Что же потом, с изнанки
Ткань рассмотрев на свет,
Жаловаться Ананке,
Что избавленья нет?
Схватку души и тела,
Проигрыш, плен и тлен
Веретено напело
Между ее колен.
«Укрылось веденье живое…»
Укрылось веденье живое
В подвижных кладезях ума.
Язычество языковое
Питает мысли закрома.
Оно ясней и чудотворней
Тугих рассудочных тенёт:
Не спотыкается о корни,
Листвой во флексии поёт.
Оно полно богов, как прежде;
Преображаясь, как Протей,
Мерцает каждый звук в надежде
Зазвать неведомых гостей.
И, солнцем вспыхивая в кроне,
Когда сгущается строка,
Выносит слово на ладони
Домашний гений языка.
«Дистихами Проперция…»
Дистихами Проперция,
Бедной монеткой в кружке
Падает малой терцией
Скучный мотив кукушки.
Верят, увы, немногие
В нищие эти ноты;
В лоно нумерологии
Канут ее расчеты.
Сгинут ее пророчества —
Численный шепот крови.
Не пропадет, – упрочится
Что угнездилось в слове.
Влажной Катулла жалобы
О воробье подружки
Спутницей песня стала бы
Плакальщицы-кукушки.
«Вспомнишь Тавриду ограбленным сердцем…»
Вспомнишь Тавриду ограбленным сердцем, —
Вспыхнет недремлющий уголь.
Вольное море отхлестано Ксерксом,
В бухте поставлено в угол.
Волны обиженно губы надули,
Множит досаду забота:
В списках Клио, в негодующем гуле,
Смыть анекдот Геродота.
А по прибрежью предметного мира
Без маяты и укора
Бродит сырая душа Велимира
С братской душой Пифагора.
Радуясь, переливаясь друг в друга,
Знания перемежая
О квадратуре небесного круга,
Звезд и планет урожае,
Метрах и струнах. Богов чудотворней
Чистых законов опека.
Чисел и слов сопрягаются корни,
Строя число человека.
Смерти поветрие истина лечит,
В мысленном плавит горниле.
Степени зла и добра – чёт и нечет —
Времени меру раскрыли.
В пепел растратили ксерксовы сроки
Доски судьбы, догорая;
Вновь поплывут в голубой поволоке
Сны киммерийского рая.
«Притча учила: в землю зарой талант…»
Притча учила: в землю зарой талант,
Медом залей, семикратной маржой взрасти.
Густо сластит пахлавой похвальбы Левант,
Жирно смакуя баранину на кости.
Потчует сочных гостей ресторан-сарай,