– Привет, – улыбнулся он.
– Привет. Ты поел? Нашел все там, на плите?
– Да. И помыл тоже. Что там пишут? – кивнул он на газеты.
– Ничего лучшего, чем наш вариант. Есть четырехкомнатная, подозрительно дешевая, с ней явно что – то не так… Завтра позвоню туда…
– А в школе как?
– В школе так замечательно, что хоть не уезжай никуда, – вздохнула она, разглядывая его худую, мускулистую спину, сильные, красивой формы руки, и всю его изящно-удлиненную, хотя и крепкую, фигуру, – пока он стягивал, отвернувшись, черную футболку. Волосы его были пепельно-русые, с серебристым отливом; сейчас они смешно взъерошились… Он нырнул под одеяло…
– Теперь думаю уже, – продолжала она, – правильно ли мы делаем, будет ли в той школе лучше…
– А разве есть варианты? Ты же задыхаешься здесь, – он нежно провел ладонью по ее плечу. – Там ты, может быть, сможешь реализовать себя, – восстановить диплом и работать по специальности, а не младшим воспитателем… И ты всегда хотела вернуться туда.
– Зато тебе там не нравилось, – улыбнулась она.
– Привыкну, милая. Это когда у меня машины не было… – он рассмеялся, и лицо сразу стало мальчишеским, – как велосипеда у почтальона Печкина…
Она хихикнула.
– И все-таки я беспокоюсь… Это ты сейчас так говоришь, ну и хорошо… Но и я уже не та, ты же знаешь, как я привыкаю ко всему. И Ася…
– Все равно, это неизбежно. Здесь мы бы не прожили всю жизнь, только представь такое… Ты же первая завопишь. Расслабься и постарайся получить удовольствие, – с этими словами он закрыл ей рот, пытающийся что – то возразить, поцелуем…
…Позже она лежала на его плече с открытыми глазами, и еще долго не могла уснуть. Если бы он всегда был таким, как сегодня; если б они по-прежнему были так близки постоянно, а не время от времени, – она бы, наверное, ничего не боялась, просто была бы счастлива. Но с годами это счастье стало исчезать.
Раньше, еще до рождения Аси… тогда он буквально чувствовал ее душу. Когда ты ощущаешь чью – то душу, как свою, – тебе просто не может прийти в голову раздражаться на что-то, спорить по пустякам, сорвать какую-то досаду, обидеться… А теперь он все больше отдалялся от нее.
Возможно, это было, – незаметно для обоих, – связано с чувством вины, друг перед другом, перед ребенком, даже перед собственными родителями. Врожденная интеллигентность обоих не позволяла даже в мыслях винить в этом другого, но все же постепенно нарастало какое-то отчуждение. Жизнь теперь была подчинена, – в какой-то мере всегда, – поиску лекарств, специалистов, обследований, методик.
Андрей всё чаще предпочитал молчать у телевизора, иногда ворчал и срывался по мелочам; все реже появлялась его мальчишеская улыбка, и эта бесшабашность, пусть и деланная (на самом деле он всегда просчитывал и обдумывал каждый шаг), за которую она и влюбилась когда-то… лет десять назад…
Но, как-бы то ни было, – уезжать надо. Здесь она больше не может.
Виктория встала, нащупала в темноте тапочки, и прошла на кухню, которая напоминала рабочий отсек космического корабля: металлическая мойка, четыре маленьких и один огромный бойлер – для горячей воды и для отопления; насос, светящиеся в темноте красные и зеленые глазки лампочек-индикаторов регуляторов управления всей системой… Систему придумал и установил Андрей, – иначе в этом доме пришлось топить бы печку с дровами или углем. Жаль покидать все это, но, с другой стороны – как же оно надоело!
Она достала из шкафчика настойку валерьянки, отсчитала тридцать капель, выпила и вернулась в кровать, привычно сокрушаясь, что снова не выспится к утру…
Глава 9
Он.
Итак, в мгновение ока, я оказался возле девушки.
– Сударыня, вам нужна помощь? – средневековая галантность сама собой всплыла в нужный момент.
– Да, – подняла она полные слез и изумления глаза, – наверное…
Ее нога в серой туфельке выглядела ужасно: почти вся открытая часть стопы была багрово-черной.
– Вы можете встать на ногу?
Она попыталась, вскрикнула и вновь опустилась на кресло.
– Идиотка! – тихо, но вслух простонал я, – умышленное членовредительство! Ревнивая идиотка…
– Кто?! – прошептала девушка.
– Моя жена, – нехотя процедил я.
– Есть… жена? – изумленно проговорила она, откинув с лица волосы, и уставившись на меня еще не просохшими от слез глазами.
Против воли, я рассмеялся:
– Похоже, от удивления даже боль прошла! Нет, не обращайте внимания, леди. Я просто очень зол сейчас на нее. Да, есть. К сожалению. Потому что после того, что она сейчас сделала, она мне, мягко говоря, неприятна…
– Что же мне делать? – нахмурилась девушка, вернувшись к жестокой реальности. – У меня завтра учеба, лекция… Сейчас уже ночь, и наверняка работает только травмпункт.
– Сейчас будем думать… Травмпункт? нет, лучше в Республиканскую, думаю…
А мои музыканты были уже рядом. Колька раздобыл где-то небольшую красную аптечку. Владимир вопросительно смотрел на нас, закуривая красный «Винстон». Внезапно и я ощутил сильное желание закурить. Чуть дальше стояли и наблюдали за нами, – готовые прийти на помощь, – две служащие Дома Культуры в малиновых жилетках.
– Да что произошло-то, – не понял ни фига? – возмущался Колька.
– Снежана приревновала меня к девушке, и повредила ей ногу своим каблучищем, – мрачно процедил я.
Николай, – видимо, чувствуя себя героем-спасателем, – ринулся к девушке с распакованным стерильным бинтом.
– Да не надо бинтовать, – устало произнесла она. – Крови нет. Но идти я не могу.
– Вызовем «Скорую»? – предложил Владимир, протягивая мне портсигар. Я взял сигарету, Костины пальцы ловко щелкнули зажигалкой, и я привычно, – и одновременно впервые (кажется?), с удовольствием затянулся дымом.
– Нет. Не нужно, – ответил я, чуть нахмурившись. – Отвезу девушку в приемное «Республики» на служебной машине, а вы, ребята, – сегодня уж без меня…
– Оо… наш Костя, кажется, влюбился, – пропел Колька, и, видит бог, – он был недалек от истины.
– Снежана-то… совсем… того? – ошеломленно проговорил Владимир. – А ты правильно мыслишь. Незачем шумиху поднимать, – и так сплетни после этого концерта обеспечены. – Он поморщился. – Прикрываешь ее, – это верно. Позже сами разберемся. Но с чего она, а? Или случайно, может?
– Куда там, случайно… Не такая давка была, чтоб на случайность списать. К тому же вон как ретировались быстро… не знаю, – вздохнул я.
– Ревность – страшная вещь, – протянул Колька, продолжая держать ненужную аптечку.
– Да с чего бы? Не было ничего такого, чтоб так приревновать! Понимаю, застукать мужа с любовницей, но если она на каждую мою улыбку станет на людей кидаться… Не знаю я, что с ней, ребята, – горестно закончил я.
– А ты очень расстроен? – ехидно спросил Колька.
– Не в том дело… на что ты намекаешь… но всему же есть пределы.