надорванно, устало, хрипло. – Я поначалу думала, что дело в тех ужасах на турнире, но затем поняла, что нет – не в них! Я постоянно вспоминаю того юношу, который единственный пощадил своего противника. Я помню его ещё с нашего вечера до начала всего этого военного кошмара… Он тогда мне показался странным и блеклым, загадочным, а сейчас я увидела его… по-иному. Уже другого! Понимаешь? Он словно и был другой человек, понимаешь? Это меня удивило, но более того! Ты бы видел, как он красив, смел, умен, благороден! Это всё в его глазах и устах я увидела за то мгновение на арене, словно и не секунду это было, а вечность! Господи, что же это, Мендель…

– Деточка моя, баронесска… это любовь! – выдал он весело и нежно. Поцеловал её лоб, потрепал волосы, которые она долго и тяжело расчесывала и укладывала каждое утро. Он знал, что её это раздражает, но именно это его и подзадоривало.

– Да?! – выкрикнула она, не веря, что брат мог такое сказать. А затем от счастья запрыгала по комнате, смеясь и ликуя как маленькая девочка. Она знала, что это абсурдно в ее возрасте, но при Менделе она всегда вела себя так, будто была младше своих лет.

– Зендей, какого это полюбить?

– Это больно.

– Всегда?

– Наверное, нет. Но я полюбил по-настоящему всего раз, и тогда было больно.

– Зендей.

– Что, Эди?

– Я полюбил…

– Я знаю, брат.

– Она великолепна.

– Да, она всегда великолепна, когда настигает тебя.

– Что?

– Ничего. Давай спать.