Игра с нулевой суммой

– Да, – ответила Марина, – она как-то плохо спит сегодня. Кажется, зубки начинают резаться. Как ты съездил? Как они? – тихо спросила жена, выдавливая из среднего размера пластмассовой бутыли моющее средство. Негромко шумела вода, – фу, ты курил что ли? – учуяв резкий запах, Марина скривила лицо.

Игорь Владимирович сел на стул, положил на большой овальный стол свой смартфон, оттянул вверх рукава и спокойно, без резких эмоций, рассказал жене все, что случилось с ним за эту поездку. Марина была занята посудой и стояла к нему спиной, но иногда поворачивалась посмотреть на мужа. Наконец-то посуда закончилась, она вытерла руки и села за стол напротив Игоря Владимировича.

– В общем, седина в бороду, бес в ребро, – довершил он поговоркой свой недолгий рассказ.

– По-моему, бес совсем не в ребро, – слегка язвительно произнесла Марина. Почему-то эта новость ее не удивила

Ему отчего-то стало обидно за отца, хотя Игорь Владимирович сам был первым, кто его осуждал.

– А мать? – Марина поставила локти на стол и сложенные ладони приложила ко рту. В глазах своей жены Игорь Владимирович увидел сочувствие.

– Не знаю, – крутя головой в разные стороны, ответил Игорь Владимирович. Он также, как и жена, поставил локти на стол, лбом упираясь в раскрытые ладони, – он сказал, что будет жить с этой… – Игорь помнил, что ту женщину, к которой уходил отец, звали София, но умышленно не хотел произносить ее имя, – в квартире на Кирочной, а мать останется в доме.

– Я позвоню твоей маме, – выдохнула Марина, смотря ему в глаза.

4.

Комната вмещала в себя два кресла – красное и черное, на которых они и сидели; кулер у панорамного окна и большой стеллаж с книгами. У стены стоял широкий серый диван с двумя ярко-желтыми, почти кислотного цвета подушками. На столе, расположившемся у другой стены, стояла миниатюрная кофе-машина и множество разнообразных чашек: синих, белых, прозрачных, в горошек, с рисунками и без, маленьких и больших. В углу, у входной двери, сомкнутые воедино, в пару, громоздились совок с веником. Взгляд Кати через каждое её предложение упирался в них. Пока обдумывала слова, она сверлила старый инвентарь глазами, буравила его, словно в нем были все ее мысли. На двух противоположных друг другу стенах висело несколько картин – заснеженных крыш ночного города, которого Катя не угадывала. Окно своим видом упиралось во внутреннюю стену дома – серую, неровную и с небольшими выступами на ней.

Они вели беседу уже полчаса. Прямо перед Катей, в красном бархатном кресле, сидела женщина лет пятидесяти с русыми коротко стриженными волосами. Женщина была одета в темно-коричневые теплые брюки и черный свитер. На коленях она держала синий ежедневник, а в руках – шариковую ручку. Катя пришла к ней впервые, по рекомендации друзей, и немного смущалась, когда из нее нестройным потоком полились слова.

– Мой папа живет по принципу: не надо суетиться, излишняя толкотня только запутывает и мешает, – продолжала Катя, – а мама наоборот – надо подсуетиться, иначе можно упустить возможность.

– А вы? Вы сами здесь где? – спросила, подняв бровь женщина, которую звали Елена Витальевна.

– А я не знаю, – сказала Катя выдохнув, – я не знаю, как правильно. Не знаю, как правильно надо жить.

– Екатерина, попробуйте посмотреть на это с другой стороны, в этом мире нет правильного и неправильного, – Елена Витальевна отложила свой блокнот на стоящий слева от ее кресла стеклянный круглый столик, так и не сделав в нем никаких записей, – есть только ваш выбор.

– Да, наверное, так и есть, – Катя снова взглянула на совок с веником, – мне просто кажется, что если бы они всё-таки развелись тогда, двадцать лет назад или позже, то оба были бы счастливы, – тяжело произнесла Катя.

– Ваша мама сделала свой выбор, и ваш папа тоже однажды сделал свой выбор. И даже больше – они совершают этот выбор ежедневно, – Елена Витальевна посмотрела Кате в глаза, – да, скорее всего, они пытаются переложить на вас свою ответственность, но вы как взрослый человек не должны брать ответственность за их брак. Не втягивайтесь в их отношения, даже тогда, когда они ругаются и мать звонит вам. Вы ни в чем не виноваты. К сожалению, даже очень взрослые люди, прожившие целую жизнь, бывают в некоторых вопросах очень инфантильными.

Катя молча слушала женщину. Когда Елена Витальевна закончила, они снова переглянулись и Катя прислонила свою спину к спинке кресла, а правую ногу, лежавшую на другой, сняла и поставила ноги ровно – рядом друг с другом.

– Знаете, у нас на лестничной площадке была семья. Мама, папа и дочь. Девочка была меня младше на пару лет. Мы не особо дружили, но иногда играли вместе во дворе. Они мне казались дружными, счастливыми, в общем. И вот в какой-то момент, а мне тогда было лет четырнадцать, наверное, а ей, значит, двенадцать, в общем тогда их отец их бросил. Он ушел к другой женщине. Девочка, ее звали Олеся, сильно переживала тогда. Иногда даже гулять не выходила. А потом…я уже не помню, как и почему, я где-то прочитала ее сочинение, написанное для какого-то конкурса. Мы уже подросли тогда. Она заканчивала школу, а я уже училась на втором курсе института. Так вот, сочинение было посвящено маме, и она там в середине описывала тот момент, когда ее родители поругались и он ушел. Помню эти строчки… как за отцом захлопнулась дверь, что посыпалась штукатурка с косяка, как плакала она, как плакала мама, как она винила маму сначала в этом. Та женщина, кстати, так и не вышла замуж больше. Я не знаю, простила ли дочь отца, но те строки из детского сочинения, эти переживания подростка, я помню до сих пор. Они прям живут у меня в голове. Она это называла безрассудством и предательством.

– А как сейчас живет эта девочка, знаете? Не интересовались? – спросила Елена Витальевна.

– Да знаю, конечно, – Катя опустила голову, – все известно. В соцсетях вижу ее постоянно. Она замуж вышла, ребенка родила. Даже двоих уже, кажется.

– Ну вот, видите. Она страдала, однако, на личную жизнь, вернее, на вероятность выйти замуж это не повлияло. На самом деле девяносто пять процентов людей, – она тяжело и с сожалением выдохнула, – на этой планете не видели нормальных семейных отношений – здоровых отношений между мужчиной и женщиной. Это большая редкость. И это не зависит ни от религии, ни от страны, ни от режима власти. Так устроены люди. На самом деле у всех есть свои травмы, как бы мы ни старались правильно воспитывать детей, это все равно происходит.

– Да, – усмехнулась Катя, – интересно, какие травмы будут у наших детей, – грустно улыбнулась она, – я имею ввиду, свое поколение.

– Те же самые, – сразу же сказала Елена Геннадьевна, – в мире человеческих отношений ничего не меняется из века в век.

– Знаете, мой отец говорил мне, что любит меня только когда был пьян, а пил он очень редко, – говорила Катя и мяла пальцами левой руки язычок тонкого чёрного ремешка своих наручных часов, который пытался загнуть под него сам себя, а потом снова вытягивала его обратно, – он совсем не был пьяницей. Но, знаете, я и их – родителей – понимаю тоже. У каждого из них есть свои причины и объяснения, почему они стали такими. Не плохими и не хорошими, не в этой категории, а просто такими, какие есть.

– Да, Екатерина, – Елена Витальевна поменяла позу и придвинулась к правому краю кресла, положив предплечье и локоть на подлокотник, – в нашей недолгой отечественной истории психологии и психотерапии принято всю вину сваливать на родителей и винить их во всех бедах, – она взмахнула длинными ресницами и посмотрела на Катю своими красивыми голубыми глазами, – но дело в том, что взрослый человек может уже справиться со всеми своими травмами и жить дальше. Жить всю жизнь, обвиняя родителей, непродуктивно и зачастую приводит к позиции жертвы.

Катя кивала и рассматривала свои черные ботинки, вдруг заметив на них небольшую царапину.

– Катя, – она впервые назвала ее неполным именем и мягко, и пронзительно посмотрела на нее, – вы никогда не задумывались, что подсознательно ищете сценарии, где мужчины не могут быть полностью с вами? Присутствуют моментами в вашей жизни.

– Нет, – возмутилась Катя, – я…я…с ним…хотела…– она отчего-то боялась произнести имя того мужчины, о котором сразу же подумала.

– Давайте по-другому: вы когда-нибудь думали о том, что он уйдет из семьи и вы будете вместе? – Елена Витальевна откинулась к спинке кресла.

– Нет, – решительно заявила Катя, – я не смогу, у него же дети.

– А если бы не было детей? – спросила она.

Катя молча смотрела на нее.

– Я не знаю, – сказала она, – я не знаю, правда, – продолжила Катя, опустив голову, – думаю, что нет.

5.

Офис никак не трансформировался за выходные – поменялись только лица на посту охраны. Приложив потертую карту, которая когда-то отдавала белизной свежего пластика, Катя прошла через бесчувственное железо турникета, сдвинув напором своего тела металлический поручень. Вывернув из-за угла, она увидела заходящего через двери внутреннего дворика темноволосого мужчину, который шел с внутренней стоянки и шел он ей прямо навстречу. Они поравнялись у лестницы. Мужчина держал руки в карманах длинного черного, как густая смола, пальто, подол которого заканчивался чуть ниже колен; три массивные пуговицы были не застегнуты и из-под пальто выглядывал темно-синий костюм, а под воротником крахмальной рубашки пряталась петля голубого галстука, уходящего вниз толстой полоской атласной ткани. Твердые каблуки ботинок, натертых до блеска, выбивали четкий ритм шага.

– Доброе утро, – бросила Катя на ходу, мельком взглянув на него. Сзади уже подпирали коллеги, спешащие в свои кабинеты. Когда она увидела мужчину, ее лицо мигом стало еще более серьезным, чем обычно, и даже слегка смиренным и дальше она уже шла, почти не дыша.

– Доброе, – тихо произнес он ей уже в спину. Девушка исчезла в глубине лестничных пролетов, оторвавшись от мужчины и затем окончательно скрылась за массивной коричневой дверью на третьем этаже. Размеренным шагом, пропуская коллег по лестнице вперед, мужчина проследовал мимо той двери, в которую зашла девушка, и поднялся на этаж выше, следуя в свой кабинет, возле которого, справа от двери виднелась табличка с выбитыми на ней словами: «Директор по безопасности Королёв Игорь Владимирович».

Королёва Игоря Владимировича в «К*****» боялись многие – если не все. Конечно, чисто формально все понимали, что он обладал властью особого рода: не столько административным ресурсом, коим обладает любой топ-менеджер, и не столько той властью, какой обладает директор по безопасности, нет – Игорь Владимирович был наделён другим особым профессиональным даром – редко встречающейся не только у людей, но и в частности, у мужчин проницательностью. Своего рода социальный сканер, зашитый в глубокие слои ДНК, Игорь Владимирович наработал за годы напряженной работы с людьми в правоохранительных органах. Он обладал природным умением залезать под кожу, под кости, в самый мозг, его подкорку с потайными желаниями и слабостями – пугающий своими демонами даркнет человеческой души. И именно это умение, недоступное подавляющему большинству, у этого большинства и вызывало легкий трепет и страх. Всем контактировавшим с ним людям казалось, что он видит их насквозь. Игорь Владимирович имел в своём арсенале сильных качеств несгибаемую логику и легко находил малейшие противоречия в рассуждениях оппонента, если этот самый смельчак осмеливался вступить с директором в дискуссию. Он всегда защищал своих подчиненных, если затевалась ссора или появлялся слабый, или любой другой намек хоть на малейший скандал. Корпоративного обидчика в этом случае ждали самые жгучие сарказмы и словесные преследования – иногда даже и после того, как мелкий конфликт или стычка были исчерпаны. Игорь Владимирович за многие годы научился другому, отличному от административного, оружию – оружию психологическому, навыку интонационно и богатством обширной лексики победить противника. Он закрепил за собой репутацию человека крайне образованного, начитанного и умеющего мыслить и предлагать новые идеи.

Конечно, он знал, что за каждым добропорядочным гражданином, какими мнило себя большинство, водился хоть и маленький, и не смертельный, но все же грешок. За кем-то прятались и большие грешки – даже целые грехи и глубоко запрятанные, и пыльные, уже почти разложившиеся от времени скелеты в потертом платяном шкафу. Но ему даже иногда и не приходилось поднимать материал, потому что его гипотетические и потенциальные возможности всколыхнуть ил со дна давали ему фору никогда или довольно редко к этому прибегать. Но бывало, что он и из шалости интересовался чьей-то судьбой – не для дела, а чтобы лишний раз убедиться в правоте своих догадок. Ошибался Игорь Владимирович редко. Но странная штука: если он терял контроль и бдительность, ошибки стоили ему дорого и самая главная особенность, благодаря которой он добился многого, была в ловкости не верить на слово, а все тщательно проверять и перепроверять. Здесь нужно повториться: его боялись больше не за возможности, а именно за умение заткнуть и привести убийственные аргументы, против которых любые доводы казались несостоятельными. Игорь Владимирович к своим тридцати девяти годам слишком многое повидал в этой жизни и много куда проник своим незаурядным умом. Иногда он даже жалел, что так много знает, потому что некоторая информация хоть и была реальной, но зачастую противоречила здравому смыслу, но именно она приближала его к той самой реальности, от которой его иногда невыносимо тошнило. Тошнило мучительно, долго и это неприятное чувство он проживал в одиночестве, закрывшись в своем кабинете, подолгу размышляя над вопросами, которые ему подкидывала жизнь.

И в это утро понедельника последней недели января он поднимался по лестнице на четвертый этаж, где располагался его кабинет. Почти дойдя до двери своего кабинета, он остановился и призадумался. Повернув голову влево, в сторону окна, он посмотрел на жгучие сумерки: небо где-то вдалеке, уходя к линии горизонта, представало сизым полотном, переходящим через оттенки в нежно-розовый. Казалось явным, что скоро настанет рассвет и оно, солнце, уже близко. По коридору плыл слабый аромат кофе, все двери кабинетов были закрыты и в длинном проулке, между несвежими от времени стен, не было ни души. Игорь Владимирович пошел обратно, к выходу на лестницу – медленным шагом направился к соседнему кабинету.

– Доброе утро, Игорь Владимирович, – дама, сидящая за столом, чуть спустила свои очки в черной оправе и оторвалась от компьютера.

– Доброе, если можно его так назвать, – ответил он и опустился в черное офисное кресло у стены. Женщина посмотрела на него пристальнее, сняла очки с лица и чуть прищурила глаза – зеленые, внимательные и чующие какую-то проблему.

Даму звали Лариса Евгеньевна. Она была профессионалом своего дела, хотя и не питала к своей профессии большой любви. Она часто говорила, что сделала карьеру в управлении персоналом случайно – скорее, ненароком, потому как любила всегда экономику и цифры. Но судьба распорядилась иначе и ее перипетиями судьбы занесло в прямо противоположную сферу. Она страдала от неидеальности этого мира и населяющих его людей, зачастую сдающихся в самый неподходящий момент жизни, – людей таких же несовершенных, как мир, которые часто ее разочаровывали отсутствием идейности, выносливости, работоспособности и преданности своему делу. У Ларисы Евгеньевны были высокие требования к подчиненным и часто ее сотрудники тонули в абсурдных дедлайнах, засиживаясь допоздна в душных кабинетах. Она мыслила языком достижений, показателей и метрик, а с подчиненными, если те вздумали увольняться, не выдержав бешеного ритма, а расставалась легко и непринужденно, и ни о ком никогда не жалела. Она искала лучших, но так за годы работы с ними и не встретилась, потому что она всегда была сильнее и конкуренции с ней не выдерживал никто. Взгляд у Ларисы Евгеньевны был тяжелый, обезоруживающий, заставлявший подчас свернуть с ее дороги, если визави вдруг угораздило попасть на ее путь. Игорю Владимировичу было с ней легко, потому что они оба говорили на одном языке и под словами, которые употребляли, подразумевали в своей голове одно и то же – то есть жизненный, и что не менее важно, корпоративный, понятийный аппарат, у них практически совпадал.

– Что-то случилось, Игорь Владимирович? – Лариса Евгеньевна медленно выговаривала слова, бросив на стол, рядом с бумагами, очки в черной оправе. На даме была бежевая блузка, а нижней части туловища из-за стола, за которым она сидела, Игорю Владимировичу не было видно: только обутые в бежевые лаковые туфли ступни, да тонкие щиколотки в телесного цвета чулках. Он опустил голову вниз, вздохнул, выдержав паузу, и сказал:

– Ваша Мария, – начал он, имея в виду подчиненную Ларисы Евгеньевны, – как бы вам это сказать, – он медлил и подбирал слова, – …она не очень дружелюбна, – закончил он предложение. Он замолчал и образовалась неловкая пауза. Женщина смотрела на него выжидающе, но Игорь Владимирович не торопился продолжать.

– Не совсем понятно, Игорь Владимирович, – молвила Лариса Евгеньевна спокойно и внимательно глядя на него, – можете чуть конкретнее?

Он смотрел на нее и внутренне восхищался ее умению так невозмутимо держаться, не отдавать себя эмоциям, рассуждать здраво, даже когда, казалось, случилась катастрофа, и, конечно, не делать скоропалительных выводов, что свидетельствовало о сильной выдержке.

– Нет, по части понимания, кто нужен, вопросов нет, но вот манеры… оставляют желать лучшего. Мария все понимает, но вот тон, сам тон, которым она все говорит…она неконтактная. Бестактная, если хотите. Ей абсолютно все равно, что я говорю, она не слышит и не слушает. И, по-моему, как человеку, работающему с людьми, ей не хватает эмпатии. Хотя бы немного.

Лариса Евгеньевна подняла со стола очки и тоненькую дужку зажала между губ. Она думала и в это же самое время глядела на Игоря Владимировича.