Очень живучая тварь

– Арбитр – это кто?

– Я скажу, я скажу! Крюк, я ск…

– Арбитр – это класс такой. Превращает живых существ в безумных тварей. Кикиморы, людоящеры – это все его рук дело. Арбитрам нужна практика и уровень. И мы здесь – подопытные. Плата за спокойную жизнь Брестуса с его дружками. Через пару часов придет этот пернатый и разыграет семь ключей от камер, в случайном порядке собрав связку. Те, кому не повезет, попадут к блониду, станут уродливыми, потерявшими рассудок существами. Я стану людоящером, например. Вот она, – синекожий махнул головой в сторону неугомонной тарахтелки. – она станет кикиморой. Что у молокососа получится из тебя сам не знаю. Пока что у него выходят старухи циклопы и люди—ящерицы.

– Мне повезет! Меня отпустят! – это из соседней камеры.

Жаба, патрулирующая колодец, хмыкнула на эти, поражающие своей наивностью, слова.

– Так что, парень, зайди в клетку и запрись. Надейся, что в связке ключей не окажется того самого, что открывает твою.

Синекожий сел в своей камере, замолчал. Коротышка в юбке, как ни странно, тоже. А у меня просто выбило почву из-под ног. То есть, все эти существа в городе – это души? Бывшие души.

– А вы… как вы тут оказались?

– Обыкновенно, – синекожий поднялся, вытянул в колодец свои испещренные венами, бугрящиеся от мышц руки, уперся головой в решетку двери. – Мы прошли лес, думали всё позади. Кельтун'Хель условно нейтральный город. По крайней мере, нам так рассказывали. И теперь мы все в клетках. Такие дела.

Очередной сумасшедший городишко.

– Займи свою конуру, поедатель, – глянул на меня здоровяк. – Может тебе повезет.

Я пошевелил пересохшим языком, попытался разомкнуть губы. Предательский страх сковывает тело, не дает говорить, не дает дышать. Я не хочу ползать в грязи словно ящерица! Не хочу оставаться в этом мерзком городе. Город уродов. И скоро я пополню их число. На ватных ногах я побрел вдоль стены к единственной открытой двери. Побрел, заглядывая в крошечные комнатки, рассматривая молчаливых пленников, отрешенных, сломленных. Никто не реагирует на меня. Никто из них не видит меня, не слышит, не чувствует. Все они погружены в собственные мысли, образы, воспоминания. Все ждут скорой развязки.

Лопоухая. Не понял… мне мерещится? Грудастая сидит в одной из камер. Сидит и смотрит на меня. Но если она тут, то где хомяк? Где фонарик?

– Где… Фонарик? – я с трудом контролирую свой голос, что словно струна натянут и дрожит.

Отвернулась. Не смотрит мне в глаза.

– Если ты про вурка, парень, – вновь заговорил синекожий. – То ищи её среди кикимор. Хоть в этом теперь и нет смысла.

Я медленно обернулся к здоровяку. Крюк втянул руки обратно, сполз на пол, тихо прошептал:

– Скоро для половины из нас ни в чем не будет смысла.

Значит «меня зовут» теперь среди кикимор. Маленького, ни в чем не виноватого вурка превратили в старуху циклопа, оставив копошиться среди уродливых хибар. Оставили доживать свой век в этой грязи и ядовитом тумане среди уродов и калек. Теперь она будет бродить в этом мерзком городе, пинаемая жабами и никому не нужная. Я завернул в центр колодца, захлопнул предназначенную мне камеру.

– Это ты зря. Теперь будешь первым на очереди, – отозвался Крюк.

Я молча сел, поджал ноги. В голове пусто. Мыслей нет.

***

На дно колодца рухнула туша бородавчатого громилы. Тяжело врезалась в пол, разметав сноп грязных капель.

– Такая вот здесь жизнь, малыш, – донеслось сверху. – Удивлен, да? Привыкай.

Знакомый голос. Тот самый дедок сейчас медленно присаживается у края колодца. Устроившись, старик глянул на звездное небо, полюбовался небосводом, весело заговорил:

– Парень, ты веришь в судьбу?

В судьбу? Я не задумывался об этом с тех пор, как попал в этот мир. Размышлял ли я о судьбе в прошлой жизни? Без понятия. Ничего не помню о прошлой жизни.

– Наверное, нет.

– Я вот тоже не верю.

Дедок выудил из-за пояса связку амулетов, тех самых, что я кинул ему под ноги полдня назад.

– Живешь вот так, не веришь, а потом появляешься ты. Поедатель жалкого десятого уровня. Потерянный, несмышленый. Приходишь в город, куда способны попасть далеко не многие. Приводишь с собой троих несчастных, двое из которых теперь бродят в этом городе в обличье уродов.

Я глянул на затихшую в своей клетке брюнетку. Краснокожая сидит, смотрит на меня. Все как обычно – слова от неё не дождешься.

– И что с того? – не понимаю, к чему ведет этот подозрительный тип.

– А то, что ты приходишь ко мне. После такого я, признаться, удивлен. Что это, случай, судьба или чей-то спланированный ход?

Этот старик все больше тумана наводит. Где он тут увидел судьбу, спланированный ход? При чем тут он вообще?

– Ты, наверное, сейчас думаешь к чему я это все?

– Именно.

– Дело в том, что у меня кое-что есть. Как знал, специально берег!

Дедок как-то странно крякнул, поерзал, вытащил ту самую пачку жетонов. Переложил связку амулетов себе на колени, стал медленно перебирать. Выбрав угольно-черную подвеску аму-вага, старик бросил её в колодец. С глухим стуком матовый треугольник упал к моим ногам. Следом за подвеской прилетел кривой, похожий на ритуальный, нож. Я подобрал подвеску и подозрительный клинок. Покрутил оружие в руках, пробуя пальцем потрескавшееся, зазубренное лезвие.

– Что это?

– Это мой тебе подарок, – заявил дедок, усмехаясь. – Смотри аккуратно, одноразовый. Второго такого больше не существует, этот последний.

Убедившись, что я всё правильно понял, мужичок поднялся, отряхнул ладони, сунул пачку амулетов в карман:

– Используй нож, вырежи на своей груди знак поедателя. И уверяю, больше ты не будешь зависеть от таких условностей, как кусок камня на грубой нитке. А затем съешь эту подвеску, стань тем, кем должен.

– И кем же это, интересно?

– Ну, это как повезет, – Малефик пожал плечами. – У всех по-разному.

Я оторопело посмотрел на сухощавого. Этот тип мне и в прошлый раз не внушал доверия, а сейчас и подавно. Но дедок, вспыхнув багряным светом, уже исчез. Колодец погрузился в звенящую тишину, а у меня на душе стало как-то тревожно. Что-то не верю я в такую доброту. Этот дед явно знает больше, чем говорит. Сдается мне, все не так радужно. Скользкий он какой-то. Но с другой стороны, какие мои варианты? Что я теряю – возможность стать ящерицей и до конца жизни месить грязь? Любой вариант будет лучше этого.

– Синий, – позвал я белоглазого. – Ты мне не поможешь?

Громила, что весь наш разговор молчал, с недоверием покосился на клинок в моей руке:

– Думаешь, стоит?

– Уверен, что нет. Но другого пути я не вижу.