Звенья разорванной цепи

Озеро от моря отделяла неширокая полоса земли, и грунтовая дорога на Евпаторию пролегала как раз по ней. Резвым аллюром преодолели ее кавалеристы. Мелкие камни из-под копыт лошадей падали в озеро, но не подняли на его поверхности даже брызг, так тяжела была от высокого содержания соли его серая, неподвижная вода.

За озером, видимые издалека, вставали белые стены крепости, возведенной здесь турками в XV столетии. Бастионы и башни, сложенные из бута и местного ракушечного камня-известняка, по всему периметру растянулись на три километра. Но грозный вид старинная османская твердыня имела лишь издали. Вблизи становились заметны разрушения на верхушках стен, трещины, змеившиеся между каменными плитами. Ров, прежде достигавший глубины трех метров и заполненный водой, теперь пересох, почти весь разрушился. Он зарос кустами кизила и шиповника, причудливо искривленными, покрытыми красной корой деревцами земляничника мелкоплодного – типичного крымского растения.

Тем не менее в крепости имелось пять ворот, запиравшихся на ночь. Первые – «Искеле-Капусу», или Ворота Пристани, выходили на море. Вторые – «Ат-Капусу», или Лошадиные ворота, находились на западной стороне стены и вели на Тарханкут, степной, пустынный край полуострова. Третьи – «Ак-Мулла-Капусу», или Ворота Белого Муллы, а также четвертые – «Одун-Базар-Капусу», или Ворота дровяного базара, прикрывали дороги на северо-восток: на Бахчисарай, Карасу-базар, Ак-Мечеть (то есть Симферополь), Перекоп.

Команда Аржановой подъехала к пятым воротам – «Топрак-Капусу», иначе – Земляным. Их украшала большая четырехугольная башня. На каменной ее вершине древние строители вырезали «гребешок» – символ данного фортификационного сооружения, и он отлично сохранился. Земляные ворота в высоту достигали пяти метров, в ширину – четырех. Свод их был полукруглым, внутри его поддерживали пять мощных арок. Длина проезда в воротах составляла примерно десять метров.

При необходимости они, конечно, могли стать дополнительным пунктом обороны. Только никто и никогда не штурмовал Гезлеве. Лишь однажды, в 1736 году, русские подошли к ней, наступая от Перекопа. Но ворота оказались открытыми. Трехтысячный турецкий гарнизон заблаговременно погрузился на корабли, стоявшие в гавани, и спокойно отплыл в Стамбул, оставив пришельцам с далекого Севера боевые трофеи – 21 медную пушку. Возможно, это являлось лучшим решением. Русские тогда не имели сил удержать завоеванное и вскоре ушли из Крыма, а турки вернулись и правили своей колонией еще почти пятьдесят лет.

Разумеется, не янычар в намотанной на голову цветной чалме, а русский солдат в черной фетровой шапке с козырьком и потертой зеленой куртке спросил у Чернозуба документ о проезде в крепость. Таковой имелся, снабженный печатью штаба Черноморского флота и кудрявой подписью Федора Федоровича Ушакова, в апреле сего года произведенного в контр-адмиралы. Створки Земляных ворот заскрипели, раздались в стороны, и команда кавалеристов, сдерживая лошадей, проскакала десять метров по утрамбованной земле в туннеле под надвратной башней.

За воротами Аржанова, знавшая Гезлеве как свои пять пальцев, приказала повернуть налево, в сторону моря и двигаться к старо-османской части города. Там располагалась соборная, или «пятничная», мечеть Джума-Джами, огромная, украшенная двумя минаретами, столь же внушительное здание турецкой бани возле нее, большой постоялый двор под названием «Сулу-хан» и текие (монастырь – А.Б.) дервишей, чей купол поднимался над городской застройкой примерно на пятнадцать метров.

Курская дворянка предполагала поселиться в «Сулу-хане», заведении, ей хорошо известном, солидном и достаточно дорогом. Его здание, возведенное в традициях средневековой мусульманской архитектуры, чем-то напоминало оборонительное сооружение. Толстые стены из камня без окон на первом этаже, крытая галерея вокруг обширного внутреннего двора, всего одни ворота из дубовых досок. На первом этаже находились склады и конюшни, на втором – жилые помещения с узкими, похожими на бойницы окнами.

Ворота «Сулу-хана» в этот предвечерний час были распахнуты настежь, и русский отряд, тесно сбившись, на коротком галопе влетел во двор, где и остановился. Солдаты спешились, взяли лошадей под уздцы, стали оглядываться. Судя по пустующим коновязям и конюшням, особого наплыва постояльцев здесь не наблюдалось. Человек в красной турецкой феске и суконном кафтане, подпоясанном шелковым кушаком, вышел во двор из дома, чтобы поговорить с вновь прибывшими. Сначала он держался важно, но когда увидел Аржанову, то обрадовался и воскликнул по-русски:

– Моя прекрасная госпожа! Какими судьбами вы здесь?

– Добрый день, Энвер! – ответила ему Анастасия. – А где твой отец, достопочтенный Шевкет-ага?

– Полгода назад он покинул наш мир и ныне, я в том уверен, пребывает в раю, – на лицо Энвера набежала тень. – Его должность управляющего «Сулу-ханом» досталась мне. Никто из моих старших братьев не пожелал вернуться в Гезлеве.

– Случай весьма печальный, – курская дворянка вздохнула. – Но что делать, все мы смертны, друг мой.

– Вижу, вы приехали сюда по делу, – управляющий, или по-турецки – назир, окинул быстрым взглядом команду кавалеристов.

– Как всегда, Энвер.

– После столь долгого отсутствия рад приветствовать у себя в гостях несравненную Анастасию-ханым и ее доблестных слуг! – он отвесил низкий восточный поклон, сперва приложив обе руки ко лбу, потом – к сердцу.

– Найдется ли в «Сулу-хане» место для усталых путников?

– Места сколько угодно, госпожа. Война сильно мешает коммерции. Купеческих судов из Стамбула и Синопа совсем мало. Все боятся новой севастопольской эскадры.

– Пусть боятся, Энвер! – Флора усмехнулась. – Для тебя же я привезла некоторую толику золотых монет.

– Да вознаградит Аллах вашу щедрость и доброту, госпожа! – Энвер, сообразительный малый, сразу догадался, о чем говорит Аржанова, но виду не подал. – Что будете заказывать на ужин?

– Обожаю турецкую кухню в натуральном ее исполнении. На первое – гювечь, на второе – берек с рыбой, на третье – пахлава, чай, фрукты. Не забудь про кувшины с бузой для солдат.

– Сколько кувшинов, Анастасия-ханым?

– Думаю, десяти хватит…

Энвер, младший сын первой жены назира Шевкет-аги, попал в поле зрения русской внешней разведки в 1778 году. До того времени шестнадцатилетний турок-мусульманин учился в медресе при текие дервишей и хотел посвятить свою жизнь служению Всевышнему. Но отец его не одобрил этих намерений. Он отправил сына в Ени-Кале, к своему двоюродному брату, который торговал лесом, и его партнерами являлись русские. Энвер, ведя документацию в конторе родственника, легко освоил язык неверных. Еще он стал посещать чайхану, где играли на деньги в кости, нарды, шашки и шахматы. Там он несколько раз проигрался до последнего акче. Выручил юношу из беды приказчик греческого коммерсанта Микаса Попандопулоса, тогдашнего резидента нашей разведки в Крымском ханстве. Сумма, указанная в трех долговых расписках, очень огорчила бы Шевкет-агу, если бы он узнал о ней. Однако эта тайна осталась ему неизвестной. Расписки передали в распоряжение Аржановой при первой ее командировке на полуостров. Сначала она использовала Энвера, так сказать, «втемную», предложив ему быть при ней переводчиком, а затем – и учителем тюрко-татарского языка.

Плененный красотой русской госпожи, молодой мусульманин с восторгом согласился. При второй поездке Флоры на полуостров в 1782 году сын назира, к тому времени ставший дервишем, снова увязался за Аржановой и был с ней при обороне горной крепости Чуфут-Кале от наемников-чеченцев, присланных бунтовщиком Бахадыр-Гиреем. Теперь курская дворянка напомнила ему о давнем долге и открыто предложила стать конфидентом, то есть осведомителем секретной канцелярии Ее Величества в Крыму, благо положение странствующего дервиша способствовало сбору информации. Энвер сразу дал согласие, ибо боялся гнева отца, безгранично доверял Анастасии-ханым и знал, что русские всегда платят хорошо.

Таким образом три его долговые расписки нашли свое место среди документов Флоры и остались непогашенными. Вознаграждение турок получал каждый раз сообразно своим донесениям. Особенно денежными были для него годы 1782-й и 1783-й, когда на полуострове возник мятеж против законного правителя – светлейшего хана Шахин-Гирея, и когда тот отказался от трона в пользу Екатерины Второй. В 1787 году Аржанова также пользовалась его услугами при подготовке визита императрицы на полуостров.

Затем наступила пауза, о которой Энвер очень сожалел. Бросив бродяжничать с дервишами, он по просьбе Шевкет-аги, уже сильно болевшего, вернулся в Гезлеве и стал помогать родителю в «Сулу-хане». Прекрасную русскую госпожу турок видел около года назад. Он лишь изредка получал от нее записки на арабском языке с пожеланием успеха в делах и обещанием скорой встречи. И вот эта встреча произошла.

Энвер сам наблюдал за приготовлением блюд, заказанных Анастасией-ханым. Он распорядился использовать только свежайшие, наилучшие продукты из кладовой постоялого двора. Правда, в чайхане для дорогих гостей накрыли ужин по-турецки, то есть на низких столиках, за которыми следовало сидеть на кожаных подушках. Но ложки, вилки и ножи – предметы европейского обихода – в «Сулу-хане» уже появились. Назир Энвер-ага пожелал русским хорошего аппетита и удалился. Он знал, что Аржанова будет ужинать вместе с кирасирами и ей не надо мешать. Его время наступит позже. Он должен подготовиться к беседе.

Однако долго обдумывать свое новое донесение ему не пришлось. Энвер был в курсе всего, ныне происходящего в Джума-Джами и вокруг нее, потому как постоялый двор считался вакуфом этой мечети, то есть ее недвижимым владением, вечным и неотчуждаемым. Доходы от работы «Сулу-хана» поступали в распоряжение настоятеля храма и тратились им на различные нужды. Например, на ремонт здания, на поддержку неимущих прихожан, на религиозные праздники.

После присоединения Крымского ханства к России под названием Таврическая область османская разведка обратила особое внимание на соборные мечети, расположенные в приморских городах полуострова. Туда могли свободно приходить купеческие суда из разных стран. Так стараниями турок некоторые мусульманские храмы превратились в центры подпольной, подрывной работы против российской администрации. Первый раз имама Джума-Джами, спрятавшего группу лазутчиков из Стамбула, ящики с порохом и оружием, разоблачили – не без помощи Энвера, конечно, – летом 1784 года. Исламских террористов заковали в кандалы и по этапу отправили в Сибирь, священнослужителя вместе с семьей выслали на родину, в Турцию.

Вместо этого провалившегося шпиона султан нашел для Гезлеве-Евпатории другого, более опытного и хитрого.

Хаджи-Джафар-эфенди получил отличное богословское образование в Стамбуле, совершил хадж в Мекку и потому носил на черно-каракулевой крымской шапке белую чалму из муслина. Весь Коран он знал наизусть и легко цитировал по памяти священные тексты, что производило на верующих неизгладимое впечатление. До осени 1787 года новый имам Джума-Джами жил тихо, как агнец небесный. Он старался наладить дружеские отношения с властями Евпатории и ничем не вызывать подозрений. Энверу даже стало неинтересно наблюдать за ним. Ни одного опрометчивого шага, ни одного двусмысленного слова на еженедельной пятничной проповеди в мечети.

Но война, объявленная Османской империей нашему государству, все изменила. У Джума-Джами начали постоянно крутиться местные фанатики-татары, мечтавшие о возвращении турок в Крым. Конфидент секретной канцелярии Ее Величества с псевдонимом Дервиш знал, о чем они говорят, собираясь после вечерней молитвы в доме Хаджи-Джафар-эфенди: о высадке многотысячного османского десанта на западном берегу полуострова, о прибытии сюда нового крымского хана, назначенного султаном, – Бахт- Гирея…

В девятом часу вечера назир «Сулу-хана» постучал в дверь комнаты, занимаемой курской дворянкой. Она сидела на низком диванчике – «сете» около горящего мангала и собиралась пить зеленый чай. Слуга назира вошел следом за ним, поставил на шестигранный столик «къона» поднос с восточными сладостями и двумя чашками кофе по-турецки и удалился.

– Рассказывай о новостях, Энвер, – сказала княгиня Мещерская.

– Одна новость у меня хорошая, – молодой турок улыбнулся. – Недавно я смог заплатить калым за Мариам, среднюю дочь Ильяса, владельца столярной мастерской. Ей – тринадцать лет, она стройна, как тополь…

– Значит, ты вкушаешь радости плотской любви?

– Каждую ночь, а иногда – и днем.

– Поздравляю! – Аржанова поднесла к губам металлическую чашечку с горячим кофе.

– Но другие новости, госпожа, гораздо хуже. Имам Хаджи-Джафар-эфенди почти сформировал отряд из сорока человек, готовых взяться за оружие и здесь помогать высадке турецкого десанта. Они ждут скорой доставки пороха и вооружения из Стамбула.

– Неужели крымские воины Аллаха позабыли о традиционных луках и стрелах и наконец-то научились заряжать кремнево-ударные мушкеты? – удивилась Флора.

– В данный момент ружей у них нет. Но если получат, то, наверное, научатся. Уж очень они злые и отчаянные.

– Ты узнал, когда прибудет корабль?

– Пока нет. Дело в том, что у имама есть сторонники в порту, владельцы четырех двухмачтовых рыбачьих фелюг. Они могут уходить от берега на пять-шесть миль и встречать парусники из Турции в открытом море. Незаметную перегрузку там осуществить легко.

– Плохо, Энвер, – покачала головой Анастасия. – Для поиска врагов командирам крейсерских судов севастопольской эскадры нужны более точные сведения.

– Я составил донесение, госпожа, – назир «Сулу-хана» опустил руку за пазуху своего суконного кафтана и извлек бумажный свиток. – Имена владельцев фелюг в нем указаны. Может быть, командир гарнизонного батальона в Гезлеве просто их арестует и тогда…

Однако Дервиш не договорил. Стекло в окне со звоном раскололось на куски, в комнату влетела и воткнулась в пол длинная стрела, посредине обернутая полоской холста, для надежности прихваченного сапожной дратвой. Энвер опустился на колени, подполз к стреле, выдернул ее из пола и размотал неровно отрезанный холст. На нем черными чернилами была выведена кириллицей татарская фраза: «Кызъ Шайтан-нынъ! Иолджу олмак бунданъ!»

– Дочь Сатаны! Убирайся вон отсюда! – вслух перевела Аржанова.

– Это все он, – пробормотал молодой турок, не поднимаясь с колен. – Хаджи-Джафар-эфенди.

Тут дверь с шумом распахнулась. На пороге вырос могучий поручик Чернозуб с большим армейским пистолетом в руке. Сначала он бросил тревожный взгляд на курскую дворянку и с облегчением перевел дух, а потом наклонился к Энверу и взял у него стрелу.