Страж мертвеца

Отец немного помолчал, глядя на сына, а затем ответил:

– Что ж, ступай. И что бы ни случилось, выполняй то, что считаешь своим долгом. Виргиния переживет твое предательство. Если мы оба останемся живы до конца войны, то еще поговорим об этом. Тебе, наверное, известно, что твоя матушка находится в критическом состоянии – в лучшем случае она проживет несколько недель, и это время бесценно. Не будем ее беспокоить.

Картер Друз с почтением поклонился отцу, ответившему на поклон с величавым спокойствием, за которым скрывалось разбитое сердце, покинул дом и отправился на службу. Вскоре его преданность, отвага и лихие подвиги принесли ему добрую славу среди боевых товарищей и офицеров. Именно благодаря этим качествам, а также знанию местности, он был отправлен в дозор на опаснейший пост. Однако усталость поборола чувство долга, и Картер задремал.

Какой ангел (добрый или злой) посетил его в сновидениях и оборвал преступный сон? Без движения, без звука, в абсолютной послеполуденной тишине и истоме незримый посланник судьбы прояснил его разум и шепнул таинственное пробуждающее слово, которое никогда не срывалось с человеческих уст, никогда не всплывало в человеческой памяти. Солдат бесшумно поднял голову и взглянул сквозь стволы лавровых деревьев, машинально сжав правой рукой приклад винтовки.

Первое, что он почувствовал, – восторг художника. На колоссальном пьедестале утеса, застыв на выступающем краю плоского камня и четко выделяясь на фоне неба, возвышалась величавая статуя всадника. Изваяние человека сидело на изваянии лошади, прямо и по-военному, но со спокойствием греческого божества, высеченного из безжизненного мрамора. Серая форма хорошо сочеталась с воздушным фоном, металлический блеск снаряжения и упряжи смягчила тень. На шерсти коня не было ни единого светлого пятнышка. Поперек луки седла лежал карабин, ствол которого резко уходил в перспективу. Правой рукой всадник придерживал ружье за приклад, левую руку, сжимающую поводья, не было видно.

Профиль лошади выделялся на фоне неба в мельчайших подробностях, а ее взгляд устремился сквозь воздушное пространство к утесам, виднеющимся вдали. Седок повернул голову. Он смотрел вниз, в долину. Видны были только очертания его виска и бороды. Взбудораженное присутствием врага воображение солдата придало фигуре исполинские, титанические пропорции.

На мгновение Друз испытал странное, смутное чувство, что он проспал всю войну и теперь смотрит на благородное произведение искусства, воздвигнутое на этой вершине в память о деяниях героического прошлого, в которых он принял не самое достойное участие. Это чувство развеялось, когда «группа» пошевелилась: лошадь, не переступая, отклонилась от края утеса, человек остался неподвижен. Опомнившись и внезапно поняв, в каком опасном положении оказалась его армия, Друз аккуратно подтащил к себе винтовку, ухватив ее за ствол, взвел курок и прицелился в грудь всадника. Одно движение спускового крючка – и для Картера Друза все закончится благополучно. И тут всадник обернулся и посмотрел в сторону затаившегося противника – казалось, он видит часового, смотрит ему в глаза, заглядывает прямо в бесстрашное, сострадающее сердце.

Трудно ли убить врага на войне? Врага, раскрывшего секрет, который может стоить жизни тебе и твоим товарищам, врага, который опаснее целой армии? Картер Друз побледнел. Руки задрожали, ноги стали как ватные, статуя перед глазами почернела и закачалась, описывая дуги в пылающем небе. Он отпустил винтовку и поник лицом, затем уткнулся в палую листву. Отважный джентльмен и закаленный солдат, сейчас он почти потерял сознание от обуревающих его чувств.

Но это продлилось недолго: через мгновение он вскинул голову, снова взялся за оружие, палец нащупал спусковой крючок. Его ум, сердце и взгляд были чисты, мысли и совесть подчинились голосу разума. Он не мог пленить врага, малейшая неосторожность – и тот помчался бы в свой лагерь с пагубными вестями. Солдатский долг очевиден: этого человека следует убить из засады – без предупреждения, не тратя время на сомнения или безмолвную молитву. Нужно рассчитаться с ним. Но нет, все-таки есть надежда, что всадник ничего не видел и просто наслаждался безмятежностью пейзажа. Быть может, стоит позволить ему развернуть лошадь и беспечно уехать туда, откуда он прибыл. Конечно, надо бы выяснить, что тот увидел, как только он отъедет. Вероятно, его сосредоточенность… Друз повернул голову и сквозь сотни метров воздуха, будто с поверхности прозрачного моря, посмотрел вниз на долину. И тут увидел извивающуюся цепочку людей и лошадей, идущих через луг, – какой-то бестолковый командир позволил солдатам сопровождения вывести животных на водопой, видный со всех сторон как на ладони.

Друз оторвал взгляд от долины и снова посмотрел на лошадь и всадника, словно паривших в небе, через прицел винтовки. Но в этот раз он целился в лошадь. В его памяти, как строки Священного Писания, прозвучали прощальные слова отца: «Что бы ни случилось, выполняй то, что считаешь своим долгом». Теперь Картер был спокоен, только крепко сжал губы. Он был спокоен, даже безмятежен, как спящий младенец. Ни один мускул не дрогнул на лице, дыхание осталось ритмичным и неторопливым. Он лишь на мгновение задержал вдох перед самым выстрелом. Долг победил, дух велел телу: «Спокойно, не двигайся». И Друз выстрелил.

3

В то же самое время дух приключений или простое любопытство заставили офицера федеральной армии покинуть бивуак, спрятанный среди деревьев на дне долины, и без всякой цели отправиться к небольшой прогалине у подножия утеса. Теперь он размышлял, какие плоды принесет его разведка. В трехстах метрах перед ним, на расстоянии броска камня, над кромкой леса возвышалась гигантская скала: она поднималась так высоко, что у него закружилась голова, когда он взглянул на четкие, изломанные очертания ее вершины на фоне неба. За ровным вертикальным профилем утеса разлилась небесная синева, переходящая в синеву древесных крон на далеких холмах.

Вновь посмотрев вверх на головокружительную высоту, офицер внезапно увидел ошеломляющую картину – человека, верхом на лошади спускающегося в долину прямо по воздуху!

Всадник сидел в седле по-военному прямо и уверенно. Он крепко держал поводья, не позволяя скакуну резко уйти вниз. Его длинные волосы развевались в потоке воздуха, как плюмаж, а руки скрывались в дыму вздыбившейся лошадиной гривы. Тело животного держалось прямо, будто с каждым ударом копыт оно касалось твердой земли. Его движения напоминали стремительный галоп, а потом лошадь выбросила ноги вперед, словно готовясь приземлиться после прыжка. Но она продолжала полет! Офицер смотрел и не верил своим глазам!

В изумлении и ужасе от явления небесного всадника, почти уверенный в том, что его избрали летописцем нового Апокалипсиса, офицер застыл, не в силах противиться нахлынувшим чувствам. Ноги подкосились, и он рухнул на землю. Потом услышал треск среди деревьев, и все стихло.

Офицер поднялся на ноги. Его била дрожь. Боль в ободранном колене привела его в чувство. Взяв себя в руки, он бросился наискосок от подножия утеса в глубь леса, надеясь обнаружить там загадочного всадника. Естественно, поиски были напрасны. Короткое видение слишком сильно потрясло его воображение изяществом и непринужденной легкостью явно намеренного чудесного полета: ему даже не пришло в голову, что небесная кавалерия держала курс отвесно вниз и нужно было искать у самого подножия утеса. Через полчаса он вернулся в лагерь.

Офицер был совсем не дурак и быстро сообразил, что не стоит раскрывать удивительную правду, поэтому промолчал о «чуде». Однако когда командир спросил, не раздобыл ли он полезные сведения, тот ответил:

– Никак нет, сэр. С юга к этой долине подступов нет.

Командир только улыбнулся: у него имелись совсем другие данные.

4

После выстрела рядовой Картер Друз перезарядил винтовку и возобновил наблюдение. Не прошло и десяти минут, как к нему осторожно подполз сержант Федерации. Друз продолжал лежать без движения, не обозначив ни взглядом, ни поворотом головы, что он заметил появление товарища по оружию.

– Ты стрелял? – шепнул сержант.

– Я.

– В кого?

– В лошадь. Она стояла на том камне, довольно далеко впереди. Вы ее не увидите, она прыгнула с обрыва.

Лицо рядового было совсем белым, но больше ничто не выдавало чувств. Ответив, он отвел глаза и замолк. Сержант не понял доклада и, помолчав, произнес:

– Послушай, Друз. Нечего мне тут загадки загадывать. Приказываю отвечать: на лошади кто-то был?

– Да.

– И?..

– Это был мой отец.

Сержант поднялся на ноги и пошел прочь.

– Боже правый! – воскликнул он.

Пересмешник [8 - © Перевод. А. Рослова.]

Стояла ранняя осень 1861 года, приятный день в самом сердце леса в горном районе юго-западной Виргинии. Рядовой федеральной армии Грейрок удобно устроился у корня огромной сосны, прислонившись к стволу и сложив сцепленные в замок руки на винтовку, лежащую поперек вытянутых ног. Голова его откинулась назад, а фуражка съехала на глаза, почти закрыв их. Всякий, взглянув на этого человека, сказал бы, что он спит.

Однако рядовой Грейрок не спал. Задремав, он поставил бы под угрозу интересы Соединенных Штатов, поскольку находился далеко от расположения своей части и мог легко попасть в плен или погибнуть от руки врага. Да и душевное состояние не располагало к отдыху. Причиной волнения рядового было вот что: прошлой ночью его послали в дозор, и он стоял в карауле как раз в этой части леса. Ночь выдалась безлунной, но светлой, тем не менее под сенью леса темнота сгущалась.

Соседние посты находились на значительном расстоянии – дозор выставили слишком далеко от лагеря, и линия часовых растянулась. Война только начиналась, и военные питали ошибочную уверенность, что расположенный далеко от лагеря разрозненный ряд часовых способен защитить позицию лучше, чем выставленный ближе к лагерю и более плотный. И конечно, им было важно как можно раньше узнать о приближении врага, ведь в то время солдаты на ночь раздевались – хотя для военного времени это было чистым безумием. Например, утром печально знаменитого дня 6 апреля в битве у Шайло многие солдаты Гранта, насаженные на штыки конфедератов, были нагие, как какие-нибудь гражданские. Хотя… в том не было вины дозорных. В тот день допустило ошибку командование: оно вовсе не выставило постов.

Однако не будем отвлекаться – нас интересует судьба не армии, а всего лишь одного солдата.

Оставшись один на посту, он простоял два часа, прислонившись к стволу большого дерева, вглядываясь в темноту и пытаясь угадать формы предметов. Днем ранее он стоял на том же самом посту, но теперь все изменилось: мелкие объекты скрылись в темноте, и рядовой мог разглядеть только контуры, которые невозможно было узнать, не видя деталей. Казалось, раньше их здесь не было вовсе. Да и ландшафт, состоящий только из деревьев и подлеска, довольно однообразен – в нем не хватает выделяющихся силуэтов, за которые могло бы зацепиться внимание. Добавьте к этому мрак безлунной ночи, и вы поймете, что для ориентировки в таких условиях необходимы не только острый от природы ум и городское образование.

Так и получилось, что рядовой Грейрок, внимательно изучивший пространство перед собой и вокруг себя, для чего ему пришлось обойти вокруг дерева, потерял чувство направления и тем самым резко понизил свою стратегическую полезность. Потерявшийся на собственном посту, не способный точно указать, откуда ожидать появления противника и где находится спящий лагерь, за безопасность которого он отвечал собственной жизнью, Грейрок понял всю нелепость и опасность сложившейся ситуации и здорово разволновался.

Однако вернуть прежнее расположение духа ему не дали: ровно в ту секунду, когда он понял, в какую передрягу влип, Грейрок услышал шорох листьев и треск упавших веточек и, обернувшись с замирающим сердцем в направлении шума, увидел в темноте расплывчатые очертания человека.

– Стой! – вскричал рядовой Грейрок, как и велели обязанности часового, и подкрепил приказ лязганьем передергиваемого затвора. – Кто идет?

Ответа не последовало. Точнее, последовала короткая заминка, и ответ, даже если таковой был, потонул в звуке выстрела. Тот прозвучал оглушительно в тишине леса и ночи, и не успело гремящее эхо затихнуть, как его подхватили винтовки на постах справа и слева. В течение двух часов каждый штатский, который и пороха-то никогда не нюхивал, рисовал в воображении толпы врага, заполонившие лес, и выстрел Грейрока облек в реальность эти воображаемые полчища.

Пальнув в темноту, все стремглав кинулись в лагерь – все, кроме Грейрока, который понятия не имел, где тот находится. Когда выяснилось, что враг так и не собрался наступать, растревоженные солдаты снова разделись и отправились спать, а дозорных предусмотрительно расставили по местам, выяснилось, что наш рядовой не дрогнул перед лицом врага. Его храбрость удостоилась похвалы от офицера караула, который сказал, что Грейрок единственный из всего наряда обладает редкими моральными качествами человека, «способного поставить на уши преисподнюю».

После инцидента Грейрок отправился искать тело чужака, в которого стрелял, и, как подсказывало ему чутье стрелка, попал. Он принадлежал к тому типу прирожденных стрелков, которые стреляют, не целясь и опираясь лишь на интуитивное чувство направления, и ночью их меткость не хуже, чем днем. Добрую половину своих двадцати четырех лет Грейрок был грозой всех тиров в трех окрестных городах.

Когда поиск не дал результатов, рядовому хватило благоразумия умолчать об этом, и тогда его командир и боевые товарищи посчитали, будто он остался на посту, поскольку не увидел перед собой ничего подозрительного. Это принесло ему заметное облегчение – в любом случае «отличился» он тем, что единственный из всех не сбежал.

Однако рядового Грейрока не удовлетворили результаты поиска, и на следующий день он попросил разрешения выйти за линию часовых, каковое генерал охотно ему дал в счет проявленной накануне отваги. Рядовой отправился на свой пост, сказал часовому, что потерял кое-что (не сильно погрешив против истины), и возобновил поиски человека, которого он предположительно застрелил и теперь надеялся выследить по следам крови.

Но и днем удача не сопутствовала ему: прочесав обширный участок леса и дерзко проникнув на территорию противника, он сдался, уселся у корней большой сосны, где его и застало начало нашей истории, и погрузился в разочарованное раздумье.

Разочарование Грейрока происходило не от гнева жестокой натуры, упустившей жертву своего кровавого деяния. В больших честных глазах, тонко сжатых губах и на широком лбу молодого человека читались совсем другие переживания, как и прямота, чувствительность, смелость и разумность, свойственные его характеру.

«Я расстроен, – говорил он себе, сидя в золотой дымке, окутавшей подножие деревьев, подобно водам призрачного моря, – расстроен тем, что не могу найти тело человека, павшего от моей руки! Неужели я, исполняя долг часового, желаю при этом непременно отнять человеческую жизнь? Зачем мне это? Если нам и угрожала опасность, мой выстрел предотвратил ее; именно это от меня и требовалось. Нет, я действительно рад, что ни одна жизнь не была погублена без нужды. Но я поставил себя в двусмысленное положение. Я удостоился похвалы начальства и зависти товарищей. По всему лагерю носятся слухи о моей отваге. Это несправедливо: я не трус, но меня хвалят за то, чего я не совершал или, напротив, совершил. Все думают, будто я храбро остался на посту, не тратя патроны, хотя именно я открыл стрельбу и остался на месте во время общей тревоги, потому что не знал, куда бежать. Так что же мне делать? Сказать, что увидел врага и выстрелил? То же самое сказали остальные, но им никто не верит. Сказать правду, которая подорвет веру в мою смелость и будет похожа на ложь? Ох, как же я влип. Господи, помоги мне найти того парня!»

С этим пожеланием рядовой Грейрок, которого наконец одолела истома осеннего полудня и убаюкало жужжание снующих в зарослях насекомых, настолько позабыл об интересах Соединенных Штатов, что позволил себе задремать, презрев опасность быть схваченным. И ему приснился сон.