Голод

– Что ты здесь делаешь? – спросил Стэнтон.

– Я… меня послали за хворостом, и я просто к своим возвращалась, чем угодно клянусь.

Щеки ее раскраснелись, глаза блестели, поджатые губы придавали девчонке изрядно упрямый вид… и, мало этого, никакого хвороста у нее при себе не имелось.

– Скажи, Элита, что ты здесь видела? – спросил Стэнтон, шагнув к девчонке. – Выкладывай, да не лги.

Угрожать ей он даже не думал, однако Элита развернулась и вспугнутым олененком метнулась в заросли. Стэнтон бросился было следом, но тут же взял себя в руки. Не стоило взрослому гоняться по лесу за девочкой, особенно после недавней находки.

Твердо решив отыскать спрятанную бутылку виски, он повернул к фургону. Он знал: ночью его ждет новый визит Лидии. Вначале мальчишка, потом Тамсен… да, встречи с Лидией тоже не миновать. Бедная Лидия снова явится к нему во сне, в промокшем до нитки платье, облепившем иссиня-бледное тело, и будет просить спасти ее. «Чарльз, я без тебя не могу»… этих слов он ни разу не слышал от нее при жизни, однако они отражались в ее взгляде всякий раз, как Лидия являлась к нему в сновидениях. Как мог он, прекрасно зная ее, не заметить ужасной правды?

«Помоги, Лидия, – подумал Стэнтон, возвращаясь назад, к курящемуся дымком костру. – Помоги хоть на этот раз, хоть сейчас разглядеть чудовищ, пока они не натворили бед».

Глава пятая

ИНДЕЙСКАЯ ТЕРРИТОРИЯ, ФОРТ ЛАРАМИ

Дорогая Марджи!

Вот мы наконец и в форте Ларами, в самом сердце Индейской территории. Полтора месяца ночевавший под открытым небом, питаясь из седельных сумок, приезду сюда я обрадовался несказанно: во-первых, форт Ларами сулил возможность побриться и принять самую настоящую горячую ванну, а во-вторых, здесь меня вполне могло поджидать твое письмо.

Возможно, ты будешь довольна, узнав, что целую неделю после отъезда из Индепенденса я только и думал, не совершил ли ужаснейшую ошибку всей моей жизни. Как мог я, женившись сорока двух лет от роду, по собственной воле уехать от той, с кем решил провести остаток жизни? Однако, едва смятение унялось, я задался целью познакомиться поближе с партией, примкнувшей к обозу сразу же за Индепенденсом. Новички, общим счетом около шести семейств, причем некоторые – люди весьма обеспеченные (судя по целым фургонам мебели, слугам и даже слухам о крупных суммах в серебряной и золотой монете), следуют в Калифорнию из Спрингфилда, штат Иллинойс. Кроме них к нам присоединилась горстка холостяков, задумавших поискать счастья на Западе.

Самый видный в их партии, несомненно, Джордж Доннер, патриарх целого клана Доннеров, состоящего не только из собственной его семьи, но и из семьи его младшего брата, Джейкоба. На первый взгляд люди они простые, однако на деле, должно быть, куда искушеннее, чем кажутся: говорят, недвижимости в Иллинойсе им принадлежит немало. Доннер-старший обожает цитировать Библию, однако в библейских речениях неизменно путается. Хватит ли ему ума возглавить партию? Не знаю, не знаю, хотя, с другой стороны, все вокруг доверяют Доннеру безоговорочно, и именно благодаря его умению никого не обидеть. Самое примечательное в нем, помимо габаритов (весьма солидных) – его супруга, Тамсен. Большинство идущих с обозом мужчин в нее влюблены, однако я первым делом отметил в ней бесспорную жесткость, тесно граничащую с жестокостью. Сам не раз видел, как она доводит служанок до слез, да и с детьми, кроме собственных, держится крайне холодно. Женщин, уступающих ей в красоте, Тамсен Доннер откровенно чурается и, согласно общему мнению, балуется ведовством (однако сие, скорее всего, слух, порожденный женской завистью).

Кто тут у нас далее? Джеймс Рид, владелец крупного мебельного предприятия в Спрингфилде. Внешне – полная противоположность Доннеру: невысокий, худой, лицо узкое, щеки впалые, руки ежеминутно трет носовым платком, а я всякий раз, видя это, невольно вспоминаю о леди Макбет («Сойди, сойди, проклятое пятно![3 - У. Шекспир, «Макбет», пер. А. В. Флори.])». Натура вздорная, малоприятная, гражданином он, однако ж, выглядит образцовым – тем более что сам не упускает ни единой возможности об этом напомнить. Женат он на женщине старше его годами, вдове с множеством детей от покойного первого мужа. По словам выходцев из Спрингфилда, их брак стал для Маргарет Рид сущим спасением. Болезненную, сухопарую, ее, положа руку на сердце, можно принять за Ридову матушку. Партия Рида более всего прочего напоминает бродячий цирк: три огромных фургона, доверху нагруженных шикарной мебелью (надо думать, собственного производства) и иными земными благами, немало слуг, включая сюда девицу, исполняющую обязанности стряпухи и прачки, и даже пони для детишек.

Ну а самого приятного из новых спрингфилдских знакомых я приберег напоследок. Чарльз Стэнтон, холост, на Запад едет один, в собственном конестогском фургоне[4 - Конестогский фургон, или «конестога», – тяжелая крытая грузовая повозка особой конструкции, изготавливавшаяся в г. Конестога, штат Пенсильвания, и поднимавшая до 8 тонн груза, главное транспортное средство Орегонской тропы.], и разительно отличается от большинства идущих с обозом холостяков – либо наемных работников, либо бродяг почти без гроша за душой, отчего мы с ним, полагаю, так быстро и подружились. Вдобавок, оба мы росли в пасторских семьях (хотя его дед, в отличие от моего отца, простого окружного священника, маститый англиканский проповедник, настолько известный, что даже я о нем слыхивал) и сохранили на память о том схожие, так сказать, шрамы. Услышав, что он читал в «Вашингтон Глоб» мои статьи насчет этого шарлатана Урии Патни из ривайвелистов[5 - Ривайвелизм – одно из направлений в протестантстве, с особым акцентом на переживании личной встречи с Богом и на близком Втором пришествии Иисуса Христа. Первоначально ривайвелисты представляли собой разрозненные группы, стихийно объединявшиеся вокруг бродячих проповедников и прочих харизматических лидеров.], я был крайне польщен.

Жизнь Стэнтон, человек скромный, мирный, прожил на удивление яркую: родился в Массачусетсе, подростком был отдан в учение к одному из вирджинских адвокатов, но вскоре сбежал от учебы «на войну» и дрался под началом генерала Сэма Хьюстона в битве при Сан-Хасинто[6 - То есть в решающем сражении войны за независимость Техаса, на стороне техасцев, против мексиканских сил.]. Отправившийся воевать за независимость Техаса, хотя с этой территорией его ничто не связывает, он – либо романтик, либо идеалист. Я бы, на него глядя, сказал: и то и другое, серединка на половинку… и это, боюсь, означает, что он обречен на несчастную жизнь. Еще он несколько раз намекал на какое-то ужасное происшествие, заставившее его покинуть Массачусетс, однако рассказывать, что там стряслось, не желает решительно. И чем будет заниматься, добравшись до Калифорнии, пока не знает – еще один признак беспокойного духа, что гонит его с места на место.

Одним словом, обоз наш – весьма причудливая мешанина человеческих душ, и, хотя без интриг да политиканства среди поселенцев порой не обходится, завтра утром мне будет жаль расставаться с ними. Да, я окончательно решил прибегнуть к тому самому плану, о котором уже писал, и, присоединившись к небольшому отряду мужчин без семей, двинуться дальше верхом, на мулах и лошадях – так оно выйдет быстрее. Уговорить Стэнтона ехать с нами мне не удалось; подозреваю, он чувствует, что может весьма пригодиться той, большей партии, если она вдруг сделается неуправляемой. С одной стороны, от этого на сердце легче: по крайней мере, один разумный человек в обозе останется, но с другой стороны, лично мне очень хочется убраться подальше до того, как они покончат с выбором вожака.

Форт Ларами – настоящий, подлинный порубежный форт, в точности такой, как их описывают в газетах. Здесь сразу же чувствуешь себя на самом краю цивилизации: с первого взгляда ясно, что там, за глинобитными стенами форта, начинаются земли, куда почти не ступала нога белого человека, царство самой природы. Мне говорили, что только в нынешнем году этот рубеж пересекли несколько тысяч фургонов, а на будущий год число их, согласно всем ожиданиям, значительно возрастет – если, конечно, сему не помешает война с Мексикой или раздоры с индейцами. Пока что в форте налицо все признаки процветания: вдобавок к расквартированному здесь невеликому гарнизону, городок может похвастать довольно крупной факторией, кузнечной мастерской, платной конюшней и пекарней. Глинобитные стены окружают около полудюжины двухэтажных домов – вероятно, там проживают владельцы форта с семьями и прислугой.

Невзирая на то что наш обоз – один из последних в сезоне, во время нашего прибытия жизнь в форте кипела вовсю. Возле фактории разгружала вьючных лошадей горстка трапперов – грязных, нечесаных, неухоженных типов в потертой оленьей замше и шапках из шкурок енота. Рядом, визжа от смеха, носились детишки. По пыльным улицам неторопливо ехали с полдюжины индейцев верхом на фантастической масти аппалузах с пейнтхорсами[7 - Американские породы лошадей. Аппалузы отличаются необычным, узнаваемым пятнистым окрасом, а пейтнхорсы – нарядной пегой мастью, разноцветными пятнами значительно крупнее, чем у аппалуз.], а еще несколько, в платье на западный манер, по-индейски украшенном перьями и бисером, вольготно расположились на солнышке возле конюшен.

Как и следовало ожидать, среди новоприбывших немедля разнеслась весть об устроенном при фактории баре, но меня в первую голову интересовал горячий обед, так как собственная стряпня надоела невероятно. Едва устроившись за одним из обшарпанных столов в обеденном зале, перед оловянной тарелкой, доверху полной жаркого в подливе, я заметил поблизости человека, одетого в ту же пресловутую оленью замшу, будто траппер, либо живущий в диких горах следопыт-маунтинмен. Длинные волосы его побелели от седины, морщинистое лицо потемнело на солнце, точно дубленая кожа. Назвался он Лайонелом Фарнсуортом, а направлялся, в отличие от всех прочих, не на запад, а на восток. И, мало этого, в одиночку, хотя странствовать одному по столь малонаселенным землям – затея крайне рискованная. По собственным словам, он уже однажды проделал путь в Орегон, два раза добирался до Калифорнии, и дорогу туда изучил едва ли не лучше всех.

О «Маршруте Гастингса» – пути, которым вознамерился вести обоз Доннер – Фарнсуорт отозвался крайне неодобрительно. По мнению Фарнсуорта, земли в тех краях труднопреодолимы для фургонов и слишком суровы для скота. Случившийся рядом Доннер, услышав, что Фарнсуорт считает избранный им маршрут пустой тратой времени, разумеется, ничуть не обрадовался и принялся убеждать Фарнсуорта в ошибочности его умозаключений: в форте Бриджера, дескать, обоз встретит сам Гастингс, обещавший лично довести их до самой Калифорнии. Однако старик на своем стоял твердо и без околичностей сказал Доннеру, что обоз нужно вести старым путем, но все же… Увы, с тем же успехом он мог бы упрашивать чайник арию спеть.

Дальше – больше: узнав, что я тоже думаю ехать тем же путем (только без фургонов и с куда меньшей партией), Фарнсуорт начал отговаривать от этого предприятия и меня. После множества расспросов да понуканий старик сознался, что труднопроходимая местность – отнюдь не единственная, и даже не главная причина его нелюбви к тем краям. Сознался и рассказал, что в странствиях, неподалеку от озера Траки, видел еще одну группу индейцев, анаваи, но мне настоятельно посоветовал встреч с ними не искать. Когда же я объяснил, что об анаваи прежде даже не слышал, он не нашел в сем ничего удивительного, так как племя их невелико и считается одним из самых замкнутых. По словам Фарнсуорта, анаваи отличаются особой кровожадностью – а именно, во исполнение некой жуткой традиции совершают человеческие жертвоприношения, что он якобы видел собственными глазами.

Я был ошеломлен. Человеческие жертвоприношения среди равнинных племен крайне редки. Вот древние культуры юга, ацтеки и майя, действительно славились ритуальными человеческими жертвоприношениями, но, если верить всему мною читанному, к северу от Рио-Гранде подобное практически не наблюдалось. По причинам вполне очевидным я рассудил, что он просто неверно истолковал увиденное, и, разумеется, попросил описать все подробно.

И Фарнсуорт рассказал, что видел он, как около дюжины воинов анаваи увели одного из своих в лес. Уводимый отчаянно сопротивлялся, однако держали его крепко. Отойдя подальше от стойбища, воины связали его по рукам и ногам, привязали к дереву, а после оставили на произвол судьбы, как он ни кричал им вслед. Фарнсуорт счел, что индеец молит освободить его.

Несомненно, картина весьма устрашающая. Вполне понимаю, отчего Фарнсуорт был перепуган. И все-таки на ритуальное жертвоприношение это, по-моему, не походило. Во всех прочитанных мною трудах на сию тему говорилось, что избранные для жертвоприношения обыкновенно почитали сие за честь и шли на алтарь добровольно.

Фарнсуорту я сказал, что описанное куда больше походит на казнь. Вполне вероятно, воин-анаваи совершил некий проступок, за каковой и был изгнан из племени. Однако Фарнсуорт оставался непоколебим: причина-де вовсе не в этом и якобы ему известна. Убоявшись «демона, что живет возле озера Траки», анаваи решили задобрить его жертвой, чтоб демон пощадил остальных.

Более Фарнсуорт об их фольклоре не знал ничего, однако за последний год слышал немало рассказов об исчезновении индейцев из деревень невдалеке от тех мест, где жили анаваи, – о хворых, стариках, детях, похищенных ночью, во сне, или ушедших в лес за хворостом либо по ягоды, а назад не вернувшихся. Разумеется, подобные сказания бытуют почти в каждой культуре, однако рассказ старика неожиданно запал мне в душу – возможно, из-за несчастного сынишки Нюстремов, ведь его тоже похитили среди ночи.

Рассказывал Фарнсуорт весьма неохотно, опасаясь, как бы я не подумал, будто он повредился в уме. Сдался старик лишь после моих уверений, что мне требуются именно знания – именно ради них я отправился в дебри Индейской территории, дабы исследовать причудливые, незнакомые индейские мифы и сопоставить их с явлениями, наблюдаемыми в реальности. Он понимал, что от путешествия к озеру Траки меня не удержит, но умолял отговорить от того же Доннера и остальных.

Боюсь, однако ж, что похвастать особым влиянием на Доннера я не могу, а в данном вопросе уж точно. Что до меня самого – признаться, предостережения Фарнсуорта возымели эффект прямо противоположный желаемому. С тех самых пор я думать не могу ни о чем, кроме возможности встретиться с сим самобытным племенем, да об упомянутом стариком духе – вернее, «демоне» – с озера Траки.

И, разумеется, о тебе, дорогая моя. И потому письмо на сем поспешу завершить, пока ты не пожалела о скоропалительном решении выйти замуж за этакого велеречивого старого балабола. Порой я просто диву даюсь: как только ты, женщина столь образованная, мудрая, прекрасная во всех отношениях, могла согласиться стать женой чудаковатого, упрямого дурня? Ведь, как ни люблю я тебя, как по тебе ни скучаю, как ни хочу вернуться к тебе, мне прекрасно известно: прослышав о чудище, якобы обитающем близ озера Траки, я не успокоюсь, пока не отправлюсь туда и не выясню досконально, что там такое творится. Тебе, вне всяких сомнений, весть о подобных намерениях радости не доставит, но ты же понимаешь, что эта загадка, если я не попробую ее разрешить, не даст мне покоя до конца моих дней. Так что ты, дорогая Марджи, обо мне не тревожься и знай: я твердо намерен вернуться к тебе как можно скорее.

Твой любящий муж,

Эдвин

Июль 1846 г.

Глава шестая

«Прощайте, прощайте»…

Эти слова до сих пор звенели в ушах, хотя остальной обоз, те, кто следовал в Орегон, уже который час, как укатили вдаль, оставив группу поменьше на берегу речушки Литл-Сэнди. Отъезжая, фургоны, общим числом больше сотни, подняли в воздух целую тучу густой, удушливой пыли. Мог ли Стэнтон представить себе, как им не терпится продолжить путь? Мог ли вообразить, как они рады оставить позади, в прошлом, все неудачи – особенно память о зверски зарезанном сынишке Нюстремов? Знал ли, насколько рады они расставанию со вздорной партией Доннера, как окрестили со временем группу переселяющихся в Калифорнию? С Эдвином Брайантом и небольшим отрядом из тех, кто предпочел ехать вперед, он распрощался несколькими днями раньше, еще в форте Ларами, и уже стосковался по единственному другу.

По небу, низко – подними только руку, и, ей-богу, дотянешься – неспешно плыли белые облака, пушистые, словно коробочки хлопка на стебле. Зеленое с золотом лоскутное одеяло тянущейся к горизонту равнины змейкой пересекала Литл-Сэнди – тиха, спокойна, и, верная названию[8 - Little Sandy River – дословно: Маленькая песчаная река (англ.).], совсем не широка. Трудно было представить, будто здесь может случиться хоть что-то дурное…

Весь остальной обоз готовился к пиршеству, к чему-то вроде пикника церковной общины. Идея отпраздновать последний отрезок пути, конечно же, принадлежала Доннеру. Льстил Доннер всем им безбожно, только и говорил, что мужество выбравших Маршрут Гастингса не останется без награды: им-де, неустрашимым первопроходцам, предстоит проложить в дикой глуши новый путь, их имена навеки войдут в историю… Стэнтон подозревал, что и пикник затеян ради того, чтобы отвлечь людей от сомнений в разумности принятого решения. Вдоль каравана гуляли слухи о волчьих стаях, не дающих покоя индейскому населению на территории, что лежит впереди. Правда, породил эти слухи рассказ какого-то старателя сомнительной добросовестности, однако гибель сынишки Нюстремов до сих пор оставалась загадкой, и потому известия о волках нагнали на поселенцев страху.

– Не отправиться ли нам в путь поскорей, по примеру основной части обоза? – спросил Стэнтон Доннера, услышав о пикнике.

– День субботний – день отдохновения, – покровительственно ответил Доннер. – Господь нас не оставит.

– Если поднажмем, сможем добраться до форта Бриджера не больше, чем за неделю, – возразил Стэнтон. – Не стоит полагаться на то, что дальше в пути нас ничто не задержит.

– Возницы говорят, волам передышка нужна, – вставил Уильям Эдди, бросив на Стэнтона косой взгляд.

Но Стэнтон прекрасно знал: это ложь. Накануне обоз проделал от силы шесть миль.

– Знаешь, Стэнтон, в чем твоя беда? Слишком ты боязлив, – с недоброй усмешкой добавил Льюис Кезеберг, теребя поясной ремень в паре дюймов от кобуры с револьвером.

– Ага, – со смехом поддакнул Эдди. – Как старая грымза из деревенской школы.

Прежде, сам по себе, он насмехаться над Стэнтоном и не подумал бы, но после того как Брайант покинул обоз, а Доннер назначил себя капитаном, расстановка сил здорово изменилась. Эдди и Кезеберг, оба – из шайки тех, с кем Доннер постарался завести дружбу, теперь ходили при Доннере вроде как в заместителях, а Стэнтон был не из тех, кто клюнет на вызов ищущих драки, – тем более когда шансы явно не в его пользу.

Невдалеке запела скрипка Люка Хэллорана. Мелодия казалась жалобной, будто плач ребенка в беде. Все, все шло не так: отделение от основной части обоза, новый неведомый путь, остановка для пикника, точно нынче церковный праздник, хотя вперед двигаться нужно как можно скорее…

Вдобавок, Стэнтону до сих пор не удавалось избавиться от тошнотворных воспоминаний об истерзанном, ободранном до костей теле убитого мальчика, пусть даже останки его давным-давно захоронены. От этого затея с пикником казалась еще чудовищнее, однако Стэнтон, взяв себя в руки, двинулся через лагерь. Встречи с Тамсен он ждал с ужасом, но в то же время очень хотел ее видеть: издалека она казалась прекраснее прежнего, но и внушала страх, словно остро отточенный нож… и только во тьме, приходя к нему по ночам, точно дым, пропитывающий волосы, одежду, легкие, становилась податливой, мягкой на ощупь. Две ночи тому назад он спросил: быть может, она вправду ведьма, если сумела настолько заворожить его? Но Тамсен только расхохоталась.

Уложенные на бревна, накрытые клетчатым льняным полотном, задние борта фургонов превратились в импровизированные столы. Семейные, покопавшись в сундуках со съестными припасами, напекли пирогов и нарезали побольше ветчины. Позже одни начнут танцевать, другие усядутся рассказывать небылицы… Поразмыслив, Стэнтон принял у Левины Мерфи миску куриного жаркого (ветчина обрыдла ему до тошноты) и принялся макать в подливу лепешку.

– Едите, как будто неделю голодным ходили, – с усмешкой заметила Левина Мерфи. Вдова, из мормонов, она вела весь свой выводок – от замужних дочерей с зятьями до самых младших, детишек семи-восьми лет, – на запад, в поисках нового дома, новой жизни среди единоверцев. – А может, так оно и есть? Мужчина вы неженатый, вот стряпать для вас и некому. Не надоело ли вам, мистер Стэнтон, в холостяках ходить?