Страж мертвеца

«Быть может, к мертвым, лишенным души, присоединились теперь и живые, душой не наделенные? Животное или нет?»

О, если бы он мог убедиться в этом! Но никакое усилие воли не могло заставить его оторвать взгляд от лица покойника.

Да, лейтенант Байринг был умен и смел, но что ему оставалось? Способен ли человек в одиночку одолеть чудовищный союз ночи, одиночества, тишины и смерти, в то время как бессчетная рать предков призывает его душу бежать без оглядки, поет заунывные песни смерти в его сердце, лишая нервы стабильности? Силы были явно не равны, человеческий дух не способен выдержать такое суровое испытание.

Лейтенант был уверен только в одном: мертвец двигался. Теперь он лежал ближе к краю светового пятна, в этом не было сомнений. Он также передвинул руки – смотрите, теперь они обе в тени! Холодный ветер дохнул Байрингу в лицо. Ветви деревьев закачались и заскрипели. Густая тень пробежала по лицу мертвеца, затем на него снова упал свет, потом вновь прошла тень, и вот оно наполовину скрылось в сумраке. Чудовище двигалось! В этот миг единственный выстрел прогремел со стороны линии дозорных – отдаленный, но такой одинокий и громкий, какого еще никто не слышал! Он развеял злое колдовство, сковавшее лейтенанта, разрушил одиночество и тишину, обратил в бегство сонм призраков из Средней Азии, мешающих подняться, и освободил разум и волю современного человека. С криком хищной птицы, завидевшей жертву, Байринг ринулся вперед. Сердце его пылало жаждой битвы!

Теперь с фронта один за другим доносились выстрелы. Было много криков и беготни, грохота копыт и обрывочных боевых кличей. В проснувшемся лагере пели рожки и били барабаны. Через подлесок по обеим сторонам дороги пробирались дозорные Федерации, отступая и беспорядочно отстреливаясь на бегу. Группа, отступавшая по дороге согласно инструкциям, вынуждена была отскочить в кусты, когда мимо них пронеслось полсотни всадников, яростно рубя всех саблями. С криками и выстрелами они проскакали мимо места, где сидел Байринг, и скрылись за поворотом. Мгновение спустя раздался многоголосый грохот ружей, сразу же затихший – конница наткнулась на строй резерва. Затем в ужасном смятении они проскакали обратно, часть лошадей лишилась седоков, некоторые животные тоже получили пулю – они бешено фыркали и приседали от боли. Стычка форпостов закончилась.

На посты выставили свежих людей, произвели перекличку, перестроили отставшие части. Появился наспех одетый командир федералов в сопровождении штабных, задал несколько вопросов, сделал умное лицо и удалился. Простояв час в полной боевой готовности, бригада в лагере пробормотала сквозь зубы пару молитв покрепче и отправилась спать.

Рано утром рабочая команда под началом капитана и в сопровождении хирурга бродила по окрестностям в поисках убитых и раненых. У развилки дороги, чуть в стороне, они нашли два тела, лежащие рядом, – федерального офицера и рядового Конфедерации. Офицер был заколот в сердце, но, видимо, не раньше, чем нанес своему противнику около пяти страшных ран. Мертвый офицер лежал лицом в луже крови, клинок все еще торчал у него из груди. Убитого перевернули на спину, и хирург извлек саблю.

– Боже! – воскликнул капитан. – Это же Байринг! – Он взглянул на второй труп и добавил: – Отчаянно они схлестнулись.

Хирург осматривал саблю. Она принадлежала строевому офицеру федеральной пехоты – точно такая же была у капитана. Фактически это была сабля Байринга. Кроме нее, у убитых не было оружия, только полностью заряженный револьвер на поясе у мертвого офицера.

Доктор отложил саблю и подошел ко второму трупу. Тот был изрублен и исколот, но крови не было видно. Доктор взял мертвеца за левую ступню и попытался выпрямить ногу. От этого тело сдвинулось. Мертвые не любят, когда их беспокоят, – этот выразил свой протест слабым тошнотворным запахом. На месте, где он лежал, лениво копошилось несколько личинок.

Хирург с капитаном переглянулись.

Чикамога [5 - © Перевод. А. Рослова.]

Покинув родительский дом на краю маленького поля, мальчик незамеченным пробрался в лес. Он радовался воле, радовался поджидающим его находкам и приключениям: душа ребенка тысячи лет закалялась в телах его предков, привыкая к бессмертным подвигам во имя открытий и завоеваний – то были победы в битвах, чьи переломные моменты длились столетиями, а победители ставили не походные шатры, но города из тесаного камня. С самой колыбели эта раса с боем проложила себе путь через два континента, и теперь, переплыв великое море, добралась и до третьего, чтобы заново родиться здесь, унаследовав тяготы войны и бремя власти.

Ребенку, сыну небогатого плантатора, было шесть лет. В молодости его отец служил в армии, сражался с дикарями и прошел за флагом своей страны до самой столицы цивилизованной расы на дальнем Юге. Мирная жизнь плантатора не остудила воинский пыл: разгоревшись однажды, он не гаснет до самой смерти.

Отец мальчика любил книги и картины на военные темы, и его наследник, будучи еще в самом нежном возрасте, смастерил себе деревянный меч, хотя даже наметанный глаз отца не смог распознать, что это за оружие. Мальчик носил свой клинок с гордостью, как подобает сыну героического народа, и теперь, пробираясь через залитый солнцем лес, время от времени останавливался, изображая, что нападает или защищается от кого-то, подражая людям, которых видел на гравюрах.

Легкость, с какой он повергал невидимых врагов, стоящих у него на пути, лишила его осторожности, и он допустил обычную тактическую ошибку: гнал противника до тех пор, пока не зашел слишком далеко. Он оказался на берегу широкой, но неглубокой речки, чьи стремительные воды прервали его погоню за неприятелем, со сказочной легкостью перелетевшим через поток. Но бесстрашный победитель не ведал сомнений: дух расы, переплывшей великое море, неудержимо пылал в маленькой груди, и противиться ему было невозможно. Найдя место, где по валунам, лежащим на дне, можно пройти или перепрыгнуть на другую сторону, он пересек реку и настиг арьергард отступающего врага, предав всех мечу.

Благоразумие требовало, чтобы, одержав блестящую победу, он вернулся в лагерь. Но увы, подобно многим сильным полководцам, он не смог ни умерить жажду войны, ни вовремя вспомнить, что прихотливая фортуна порой отворачивается и от величайших мира сего.

Удаляясь от берега, он внезапно столкнулся лицом к лицу с новым, более опасным противником. Угрожающе выпрямившись, навострив ужасные уши и вытянув вперед лапы, на пути мальчика сидел кролик! С испуганным воплем ребенок развернулся и побежал не разбирая дороги. Без слов он звал маму, плакал, спотыкался, колючие ветви безжалостно царапали нежную кожу, а его маленькое сердечко бешено колотилось от страха.

Запыхавшийся, ослепленный слезами, он потерялся в лесу! Больше часа блуждал среди спутанных зарослей, пока усталость не взяла свое. Тогда, отыскав тесный закуток меж двух камней в нескольких метрах от реки, он покрепче сжал свой игрушечный меч – теперь уже не орудие, но товарищ по несчастью – и, всхлипывая, уснул. Лесные птахи весело щебетали над головой, размахивая хвостами, прыгали с дерева на дерево стрекочущие белки, которым не было дела до беды маленького вояки, и далеко-далеко прокатился странный, приглушенный гром, будто армия куропаток выбивала дробь в честь победы природы над сыном ее безвестных покорителей. А на маленькой плантации белые и черные люди в тревоге прочесывали поля и живые изгороди, и материнское сердце обливалось кровью от тревоги за пропавшего сына.

Прошло несколько часов, и маленький соня наконец поднялся со своего ложа. Руки и ноги студила вечерняя прохлада, а сердце – страх темноты. Но сон придал ему сил, и он больше не плакал. Слепой инстинкт побуждал к действию, поэтому он пробрался через заросли и вышел на прогалину – справа текла река, а слева был пологий склон, поросший редкими деревьями.

Сумерки сгущались, над водой поднимался бледный, призрачный туман. Он пугал и отталкивал. Вместо того чтобы вернуться на берег, откуда пришел, мальчик развернулся в противоположном направлении и двинулся к темному лесу, обступающему прогалину со всех сторон. И тут он увидел впереди странный силуэт, который поначалу принял за крупное животное – собаку или свинью, – но точно распознать не смог.

Может быть, это медведь? Он видел медведей на картинках, ничего дурного о них не слышал и даже робко мечтал когда-нибудь встретиться с одним из них. Что-то в движениях силуэта – быть может, некоторая их неловкость – подсказало мальчику, что это не медведь. Но страх заглушил любопытство. Поэтому он стоял на месте и постепенно набирался храбрости, потому что, по крайней мере, у загадочного существа не было чудовищных, грозных кроличьих ушей. Возможно, его впечатлительный разум также подметил знакомые черты в неуклюжих, чудных движениях. Он еще не успел разрешить все сомнения, как увидел, что за первым силуэтом возник второй, и третий, и справа, и слева… Они были повсюду, и все двигались к реке.

Это были люди. Они ползли на четвереньках. Одни – на руках, волоча за собой ноги. Другие передвигались на коленях, безвольно опустив руки. Они пытались подняться на ноги, но падали ничком. Ни одно движение не выходило у них естественным, ни одно движение не повторялось, но все медленно передвигались к кромке воды. Поодиночке, парами и маленькими группами они пробирались сквозь сумерки: некоторые с передышками, некоторые непрерывно – десятками и сотнями.

Их полчища простирались насколько хватало глаз, и казалось, что этот поток никогда не иссякнет. Сама земля как будто ползла к реке.

Некоторые прилегли отдохнуть, да так и не поднялись. Они были мертвы. Другие, остановившись, странно жестикулировали, хватались за голову, вскидывали и вновь роняли руки, протягивали их вперед, как на общей молитве в церкви.

Ребенок заметил не все, подробное наблюдение было бы под силу лишь взрослому, однако он увидел взрослых, которые почему-то ползали, как младенцы. Они, хоть и были одеты в незнакомую одежду, не внушали ему страха. Он начал ходить от одного к другому, заглядывая в лица с детским любопытством. Все лица были белые, на многих красные полосы и брызги. Это – а может быть, что-то в их угловатых движениях и поведении – напомнило ему размалеванного клоуна, которого мальчик видел прошлым летом в цирке, и он засмеялся. А они все ползли и ползли – искалеченные, окровавленные люди, не понимающие, как и ребенок, сколь неуместен его смех над их предсмертной мукой.

Для него происходящее было веселым спектаклем. Негры, принадлежащие отцу, иногда ползали на четвереньках ради забавы мальчика – он даже ездил на них верхом, притворяясь, будто они его лошади. Вот и сейчас он подошел к одному человеку сзади и легко вспрыгнул ему на спину. Человек упал на живот, затем поднялся и бешено сбросил своего маленького всадника на землю, как необъезженный жеребец, повернул к нему лицо с оторванной нижней челюстью – от верхних зубов до самого горла у него было сплошное красное месиво из свисающих ошметков мяса и осколков костей.

Неестественно выступающий нос, отсутствие подбородка и безумные глаза придавали человеку сходство с хищной птицей, обагрившей шею и грудь кровью своей жертвы. Человек поднялся на колени, а мальчик – на ноги. Человек погрозил мальчику кулаком, и тот наконец испугался, забежал за ближайшее дерево и уже без веселости взглянул на то, что происходило вокруг. Люди же, переваливаясь, медленно и мучительно извивались вокруг в чудовищной пантомиме – двигались вниз по склону, как рой гигантских черных жуков, не издавая ни звука, в глубокой, абсолютной тишине.

Призрачный пейзаж, окутанный сгущающейся тьмой, неожиданно посветлел. Кромка леса за рекой озарилась странным красным светом, на его фоне проступило черное кружево стволов и ветвей. Свет упал на ползущие фигуры, и они отбросили исполинские тени, издевательски повторяющие каждое движение на траве. Он сделал резче пятна, исказившие и обезобразившие каждое лицо, и раскрасил белизну щек румянцем.

Он отразился от пуговиц и металлических деталей одежды.

Ребенок импульсивно развернулся к великолепному сиянию и двинулся вниз по склону вместе со своими жуткими попутчиками. За пару минут он опередил большую их часть – невеликое достижение, учитывая его преимущество. Он возглавил марш умирающих, все еще сжимая в руке деревянный меч, и торжественно повел их к реке, время от времени оборачиваясь и проверяя, не отстало ли войско.

По постепенно сокращающейся полоске земли между людьми и рекой были разбросаны вещи, ни о чем не говорившие маленькому полководцу: туго скрученное одеяло, согнутое пополам, концы связаны бечевкой; тяжелый ранец, сломанная винтовка – словом, вещи, которые бросает отступающее войско, след дичи, убегающей от охотников.

Вся земля у излучины была вытоптана и перемешана в грязь пехотой и конницей. Более опытный наблюдатель заметил бы, что следы вели в обоих направлениях – в атаку и обратно. Несколькими часами ранее эти отчаянные, искалеченные люди вместе со своими более удачливыми товарищами, которые теперь были уже далеко, вошли в лес многотысячной армией. Их батальоны, разбиваясь на группы и перестраиваясь в шеренги, обошли мальчика с обеих сторон, чуть не затоптав его. Шум и крики наступления не потревожили его сон. Сражение произошло на расстоянии броска камня от его лежбища, но ружейные и пушечные залпы, «громкие голоса вождей и крик» [6 - Иов. 39:25.] остались неуслышанными. Он все проспал, сжимая деревянный меч. Он даже во сне как будто участвовал в битве, но так и не узнал ее величие, как не узнали его мертвые, павшие ради славы.

Зарево над кромкой леса в дальней части излучины теперь отражалось от дымной завесы и ярко освещало все вокруг. Оно превратило клочья тумана в золотой пар. Вода сверкала красными отблесками, и красным же светились валуны, выступающие над поверхностью. Но они покраснели и от другого: раненые залили их кровью во время переправы. Теперь по валунам торопливо прыгал направляющийся к пожару мальчик. Стоя на дальнем берегу, он обернулся к попутчикам. Авангард приближался к реке. Самые сильные уже доползли до воды и погрузили в нее лица. Трое или четверо, лежащие без движения, казались обезглавленными. Глаза ребенка расширились от изумления: даже его гибкое воображение не могло объяснить, как им удается дышать под водой. Люди же, утолив жажду, не могли собраться с силами и отползти от воды или поднять голову – они захлебывались. А за их спинами, на опушке, маленький командир разглядел столько же бесформенных фигур, сколько и прежде, но уже немногие из них двигались. Он ободряюще помахал им шапочкой и, улыбаясь, указал мечом в направлении путеводного света – огненного столпа, возглавляющего этот удивительный исход.

Уверенный в преданности своего войска, в свете зарева он легко преодолел полосу леса, взобрался на забор, перебежал поле, вертясь и заигрывая со своей тенью, и приблизился к пылающим развалинам. Разрушено все! Вокруг ни одной живой души. Но ребенка это не заботило: зрелище его развлекло, и он, ликуя, танцевал и подражал пляске огня. Он бегал вокруг развалин в поисках топлива, но все находки были слишком тяжелые, чтобы добросить их до пламени с безопасного расстояния. В отчаянии он швырнул в огонь свой меч, капитулируя перед превосходящими силами природы. Его военная карьера подошла к концу.

Пока он бродил вокруг огня, его взгляд упал на странно знакомые, будто виденные во сне, очертания. Он с интересом разглядывал их, и вдруг плантация и лес словно крутанулись на месте. Маленький мир вывернулся наизнанку. Полюса на компасе поменялись местами.

Горящее здание было его домом!

На мгновение он замер, оглушенный открытием, затем побежал на нетвердых ногах, сделал полукруг вокруг развалин. Там, ярко освещенный пламенем, лежал труп женщины: белое лицо смотрело в небо, вытянутые руки сжимали клочья травы, одежда была в беспорядке, а длинные темные волосы спутаны и покрыты запекшейся кровью. Снаряд оторвал большую часть лба, мозг вывалился из отверстия и стекал по виску – вспененная, увенчанная множеством красных пузырьков серая масса.

Мальчик вскинул руки, замахал дико, безумно. Его крики были бессловесны и неописуемы – что-то среднее между лепетом обезьяны и гоготом индюка – страшный, бездушный, кощунственный звук, дьявольский язык. Ребенок был глухонемым.

Он стоял неподвижно и смотрел на пожар. Губы его дрожали.

Летящий всадник [7 - © Перевод. А. Рослова.]

1

Стояла солнечная осень 1861 года. В лавровых зарослях у дороги в Западной Виргинии лежал солдат. Он вытянулся на животе, упершись носками в землю и положив голову на левую руку, а правой рукой сжимая винтовку. Из-за неестественного положения конечностей и совсем незаметного ритмичного покачивания патронташа, висящего на ремне, он казался мертвым. Однако солдат всего лишь заснул на посту. Если бы его обнаружили, то и вправду убили бы на месте, и казнь стала бы справедливым и заслуженным наказанием за это преступление.

Лавры, где устроился нарушитель воинской дисциплины, росли в излучине дороги, которая уходила вверх по склону на юг, на самой вершине утеса круто сворачивала к западу и около сотни метров тянулась по вершине. Затем она вновь уходила на юг и, петляя, спускалась к лесу. На втором повороте лежал большой плоский камень, он будто смотрел на глубокую долину, откуда поднималась дорога. Камень нависал над высоким утесом – осколок, сорвавшийся с его края, пролетел бы не менее трехсот метров, прежде чем достичь верхушек сосен.

Излучина дороги, где лежал солдат, располагалась на втором возвышении утеса. Если бы не дремота, часовой сейчас мог бы окинуть взглядом не только короткий отрезок дороги и плоский камень, но и край утеса, и долину внизу. От этого вида у него точно закружилась бы голова.

Вся долина была покрыта лесом, за исключением самого дна, где раскинулся небольшой луг. По нему протекал ручей, едва видный с края впадины. С утеса эта прогалина казалась не больше обычного двора, но на самом деле занимала большую территорию. Зелень там была сочнее, чем кроны окружающих деревьев. За прогалиной поднимались громадные утесы, похожие на тот, по которому кто-то неведомым образом проложил дорогу и откуда обозревался этот уголок нетронутой природы. Долина с этой позиции простреливалась полностью, и можно было только догадываться, откуда брала начало дорога, пролегающая по ней, и куда впадал ручей, разделяющий землю пополам в сотнях метров внизу.

Однако даже такой труднопроходимый и дикий уголок люди умудрились превратить в театр военных действий: между деревьями на дне этой ловушки, в которой полсотни человек, заняв стратегические подходы, могли уморить голодом целую армию, скрывалось пять полков федеральной пехоты. Они шли сюда целые сутки и теперь расположились на отдых. С наступлением ночи они планировали вновь выйти на дорогу, подняться на вершину, где сейчас спит незадачливый часовой, и, спустившись по другому склону, около полуночи напасть на вражеский лагерь. Вся надежда была на внезапность, поскольку дорога выходила к арьергарду противника. Если бы случай или неосторожность раскрыли этот маневр неприятелю, войска Федерации оказались бы в безнадежном положении.

2

Спящий часовой, Картер Друз, уроженец Виргинии, был единственным сыном состоятельных родителей, привыкшим к той легкости, манерам и уровню жизни, какие только могли себе позволить богатые люди с хорошим вкусом в горном краю Западной Виргинии. Его родовое гнездо располагалось всего в нескольких километрах от места, где он сейчас лежал. Однажды утром Картер встал из-за стола после завтрака и тихо, но серьезно заявил:

– Отец, полк Союза прибыл в Графтон. Я намерен присоединиться к нему.