Северный крест

Критъ разстилался ширью полей, залитыхъ Солнцемъ; в?теръ уносилъ безвозвратное; о, каковы приморскiе в?тра – отдохновенье для нуждающагося! – соленые, р?зкiе, св?жiе, готовые вдохнуть въ душу уставшаго путника второе дыханье, возродить его къ жизни. Но словно на всёмъ была печать б?ды.

Вдали видн?лась площадь, которая всегда была оживленной въ т? часы; кип?ла людомъ площадь; торговалось всё – безд?лушки восточныя и египетскiя особливо, быки, животныя священныя для м?стъ сихъ, утварь для закланiй (уже, какъ правило, не челов?ческихъ, но животныхъ), сн?дь и рабы. Н?кое сборище кр?пкихъ малыхъ, именовавшееся стражею, расхаживало по торжищу съ короткими кинжалами, выискивая т?хъ торговцевъ, которые совершали сд?лки покрупн?е, дабы собрать съ нихъ причитающееся.

Критъ временъ давнихъ, только начинавшiй знакомство съ микенцами, временъ отцовъ царя Миноса, былъ на д?л? западною окраиной Востока, посл?днимъ его звеномъ: геополитически; хотя и подлинно самобытной: культурно; геополитически Критъ растворялся: въ Восток?; культурно – стоялъ на уровн? Востока, но вн? Востока, порою первенствуя: не подражая ему и не рабствуя у него, но его переосмысляя, а посл? – синтетически вбирая необходимое по своему усмотр?нiю, образуя ц?лое и рождая ц?льность, созидая новое и небывалое, и сiе новое и небывалое было своимъ, живымъ своимъ, что, конечно же, роднило минойцевъ съ греками сл?дующаго тысячел?тiя. – Мн?нiе это (о н?которой геополитической неполноц?нности и слабости) разд?лялъ, однако, мало кто изъ критянъ, и оно, конечно, почиталось оскорбленiемъ. Востокъ – volens-nolens – читался во всёмъ, и едва ли не любому челов?ку духа, ей богу, было бы зд?сь душно безм?рно – случись челов?ку позднихъ эпохъ оказаться въ эпох? столь ранней, – и вовсе не отъ жаровъ аэра расплавленнаго; и возскорбело бы сердце его. – Зд?сь не было напечатл?нiй подлинно божественнаго, зд?сь была плоть, обожествленная плоть, но не было духа. Надо вс?мъ – ут?снительный туманъ язычества, плоти, зд?шняго. Душно зд?сь духу, о, какъ душно!

Посреди торжища собрался людъ, который то и д?ло пугливо разступался: предъ «вящими людьми», знатными, шедшими не сп?ша, но съ одышкою, дыша тяжело, съ высоко поднятыми головами, вытирающими съ помощью слугъ потъ съ лица. Поодаль отецъ семейства прилюдно поучалъ дитятъ своихъ, говоря инако: побивалъ ихъ; с?къ: для вразумленья. Близъ нихъ сид?ла распухшая не то отъ многихъ родовъ, не то отъ голода (не отъ обилiя же поглощаемой пищи!), краснаго цв?та лица матушка; тяжелымъ, горестнымъ смятенiемъ являло себя лицо ея: словно не одна какая кошка скребла на душ? ея, а ц?лая стая – и не по душ?, а по Себи ея, и не скребла, а царапала, разрывая въ клочья царапаемое: потроха души. И было людно. Всё, однако, взоры – жадные – устремлены были къ битому м?сту: били тамъ н?коего вора, укравшаго не какъ его братъ – одну м?ру зерна, но одного лишь цыпленка, вора, изнемогавшаго подъ неисчислимыми ударами плети; кто-то, распихивая локтями собравшихся, вопилъ «Р-р-р-разойдись, р-р-р-робята». Безъ м?ры стегалъ вора палачъ, разъярившiйся, полуголый, потерявшiй и долю челов?ческаго въ хищномъ своемъ взор?. Билъ онъ и прикрикивалъ гн?вно:

– Будетъ теб?, тать: вина твоя всему честному люду в?дома. Будешь в?дать, какъ добро царево расхищать.

И билъ онъ, покам?стъ преступникъ, переступившiй законъ неписанный, не упалъ: подъ неистовое рукоплесканье толпы, кричавшей порою «Повиненъ смерти!»; т?ло его претворилося въ кровяное м?сиво; обезсил?въ, онъ уже не возводилъ очи гор? и не выкрикивалъ слова о помощи. Народъ, довольный зр?лищемъ, сталъ расходиться. Надсмотрщикъ, подойдя къ упавшему и коснувшись его, молвилъ:

– Забилъ до смерти – и клеймо не ставь: наказы царскiе перевыполняешь.

– Служу Родин?, – отв?тствовалъ палачъ съ рвенiемъ достодолжнымъ.

– Служи, служи да м?ру в?дай.

Поодаль подъ полдневнымъ св?тиломъ сид?ли, глядя на торжище, б?дняки да нищiе, сокрушенные да радостнопечальные: палимыя солнцемъ порожденья безвременья. Одинъ изъ нихъ, старецъ с?до-с?рый, согбенный, съ брадою длинной, началъ бес?ду:

– Зр?лося мн? во сн?: вотъ на сей-то земл?, зд?ся, будетъ житье-бытье: вс? богаты, вс? равны – власти н?тъ да и жрицъ не видать; люди-то небось свергли власть ихнюю; потому и зажили, аки бози, а не аки псы (какъ нынче мы длимъ животъ свой, житья сытаго не в?дая). Говорю вамъ вс?мъ: ладно, ладно будетъ жительствовать людъ…Эхъ…Словно всё счастье – тамъ, у нихъ, словно они всё счастье себ? забрали, насъ обокравши, и намъ лишь горе оставили…часъ отъ часу не легче…

Нищiй, едва живой, изсохшiй и безрукiй, помоложе, но съ напечатл?ньемъ большаго недовольства своимъ бытiемъ, съ опытомъ большихъ б?дъ, отразившихся на лиц? его, со взоромъ-скорбью, кряхтя, молвилъ:

– Да, тяжела – что и говорить-то – жизнь наша, д?до: тяжела, горька и безрадостна: конца и края б?дамъ н?ту. Собачья жизнь! Народъ – отъ мала до велика – нынь злобится з?ло! Попущенiе Матери!

Узр?вшiй сонъ отв?тствовалъ вздохомъ тяжелымъ, а посл? добавилъ, и лицо его стало омытымъ слезами:

– Ты, братъ, потерпи…придетъ и наше время…минетъ б?да… жили мы в?дь н?когда, и предки наши жили – было времечко. А нынь живемъ, какъ купленные за злато. Но и черезъ золото слезы льются, да и богатство – съ рогами, б?дность съ ногами. Нищета, она прочн?й богатства, оно – пухъ, только дунь на него – и н?тъ; иль птичка какая: гд? захот?ла, тамъ и с?ла; иль какъ вода: пришла и ушла. Но пройдутъ еще тучи, и станетъ небо безоблачнымъ, чистымъ.

– Кто богатъ, тотъ и рогатъ, тяжело на душу богатство ложится, богатому сладко ?стся, да плохо спится. Но что толку о томъ говорить – пустое. Живемъ – покашливаемъ, ходимъ – похрамываемъ; счастливы бывали, да безсчастье въ руки поймали, а нынь токмо во снахъ счастье, а наяву напастье. Я теб? вотъ что лучше скажу: а б?ды отчего, откуда юдоль-то вся, въ дугу сердце согнувшая? А вотъ откуда: всё потому, что число безграничное м?ръ добра, нами созданнаго, отдали мы, а не отдать не могли. Но коли ран?е отдавали богамъ, то нынь жрицамъ, симъ маткамъ критскаго улья. Мати превеликая, всё родшая, яви намъ милость, богинямъ лишь свойственну: горе черное отъ насъ отжени да счастье намъ ниспошли. О Мати, Мати… – отв?тствовалъ бол?е младой.

– Мудрость Ея умъ нашъ премного превышаетъ…О Зиждительница! О Добротворная! Только Ей и плакаться! – вторилъ старый.

– До царя далеко, а до Матери близко! Ц?лыя, говоритъ, селенiя нынь въ долгу предъ высокими, а они посл?днюю душу тянутъ, – говорилъ младой. – Какъ ни трудимся – всё должники! Горе – что море: не переплыть, ни вылакать. Этакой б?ды не за?шь, не пережуешь, а пережуешь – не проглотишь. Н?тъ намъ ни смерти, ни живота.

– Выпало намъ жити зд?ся, братцы. А хд? лучше-то? Везд?, говорятъ, всё одно. Закрома тучн?ютъ – отъ зерна полнятся, а людъ худъ и едва на ногахъ отъ глада стоитъ. Людъ всюду подвергается участямъ многогорькимъ. Такова доля наша.

– Всё жъ господамъ отдали…

– Поборы нескончаемые! Охъ, солоно житье наше, солоно. Было время – осталось одно безвременье.

– Конца и края имъ н?ту! Охъ, горемычны л?та сiи. Безъ топора зарубили! Было времечко – осталось одно бремечко.

– У меня давеча вс?хъ коровъ да быковъ забрали, увели. Оставили лишь куръ. Не роди, Мати, на б?лый св?тъ – хоть утопиться, хоть удавиться! Стоимъ – какъ на угольяхъ!

– А у меня в?сь ячмень, да медъ, да фиги. Всё схитили. Сидимъ, какъ въ огн?, братцы, и горе мыкаемъ!

– Обкрали насъ до нитки до посл?дней, а при томъ на двор? недородъ сплошной. О Мати!

– Телята пропали, а овецъ покрали. Необлыжно скажу: изъ горла кусъ вырвали!

– Ячмень! Ячменя не оставили у меня! Соки посл?днiе выжимаютъ! – крикнулъ проходившiй мимо; и пошелъ дал?е.

– Ой овесъ, мой овесъ! – горюючи крикнулъ кто-то.

– Когда ужъ печаль удалится, и гладъ, и моръ? Терп?ть ужъ больно невмоготу, – сказалъ тотъ, что помоложе.

– Сказали жъ намъ: молитеся усердн?е, а вы всё стенаете да плачете, – обратился къ нимъ кто-то изъ толпы, проходя мимо сид?вшихъ.

Третiй изъ сид?вшихъ, наибол?е мрачный обликомъ, изнуренный, но съ взоромъ отнюдь нетусклымъ, съ презр?ньемъ на лиц?, усм?хаясь вставилъ и свое словцо:

– Н?што жить-то не опротив?ло, коль страданье непереносно…Над?етесь на то, чего отродясь не бывало. Пустое! Р?чи пустозвучныя…Ладу не будетъ. Въ обман? жительствуете отъ в?ка, безъ вины виновные! Я-то думаю, что быти худу: вонъ у женки у чьей-то овца двуглавая родилася, и дв? куры тотчасъ подохли – отродясь такого не бывало. А по рынку шелъ я да слушалъ: у какой-то бабы коза двухвостая родилася; и что? Да дв? дни она не прожила: богамъ, говорятъ, неугодно оно. Истинно ты говоришь, однако, что отродясь не бывало, чтобъ ремесленники жили, аки рабы градскiе и чтобъ голодъ питалъ нашу ненависть. Отродясь не бывало! Что жъ, что жъ, над?йтеся, а я пойду куды глаза глядятъ, можетъ, что и найду. А вы сидите, над?йтесь. А я думаю: худу быти, а счастья-то не будетъ и горе придетъ. Зачали судить-рядить: дабы судить-рядить, больше вашего повидать сл?довало. Нав?шаны на васъ м?ди тяжелыя, а снять не можете. Быти худу, ежли сид?ть сложа руки.

Тотъ, что помоложе, безрукiй, сталъ ут?шать его и уговаривать не уходить, что ему удалось: «Т?мъ, что въ кручин? бытуютъ, въ юдоляхъ, лучше вм?ст? быти».

Такъ говаривалъ людъ – и не только на Крит? – т?хъ временъ. Вдругъ молвилъ безрукiй:

– А я вотъ что скажу: а нам?ренiя ея, можетъ, и въ томъ состоятъ, чтобъ жрицъ, жестокихъ и сытыхъ гладомъ и моромъ люда, да вс? Дворцы, что на Крит? стоградномъ обр?таются, и всего пуще Дворецъ кносскiй, гн?здо Зла, въ бездну низвергнуть. Въ бездну! Она ихъ пугаетъ, а не насъ. Ихъ, а не насъ! Намъ-то чего терять? Али не потеряно всё? Да хоть въ бездну всё катись.

– Да, ты правъ: всё по мудрости Матери происходитъ, да, – отв?тилъ седобрадый, почесывая бороду и воспоминая прошлое. – И впрямь природа, она постепенность любитъ. Всё, что ея волею происходитъ, подготовляется долго, и на всё причина своя, да.

– Какъ колосъ растетъ изъ с?мени, прорастаетъ, деревомъ становится, а посл? гибнетъ, такъ и Критъ нашъ – выросъ давно, сухъ онъ, высохъ в?сь, упадетъ скоро, – съ воодушевленьемъ говорилъ младой, подергиваясь. – Вона слухъ по нашему по Криту пошелъ, что трусъ, какого отродясь никто не видывалъ, когда Мать-Земля колебалася, аки скакунъ б?шеный, было на земляхъ западныхъ; ты гляди что: селенiя-то не постраждали (сколько ужъ имъ еще-то страждати!), а Дворецъ одинъ рухнулъ. Рухнулъ, д?до!

– Да, говоришь ты складно, несмотря на годы юные; я понялъ, къ чему ты клонишь. Но не знаю, не знаю… – медленно произнесъ старецъ. – Коли во время благое, привычное намъ время, природа за годъ единожды умираетъ – зимою, – воскресая л?томъ, то нынче-то она два раза сгибла. Охъ, жизнь наша тяжкая, горькая. Криту нашему – конецъ нынь, думаешь? Ой, не приведи Матерь, не приведи. Боги, безсомн?нно, недовольны нынь… Чую – вотъ-вотъ грянетъ что-то. Но, можетъ, оно и правъ ты: мы по глаголу Матери жительствуемъ, мы, страждущiе, а вотъ жрицы и прочiе люди вящiе – н?тъ. Стало быть, намъ, лишь намъ должно за Критъ молитися богинямъ. Но какъ, какъ умилостивить ихъ намъ? Тщетны и думы наши, и д?ла. Охъ, бремя тяжкое.

– А, можетъ, и не Криту конецъ, а Имат? со слугами его.

– Складно, складно говоришь; эхъ красно твое словцо! – отв?тилъ старикъ, на коего снизошло воодушевленiе бол?е младого. – «Имат? – конецъ со слугами его»: да объ этомъ кто нынче только не мечтаетъ, неволя дюже опротив?ла сердцу народному, да что намъ д?яти?

– Я теб? вотъ что скажу, д?дко, – приблизившись къ с?дому младой говорилъ страстно и быстро, сбивчиво, съ паузами. – Ежель что и подготовляется Матерью и прочими богинями, то безначалiе. Ты гляди по сторонамъ: народъ, народъ восколыбнулся ужъ, а народъ не дуракъ, не дуракъ.

– А я, можетъ-то, и слыхалъ о трус?, да женка не велитъ…

– А что не велитъ-то, д?дко? Эхъ, встрепенуться бы, чтобъ всё, душу переполняющее, тяготящее, въ д?янiя бъ вылилось, эхъ…

Третiй, наибол?е мрачный, всталъ (досел? онъ сид?лъ) и произнесъ не безъ гн?ва:

– Да вы что, вы подъ женками да жрицами (а т? – подъ богинями) бытуете-то, подъяремные! Тфу на васъ. Я, Акай, не таковъ!

– А ты пришлый: вотъ и дивишься… – отв?тилъ старый.

– Да и кто не подъ ними-то на Крит?? Гд? ты такихъ видывалъ? – съ большимъ удивленьемъ вопросилъ бол?е младой.

– Ты не серчай на насъ и на порядки наши! Ты – пришлый, Акай, посему не в?даешь жизни нашей, критской: какъ запов?дали намъ богини жити, тако и живемъ. Да хошь не хошь, а вс? мы подъ Д?вами ходимъ, и всегда такъ было, – повернувшись къ Акаю, сказалъ старый. – Да и говорятъ на Крит? разное – говорятъ, что куръ доятъ. Ахъ, престало в?риться мн? что-то въ безначалiе, не в?рится нынь.

– Подъ бабами! Подъ людинями! – въ гн?вливомъ презр?нiи произнесъ третiй.

– Нечестивецъ! Нечестивецъ, что глаголешь ты? Ахъ ты, негодникъ!