Северный крест

* * *

А Малой т?мъ временемъ метался и подумывалъ, не примкнуть ли къ возстанiю. Ибо издавна чуялъ всю неправду критскую. Но еще бол?е чуялъ близость Иры: примкнешь къ возстанiю – и не увидишь её бол?. Можетъ, и растаетъ Ира, льдяная твердыня, за неим?нiемъ прочихъ мужей, занятыхъ д?лами военными. Ира была ближе Иды, об? хладны, сн?жны, льдяны, но Ира казалась прекрасн?е.

Глава 6. Смерть Имато

Народъ – и возставшiй, и сочувствующiй д?лу возставшихъ – винилъ во всёмъ жрицъ и вс?хъ царедворцевъ, кром? царя Имато: неприкосновеннаго для народа, по-собачьи преданнаго ему не какъ Имато, но ему какъ царю: ибо преданы они были ему не въ силу т?хъ или иныхъ его качествъ, но только потому, что тотъ былъ царь, а царь есть царь, и выше только Матерь. Даже въ томъ, что царь въ чрезвычайныхъ условiяхъ смуты приказалъ возвдигнуть потомъ и кровью дитятъ своихъ (такъ порою именовался народъ царемъ) не одинъ десятокъ деревянныхъ храмовъ и н?сколько дворцовъ, – виновны были люди вящiе, но никакъ не Имато: такъ мнилось народу, поистин? мертвымъ душамъ, сущимъ во гробехъ, отъ в?ка и до в?ка темному, духовно-женственному, оглушенному Мы, мычащему. Народъ – корова, а Имато – Быкъ.

Положенiе Касато становилось еще бол?е катастрофическимъ, несмотря на всю мудрость его, лукавость и возможность использовать любыя средства: не столько изъ-за того, что подпадалъ онъ подъ народную ненависть (хотя и въ меньшей м?р?: его боялись), сколько изъ-за грозящей и нависшей надъ нимъ возможности стать козломъ отпущенiя: Имато въ качеств? уступокъ народу р?шилъ провести показательныя казни н?сколькихъ высокопоставленныхъ чиновниковъ и н?сколькихъ жрицъ. Касато, опасаясь опалы, ожесточался, порою теряя изв?чное внутреннее свое спокойствiе, порою – низвергаясь въ отчаянiе, всё бол?е и бол?е былъ готовъ къ р?шительнымъ д?йствiямъ, которыя становились для него часъ отъ часу всё бол?е и бол?е своевременными и попросту неизб?жными. Когда началась очень короткая смута людей вящихъ, столь короткая, что мы не им?емъ никакихъ ея подробностей, дабы описать её, смута, им?вшая м?сто лишь въ н?сколькихъ дворцахъ недалеко отъ Кносса, Касато выказалъ себя самымъ преданнымъ царскимъ слугою: въ глазахъ царя. Казалось бы: затеплилась надежда въ сердц?, взойдетъ заря надъ мглою, но…Имато въ высшей м?р? несвоевременно выказалъ свою медноголовость: жадничаньемъ: не послушалъ онъ Касато и не открылъ часть зернохранилищъ, дабы накормить – хл?бами земными – и утихомирить, такимъ образомъ, смутьяновъ. Не послушалъ его Имато и въ сл?дующихъ его желанiяхъ: Касато хот?лъ преобразовать устройство войска; также въ подмогу п?хот? Касато желалъ использовать въ сраженiяхъ конницу, не щадя коней; помимо этого Касато велъ переговоры съ Египетской державою, ожидая отъ нея помощи въ подавленiи критской смуты въ обм?нъ на многочисленныхъ рабовъ (Касато, въ частности, дозволялъ, случись сему состояться, забирать египтянамъ едва ли не любыхъ изъ критскихъ рабовъ, жившихъ ли по деревнямъ или же въ многочисленныхъ дворцахъ), н?которое количество треножниковъ и прочихъ преобильныхъ числомъ под?локъ земли критской и верховнаго Повара. – Всё это было подъ запретомъ для Касато. – Имато велъ самоубiйственную политику, ведшую и его, и Критъ въ пропасть, крахъ и ночь.

Касато въ т? дни былъ вн? себя и не всегда могъ сiе скрыть: впервые и въ самый неподходящiй моментъ царедворцу не удалось навязать свою волю царю, несмотря на вс? попытки (въ ходъ шло: вино, д?вы, проигрыши въ кости, мнимыя самоуничиженiя, шутовство, лесть, игрища, подсадная охота и рыбалка, – всё безъ проку). То было роковымъ «р?шенiемъ» Имато: роковымъ въ первую очередь для него самого. Имато и въ самый роковой часъ скрывался: въ чувственныхъ сферахъ: пилъ не переставая, принималъ ванну н?сколько разъ за день, спалъ большую часть дня, долго «разговаривалъ» съ любим?йшею изъ своихъ обезьянъ (которыя были животными священными, божествами низшаго ранга, посредниками между богами и людьми), тщась найти отв?ты на мучившiе его вопросы о спасенiи критской державы, остальное время пребывалъ въ объятьяхъ д?въ, а свою супругу вдругъ началъ величать Великой Матерью, падая ницъ предъ ней и ей моляся. Снадобье сiе помогало: царь ч?мъ дал?е, т?мъ бол?е не в?далъ, что творится въ добрыхъ земляхъ…

Касато прекрасно сознавалъ: положенiе во власти опред?ляется не личными заслугами, наградами, званiями, не происхожденiемъ, не добротою личной, ниже? личными доброд?телями, но токмо однимъ: ч?мъ-то, ч?мъ онъ влад?лъ въ совершенств?, и что, вм?щая въ себя рабол?пство и угодничество, было всё жъ не только рабол?пствомъ и угодничествомъ, но ч?мъ-то большимъ. Что не Касато есть проводникъ воли Имато, но ровно наоборотъ, догадывались многiе, но не царь Крита, который им?лъ столь же м?дную голову, сколь м?дными были и знаки царской его власти: ему и во сн? не приснилось бы, что не онъ, но ближайшiй помощникъ его руководитъ вс?мъ. Однако силою разраставшагося возстанiя и неудачной борьбы съ нимъ, Касато, на коего была возложена борьба съ «мятежниками» (такъ называли возставшихъ во Дворц?, хотя и «мятежники» или «смутьяны» о томъ в?дать не в?дали), опасаясь потерять благорасположенiе Имато и, какъ сл?дствiе, власть (или – что в?роятн?е – попросту боясь потерять собственную жизнь), принялъ одно р?шенье: низвергнуть въ небытiе царя. Касато сознавалъ: власть потеряетъ власть, ежели въ самое скорое время не принять самыхъ радикальныхъ м?ръ; таковой была см?на династiи – д?ло, отродясь невиданное на добромъ Крит?, но отъ того лишь бол?е д?йственное въ д?л? сохраненiя власти…

* * *

– Съ рожденiя воспитывали меня во страх? предъ отцомъ твоимъ; страхъ перешелъ и по отношенiю къ теб?; словно я съ каждымъ мигомъ – находясь при теб? – всё бол?е и бол?е должаю теб?; словно быть подл? тебя – милость несказанная. Но я преодол?лъ его: его поб?дило безграничное къ теб? презр?нiе. Влад?лъ ты мiромъ, думая, что ты – путь, но ты не путь, но лишь путы, и распутье, и распутица. В?дай же: не украшенiе ты земли критской, но прыщъ на лон? ея, способный лишь разсм?шить – сильныхъ – и держать во страх? – слабыхъ. Праздность – единственная доброд?тель твоя. Гораздъ ты лишь строить шалашъ: изъ челов?ческихъ т?лъ; но нын? плоть твоя – ступень моего восхожденiя. Да и н?тъ тебя: есть лишь сластолюбивая твоя плоть (да сгнiетъ она – скор?е, скор?е!), погрязшая въ развратахъ, и н?гахъ, и л?ни безприм?рной, да воля женки (какъ скажетъ – такъ ты и д?лаешь) да Матери, которымъ ты хочешь-не хочешь служишь – даже тогда, когда служишь плоти своей. Ты отъ в?ка былъ вялъ и слабъ – уже поэтому ты не можешь и не долженъ править; я еще спасаю тебя отъ неудобоносимаго бремени! Всегда, всегда былъ ты мертвъ! О, я благословляю мигъ сей: мигъ рожденiя моей Свободы, валявшейся досел? въ грязи; зори неложныя всходятъ въ сердц?; но для тебя сказанное мною – не позднiй закатъ, но самыя позднiя сумерки твоего бытiя.

Имато, хрипя, тихо произнесъ, потрясая трясущейся десницею, съ широко отверстыми отъ страха глазами:

– Ты не всеподданн?йшiй нашъ слуга, но всеподлый, ты не возможешь…». Незадолго до того пали наземь царскiя регалiи изъ всё бол?е и бол?е слабнущей руки.

Глядя презрительно и надменно на царя свергнутаго, сверкая налитыми кровью глазами, въ гордой, торжествующей поз?, Касато продолжалъ:

– Успокой сердце свое: д?йствiе яда не дастъ возможности теб? бол? говорить свои глупости и т?мъ паче повышать на меня голосъ, какъ то ты привыкъ д?ять. Да, успокой убогую свою душу и внемли, покам?стъ ты еще можешь внимать, о медноголовость, столь долго возс?давшая на трон?! Самая Судьба избрала меня своимъ орудiемъ, а Правда – своимъ глашатаемъ. Не моли боговъ: они не окажутъ теб? вспомоществованiе: ихъ н?тъ. Н?мота и глухота Бога, боговъ, богинь, – всё, что я слышалъ, вид?лъ, сознавалъ. Впрочемъ, ты и безъ меня о томъ в?даешь, но не в?даешь о томъ, что я, видимо, ос?ненъ ихъ несуществующей т?нью, разъ д?ло удалось. И внемли мн?, ибо ты впервые бес?дуешь со мною, хотя в?дать и внимать ты не могъ и пребывая здравымъ: отъ рожденiя и до смерти глупъ ты, какъ конь, съ коими сознаешь ты глубинное сродство, ибо им?ешь столь же м?дную главу, какъ и мечи да щиты (съ бездумнымъ на нихъ напечатл?нiемъ себя пожирающаго змiя: словно воинство само себя пожираетъ; иное – выше силъ его)… мечи да щиты критскихъ братьевъ, наихудшихъ воевъ во всей Вселенной, способныхъ на что угодно – но не на воинствованiе. Знай же: всешут?йшiя мои наименованья, тобою данныя, облетятъ, яко листья осенью: съ твоею смертью ихъ позабудутъ. Будутъ помнить: Касато Мудраго, Касато Справедливаго: перваго немедноголоваго царя всего Крита. А тебя позабудутъ, и я приложу вс? свои усилiя, всю хитрость свою, в?сь свой умъ и всю волю (которыхъ у тебя не бывало отъ в?ка, какъ и у предковъ твоихъ), дабы низвергнуть тебя въ тьму незнанiя, дабы и сл?да отъ твоего царствованiя в?ка не запомнили. И буди тако! О, ты уже грядешь въ уд?лъ свой: въ небытiе, – мышцы твои окочен?ли. Стало быть, ты покинешь мiръ быстр?е, ч?мъ я думалъ. Что жъ: ты заслужилъ небытiе. Я же – заслужилъ бытiе и ту полноту власти, которую ты – своимъ рожденьемъ – укралъ у бол?е достойныхъ, бол?е мудрыхъ, бол?е храбрыхъ, бол?е сильныхъ. Да, лице твое выражаетъ ужасъ, ибо онъ внутри тебя, ты полнишься имъ. О, если бы я могъ продлить мигъ, лишь мигъ славныхъ твоихъ мученiй, столь сладкихъ для моего сердца. О, если бы я могъ! Жаль, силы покидаютъ тебя и скоро покинутъ во в?ки в?ковъ. В?дай: не быть – а сiе есть твоя участь – еще хуже, много хуже твоихъ нын?шнихъ – въ полной м?р? заслуженныхъ – страданiй. Да, теб? нав?ки будетъ много, много хуже: хуже муки страданiй есть мука не быть. И – покам?стъ – ты еще дышишь, я добавлю: я позабочусь о томъ, чтобы память о теб? была стерта съ лица земли. О, я постараюсь преусп?ть въ этомъ. Слышишь, постараюсь! О зори грядущаго, не осл?пите меня, голову не вскружите!

Касато, лучась страшною, темною местью, пылая въ ужасной своей злоб?, вскочилъ съ м?ста и выпилъ вина изъ своего – а не царскаго – кубка. Пилъ онъ жадно, и жаднымъ былъ обликъ его, искаженный злобою, сочившейся изъ сковавшей его улыбки и изъ пренадменнаго его взора. Страсти клокотали въ немъ, и безпокойство пожирало его.

Глядя на зарю, молвилъ, презрительно толкнувъ ногою полубездыханное т?ло Имато, пров?ряя, живъ ли тотъ; но мысли бывшаго царедворца были заняты инымъ: не старымъ и сгибшимъ, но новымъ и нарождающимся. Такъ и не удостов?рившись въ смерти царя, возд?лъ Касато руц? къ небесамъ, словно моляся имъ, и возглаголалъ:

– Я есмь Касато, мужъ хитрости великой, низостей высокихъ, предательствъ блестящихъ, коварностей благородн?йшихъ: такъ я возвеличилъ свое имя до неба и до самыхъ глубинъ Земли. Такъ, такъ да запомнятъ меня в?ка. В?ка! Отнын? я безсмертенъ: въ сердцахъ людскихъ: слава моя никогдаже погибнетъ! Вселенная въ самомъ скоромъ времени узнаетъ величайшаго изъ великихъ, творившаго невозможное, а самыя слова «мудрость» и «справедливость» впервые узнаютъ себ? ц?ну, впервые обр?тутъ смыслъ, ибо еще не было до меня ни мудрости, ни справедливости. Я – заря Крита новаго, небывшаго.

Тутъ услыхалъ онъ хрипъ предсмертный:

– Мы, Имато, царь царствующiй, не можемъ скончаться, почить: то свойственно низкимъ. Н?тъ! Н?тъ!.. Не можемъ: мы Смерти выше – мы безсмертны! Мы есмы Быкъ красноярый: потому Мы любимъ коней; Ты – Конь: потому любишь быковъ. Но ты тотъ – единственный – конь, коего я проклинаю вов?къ. Будь же ты проклятъ нав?ки!

Пустыми глазами уставился на Касато царь, бывшiй царь. Зв?зды вонзались въ бархатъ ночи. Но дремали еще грядущiе вихри и бури, въ то время какъ самая зависть стала завистью в?нценосною.

* * *

Умащенное на египетскiй ладъ т?ло Имато, почитавшееся священнымъ, завернутое въ плащаницу злато-багряныхъ тоновъ, покоилось на колесниц?, впряженной въ три вовсе не особливо любившихся царемъ коня (вопреки обряду, ибо согласно обряду въ подобныхъ случаяхъ закалывали и хоронили вм?ст? съ усопшимъ царемъ наибол?е любимыхъ его животныхъ). Шествiе, собравшее и богатыхъ, и б?дныхъ, и молодыхъ, и старыхъ, ждало указа рукой царя новаго – Касато, нареченнаго тотчасъ же при его восшествiи на престолъ Мудрымъ.

Его восшествiе на престолъ было, однако, обрядомъ закрытымъ и проходило вн? чужихъ глазъ н?сколькими днями ран?е, тотчасъ же посл? смерти Имато; проходило оно во дворц?, въ одной изъ залъ, примыкающей къ тронному залу; сущность его состояло въ очищенiи Касато отъ скверны: только посл? сего могъ Касато нарицаться царемъ; скверну – словно губка влагу – впитывали бычьи шкуры, содранныя съ только что закланныхъ быковъ, разостланныя по зал?, шкуры, по которымъ босикомъ – спиралевидно и м?рно – прошествовалъ Касато, обр?тая власть высшую; посл? же – съ подобающей случаю торжественностью – вручали Касато царскiя регалiи: таковъ былъ давнiй критскiй обычай; но Касато не боялся нарушить древнiй сей обычай: вм?сто Лабриса и жезла, постановилъ онъ отнын? считать регалiями мечъ и бичъ. Лучась злобою, походя бол?е на н?коего грознаго бога, ч?мъ на челов?ка, хотя бы и царскаго чина, величаво-несп?шно принялъ Касато, сей посредникъ межъ боговъ и людей, подобающiя ему отнын? регалiи; и ч?мъ медленн?е являлъ себя Касато, т?мъ большее волненiе пронзало всё чаще и чаще бившееся сердце подносившаго, вскор? упавшаго замертво, что вызвало предовольную усм?шку, скривившую Касато, носителя власти высшей въ земляхъ добрыхъ еще и до в?нчанiя на царство, еще до восшествiя на святый престолъ; но всё жъ отзвукъ удара былъ словно гонгомъ, ударомъ колокола, великимъ рубежомъ: завершенiемъ бытiя Касато-прежняго и рожденiя Касато-царя; ревъ, рыканiе изверглось изъ Касато, когда возд?лъ онъ руц? къ небесамъ, скрытымъ потолкомъ залы, и былъ онъ вн? себя, ибо претворился въ изступленiе, въ захлестывающiй и душу, и главу восторгъ, но бол?е всего – во власть, еще большую власть: и св?тскую, и духовную: воедино; ибо отнын? Касато и наивысшая власть – одно: для любой распростертой на земл? твари. Однако вернемся къ тому, что было посл?: къ шествiю.

Кноссъ былъ всец?ло въ траур? черномъ; веселиться, взбреди сiе кому въ голову, было запрещено указомъ новаго критскаго правителя. Улицы, а всего бол?е площадь близъ Дворца, съ коей и начиналось шествiе, были наводнены людомъ.

Впереди – еще торжественн?е, ч?мъ прочiе, – шла конница, дал?е располагалися наибол?е почетные отряды критскихъ братьевъ, ихъ гвардiя своего рода, понуривши головы.

Лишь посл? шелъ Касато со слугами перв?йшими; именно возл? него несп?шно двигалась колесница съ т?ломъ Имато. Дал?е можно было узр?ть жрицъ высочайшихъ, главн?йшихъ; горе, казалось бы, безут?шное и идущее изъ самыхъ глубинъ души, читалось въ лицахъ шедшихъ; но то было не горемъ подлиннымъ, но озабоченностью: что будетъ при правител? новомъ для судебъ ихъ. И многiе изъ народа думали: неспроста династiя прервалась, стало быть, воля богинь, разъ Имато почилъ толь младымъ и лишеннымъ прямыхъ своихъ насл?дниковъ, въ разгаръ возстанiя и глада. Но люди, какъ правило, тщились скрыть подъ наигранной скорбью подлинныя свои мысли о семъ, что имъ весьма удавалось: критянинъ того времени былъ прирожденный лицед?й.

Какъ ни странно, погребальное шествiе ограничивалось только лишь сердцевиною Кносса. Какъ думали ближайшiе придворные царя новаго, то было вызвано всепронзающими зноями: Касато не могъ долго передвигаться по граду въ толь жаркую погоду; а ночь была временемъ неподходящимъ для шествiя такого рода. Возможно, то были лишь отговорки, а всё д?ло было въ томъ, что Касато Мудрый не желалъ д?лать его посп?шнымъ, каковымъ было погребальное шествiе предшественника Имато, великаго царя восточныхъ и западныхъ земель Крита Атуко Святояра, когда т?ло его возили на колесниц? во вс? крупные грады Крита (то было возможно милостью непревзойденнаго искусства египетскихъ жрецовъ, ум?вшихъ какъ никто до и никто посл? претворять въ нетл?нное священныя т?ла и на в?ка сохранять ихъ таковыми – такъ, что они вовсе не разлагались, несмотря на южные жары). Чернь изъ градовъ и селенiй отдаленныхъ была опечалена р?шеньемъ Касато, но возразить никакъ не могла: то было не положено; равно какъ и не могла попасть на шествiе въ силу разд?ляющихъ ихъ разстоянiй.

Посл? жрицъ – непосредственно предъ собравшимся людомъ – шли многочисленныя плакальщицы, ремесло чье передавалось изъ покол?нiя въ покол?нiе; он? не переставая рыдали: часами; и восхваляли почившаго; ихъ собирали въ количеств? меньшемъ и при погребенiи вс?хъ высшихъ чиновъ Крита. То же касалось и музыкантовъ съ чернаго цв?та дудками и флейтами, игравшихъ н?что заунывное, однообразное и разум?вшееся въ т? предалекiя эпохи торжественнымъ въ высшей м?р?.

Касато, избравши часы вечернiе для сего д?йства, не прогадалъ: Солнце палило не столь люто, какъ въ полдень, когда оно словно готово разорваться вдребезги на яркожалые куски-стр?лы. И, хотя шествiе об?щало быть несравнимо бол?е быстрымъ, напечатл?нье скуки всё же вырисовалось на лиц? Касато, что не могло не быть зам?ченнымъ иными изъ высшихъ чиновъ, шедшихъ близъ него. Быть можетъ, сказывался обрядъ – бол?е пышный, ч?мъ похоронный, – восшествiя Касато на святый престолъ; и сл?довавшiя за нимъ возлiянiя обильныя, длившiяся н?сколько дней къ ряду среди царя и только лишь наиближайшаго его окруженiя; и изступленiя да восторги царя новаго отъ сознаванья небывалаго своего воздвиженья по милости Судьбы, премного благоволившей ему отъ самаго его рожденья.

Быть можетъ, сказывался и гладъ, охватившiй Критъ; и Касато не желалъ тратить излишки продовольствiя и винъ на простыхъ и непростыхъ своихъ подданныхъ: пиршествъ не было – ни большихъ, ни малыхъ, ни единаго пира для рядовыхъ государевыхъ слугъ, ниже? всенароднаго: достаточно и того, что былъ пиръ горой при восшествiи Касато на престолъ днями ран?е – хотя бъ и только среди чиновъ наивысшихъ. Ясно также, что Касато в?далъ: народъ сознаетъ, что сами богини возжелали прервать династiю, выродившуюся на Имато, а потому не будутъ роптать на отсутствiе пира народнаго въ честь похоронъ почившаго. В?роятно, съ этими небывало жестокими обстоятельствами было связано и его упорное нежеланье – снова обычаямъ вопреки – руками слугъ своихъ приводить любимыхъ и многочисленныхъ животныхъ царя прежняго. – Не было коней, почитавшихся Имато столь высоко, ни быковъ, ни собакъ: вс?хъ ихъ было принято, сл?дуя древнему какъ мiръ обычаю, приносить въ жертву при погребенiи умащеннаго т?ла царя. Вм?сто сего – н?кимъ чудеснымъ образомъ – число братьевъ критскихъ, было увеличено въ разы…

Наконецъ, шествiе, совершивъ малый кругъ, то есть прошедши лишь по сердцевин? Кносса, оказалося вновь подл? Дворца. Царь, удалившись въ чертогъ, выпивши тамъ воды и переведя духъ, несп?шно поднялся на то, что впосл?дствiи было названо балкономъ. Пока онъ поднимался, такiя мысли – или, скор?е, обрывки ихъ – пронеслись у него въ голов?: «Толпа захмел?етъ отъ единаго моего облика, толпа облобызала бы ноги мои, если бъ могла; правленье же – осл?питъ людъ: своими чарами; уловимъ людъ, яко рыбу морскую; ужасъ падетъ на возставшихъ; многомощный, я дарую Криту покой вождел?нный, и воспрянетъ посрамленный Критъ, о, какъ воспрянетъ онъ! Да, велика твоя сила, о Кноссъ вседержавный!». Обведя – еще бол?е несп?шно – взоромъ тысячныя толпы, лежавшiя у ногъ его, но ни на комъ не останавливая монаршаго своего вниманiя, торжественно-грустно возглаголалъ в?нчанный властелинъ, глядя въ вечернiя небеса:

– Скорбимъ, братья и сестры: нашъ отецъ скончался. Отъ заботы великой преставился царь: душу испустилъ онъ, не переставая слагать думы о счастьи дитятъ своихъ: народа критскаго. Былъ онъ скроменъ и просилъ похоронить себя въ могил?, простой и безымянной, безъ знаковъ отличiя, дабы никто не в?далъ, гд? похороненъ онъ: такова была воля царя. Но в?дайте, о народъ земли добрыхъ, принятый подъ державное мое водительство: се, настала эпоха иная, что в?дать не будетъ о злоключеньяхъ; помните о томъ: и правленье мое да не будетъ для васъ горькимъ; но начнется оно съ подавленья возстанья, нечестиваго и неугоднаго богамъ.

Чудище поглотило чудище.

Не дожидаясь погребенiя, Касато удалился въ палаты Лабиринта, къ вящей скорби собравшихся…

Таково было высочайшее шествiе.

Война – грозная, громная – временно умолкла.

Такъ являлъ себя мирный, но отъ того не мен?е жестокiй – по-восточному жестокiй – минойскiй Критъ: на закат? собственнаго бытiя.

Часть II

Осенняя жатва, или теофанiи. Къ исторiи одного рожденiя

Самый могущественный челов?къ тотъ, кто стоитъ на жизненномъ пути одиноко.

    Генрихъ Ибсенъ

Это невозможно и именно поэтому достов?рно.

    Гете «Фаустъ»

Не знаете ли, что дружба съ мiромъ есть вражда противъ Бога? Итакъ, кто хочетъ быть другомъ мiру, тотъ становится врагомъ Богу. (Іак. 4,4)

Кто борется съ мiромъ, становится великъ поб?дою своею надъ мiромъ;

кто борется съ самимъ собою, становится еще бол?е великъ поб?дою надъ самимъ собой;

тотъ же, кто борется съ Богомъ, становится превыше вс?хъ.

    Серенъ Кьеркегоръ "Страхъ и Трепетъ"

О, боги съ тысячью зубовъ,

Тысячерукiя богини!

Вамъ, жаднымъ, пиръ вашъ в?чно новъ,