Страж мертвеца

– Я бы и сам этого хотел, – тем же ровным тоном ответил полковник. – Передайте мои наилучшие пожелания полковнику Хармону и скажите, что запрет генерала на стрельбу все еще в силе.

Адъютант отдал честь и удалился. Полковник развернулся на каблуках и продолжил наблюдение за орудиями противника.

– Полковник, – произнес генерал-адъютант, – не знаю, стоит ли об этом говорить, но тут что-то не так. Вам известно, что капитан Колтер – южанин?

– Нет. Что, он и правда с Юга?

– Я слышал, прошлым летом дивизия, которой командовал наш генерал, несколько недель провела недалеко от дома Колтера и…

– Подождите! – жестом прервал его полковник. – Вы слышите?

Пушка федералов замолчала. Штабные, дневальные, шеренги пехоты за гребнем холма – все услышали это, и любопытные взгляды обратились к кратеру, над которым больше не поднимался дым, кроме разрозненных струек от вражеских снарядов. Затем запел рожок, послышался слабый перестук колес. Минутой позже канонада возобновилась с удвоенной силой. Разбитую пушку заменили новой.

– Так вот, – продолжил свой рассказ генерал-адъютант, – генерал тогда познакомился с семейством Колтер. Потом случилась какая-то история – я не знаю подробностей, но что-то было связано с женой Колтера. Она ярая сторонница Конфедерации, как и остальные домочадцы, кроме самого капитана, но хорошая жена и благовоспитанная леди. В штаб поступило донесение. Генерала перевели в эту дивизию. Странно, что батарея Колтера позже была приписана сюда же.

Полковник поднялся с камня, на который они присели. В его глазах пылал благородный гнев.

– Послушайте, Моррисон. – Он посмотрел прямо в глаза разболтавшемуся офицеру. – Тот, кто рассказал вам эту историю, – джентльмен или лжец?

– Если возможно, я бы не хотел называть имен, полковник. – Моррисон слегка покраснел. – Но я могу поклясться жизнью, что это правда.

Полковник обернулся к группе офицеров, собравшихся неподалеку.

– Лейтенант Вильямс! – позвал он.

Один из офицеров отделился от группы и вышел вперед, отдав честь.

– Прошу прощения, полковник, я думал, вам доложили. Вильямса убили возле пушки. Чем могу служить, сэр?

Лейтенант Вильямс был тот самый адъютант, которому выпала честь передать командующему орудием поздравления от своего бригадного командира.

– Идите, – велел полковник, – и передайте приказ о немедленном отводе орудия. Хотя… нет, я сам.

Он направился к теснине напрямик, по камням и колючим зарослям, за ним в полнейшем беспорядке следовало его взволнованное сопровождение. У подножия они оседлали лошадей и рысью поскакали в теснину. Какая картина ждала их там!

По расселине, где едва хватало места для пушки, были разбросаны осколки не менее четырех орудий. В ходе боя все заметили молчание лишь одного из них – тогда не хватило рук, чтобы быстро его заменить. Обломки усеивали обе стороны дороги; людям удалось расчистить между ними путь, и теперь на этом пятачке вела огонь пятая пушка. А что же сами люди? Они выглядели как черти из пекла! С непокрытыми головами, обнаженные по пояс, потная кожа черна от копоти и покрыта пятнами крови. Как безумные, орудовали они шомполами и снарядами, рычагами и шнурами. После каждой отдачи они упирались опухшими плечами и кровоточащими руками в колеса и возвращали тяжелое орудие на место.

Приказы не отдавались: из-за уханья орудия, рвущихся снарядов, визга осколков железа и обломков дерева их просто не было бы слышно. Если там и были офицеры, их невозможно было отличить от рядовых. Все действовали на равных – до последнего вздоха, – общаясь только взглядами. В прочищенное дуло загружалось ядро; заряженная пушка наводилась на цель и стреляла.

Полковник увидел то, с чем еще ни разу не сталкивался за всю свою военную карьеру, нечто ужасное и противоестественное: из дула пушки лилась кровь! Когда вода закончилась, солдат смочил шомпол в крови своего павшего товарища. В работе не было ни единой заминки, сиюминутная необходимость была очевидна для всех. Как только убитый падал на землю, на его месте, будто из-под земли, поднимался живой, выглядящий разве что чуточку лучше своего павшего предшественника. Потом убивали и его.

Рядом с разорванными орудиями лежали разорванные люди – возле обломков, под ними и на них. И вниз по дороге – какая страшная процессия! – на четвереньках ползли раненые, которые еще могли передвигаться.

Полковник, милосердно отправивший сопровождение в объезд, вынужден был ехать по трупам, чтобы не задавить полуживых. Он спокойно направил лошадь прямиком в этот ад, подъехал к орудию и, окутанный дымом от очередного выстрела, похлопал по щеке солдата, сжимающего шомпол. Тот упал – он был мертв. Тут же из дыма вынырнул сам трижды проклятый дьявол, чтобы занять место павшего, но остановился и уставился на верхового офицера. Его оскаленные зубы блестели между черных губ, бешеные глаза горели, как угли, а лоб был окровавлен.

Полковник повелительным жестом указал назад, и дьявол поклонился в знак повиновения. Это был капитан Колтер.

Как только полковник подал знак отступать, на поле боя опустилась тишина. Снаряды больше не носились туда-сюда, сея смерть: враг тоже прекратил огонь. Его армия несколько часов тому назад ушла вперед, и командир арьергарда, опасно задержавшийся на этой позиции, пытаясь заставить умолкнуть орудия федералов, в эту странную минуту заглушил свои собственные.

– Я и не думал, что мои приказы распространяются так далеко, – сказал полковник сам себе, поднимаясь на вершину посмотреть, что случилось.

Часом позже его бригада разбила бивуак на территории противника, и праздные солдаты с удивлением и трепетом обследовали, как святые реликвии, десятки убитых лошадей и три выведенных из строя орудия, все испещренные осколками снарядов. Убитых унесли подальше: вид их разорванных и изломанных тел был бы невыносимо приятен для победителей.

Как водится, полковник вместе со своим полевым семейством разместился в усадьбе плантатора. Она изрядно пострадала в перестрелке, и все же это было лучше, чем ночевать под открытым небом. Большая часть мебели была сломана и разбросана по комнатам. Стены и потолки местами отсутствовали, дом пропитался запахом порохового дыма. Кровати, шкафы с женской одеждой и посудой не сильно пострадали. Новые жильцы с удобством расположились на ночь, а уничтожение батареи Колтера в избытке обеспечило их темами для разговора.

Во время ужина на пороге столовой возник дневальный и попросил разрешения поговорить с полковником.

– В чем дело, Барбор? – милостиво отозвался тот.

– Полковник, в подвале что-то неладно. Я не знаю что – там вроде бы кто-то есть. Я услышал шум, когда обследовал дом.

– Я спущусь и посмотрю, – отозвался штабной офицер, поднимаясь из-за стола.

– Я тоже, – ответил полковник. – Остальные могут остаться. Ведите, дневальный.

Они взяли свечу и спустились по лестнице в подвал. Дневальному явно было не по себе. Свеча давала тусклый свет, но когда они спустились, освещения хватило, чтобы увидеть фигуру человека, сидящего на земле у почерневшей стены. Колени его были поджаты, а голова низко склонена вперед. Лицо было повернуто в профиль, но полностью закрыто длинными волосами. Странная длинная борода, гораздо темнее волос, ниспадала на землю спутанными прядями. Мужчины невольно остановились, затем полковник, приняв свечу из трясущихся рук дневального, подошел к человеку и внимательно его рассмотрел. То, что они поначалу приняли за бороду, оказалось волосами женщины. Мертвой женщины. В руках она сжимала мертвого младенца, и обоих крепко прижимал к своей груди, к своим губам мужчина. Волосы мужчины и женщины были в крови. В метре от них, у неровной воронки в полу – свежей ямы, усеянной осколками железа, – лежала ножка ребенка. Полковник поднял свечу как можно выше. Пол комнаты был пробит снарядом, край пробоины ощетинился обломками половиц.

– Подвал не защищен от обстрела, – серьезно констатировал полковник. Ему даже не пришло в голову, насколько глупо прозвучали его слова.

Некоторое время они стояли над группой в молчании. Штабной офицер думал о неоконченном ужине, дневальный – о том, что там такое в бочонке в углу подвала. Внезапно человек, которого они считали мертвым, поднял голову и спокойно взглянул на них. Лицо его было полностью черное, а по щекам шла причудливая татуировка из белых волнистых линий, спускающихся от глаз до самого подбородка. Губы его были белые, как у актера, загримированного под негра. На лбу запеклась кровь.

Штабной офицер отступил на шаг, дневальный – на два.

Полковник, однако, остался на месте.

– Что ты здесь делаешь, дружище? – спросил он.

– Этот дом принадлежит мне, сэр, – прозвучал спокойный ответ.

– Тебе? А, понятно. А это кто?

– Мои жена и ребенок. Я – капитан Колтер.

Офицер из обидчивых [3 - © Перевод. М. Лорие.]

1. О функциях вежливости

– Капитан Рэнсом, вам не полагается знать ни-че-го. Ваше дело – исполнять мой приказ, и разрешите, я его повторю. Если вы заметите какое бы то ни было передвижение войск впереди вашей батареи, открывайте огонь, а если вас атакуют, удерживайте эту позицию как можно дольше. Вы меня поняли, сэр?

– Вполне. Лейтенант Прайс, – это относилось к одному из офицеров батареи, который только что подъехал к ним верхом и слышал слова генерала, – смысл приказа вам ясен, не правда ли?

– Совершенно ясен.

Лейтенант проехал дальше на свое место. С минуту генерал Камерон и командир батареи сидели в седлах, молча глядя друг на друга. Говорить было больше нечего; по-видимому, и так было сказано слишком много. Затем генерал кивнул и тронул коня. Артиллерист взял под козырек медленно, серьезно и до крайности церемонно. Человек, знакомый с тонкостями военного этикета, усмотрел бы в его манере свидетельство того, что он помнит о полученном выговоре. Одна из важнейших функций вежливости – это выражать обиду.

Генерал подъехал к своим адъютантам и ординарцам, поджидавшим его в некотором отдалении, вся кавалькада двинулась вправо и скрылась в тумане. Капитан Рэнсом остался один, безмолвный, неподвижный, как конная статуя. Серый туман, сгущавшийся с каждой минутой, сомкнулся над ним, как некий зримый рок.

2. При каких обстоятельствах людям не улыбается быть убитыми