Прозорливый идиот, или Ложимся во мрак

Блондин улыбнулся – первый раз за время нашего знакомства, – и я увидел в ряду белых ровных зубов длинные вампирские клыки. Отвести от них взгляд было невозможно, а смотреть, тупо выкатив глаза, человеку в рот, – неприлично. Хорошо, что он выручил меня сам. Спросил, принимая серьёзный вид:

– Нравится?

– Настоящие? – уклонился я от прямого ответа.

– Нет. Накладные. К сожалению, настоящие, в смысле имплантанты, я себе позволить не могу. Я же работаю. Нельзя отпугивать потенциальных заказчиков.

– А кем ты работаешь?

– Я ландшафтный архитектор. Работа хорошая, – как у палача из анекдота – на свежем воздухе и с людьми.

Я выдавил из себя пару вежливых смешков, потом небрежным тоном осведомился:

– А к чему они тебе, эти накладки? Зачем?

– Ну как же, – он пожал плечами. – Положение обязывает. Самого знаменитого вампира – графа Дракулу из Трансильвании звали Владом.

– Вла-ад, – потянула его за рукав девушка, похожая на несчастную, выброшенную на помойку дорогую куклу – рваные колготки, длинные сетчатые перчатки в дырках, пышная, как балетная пачка, мятая кружевная юбочка, спутанные волосы розово-сиреневого цвета, но главное – большая, чёрная, нарисованная на щеке слеза. – Влад, как тебе моя новая причёска?

– Отлично, Агата, детка, – он притянул её к себе как ребёнка и поцеловал в лоб. – Здравствуй.

– Здравствуй, – отозвалась она, косясь на меня. – А где клавесин?

– А на прежнем месте его нет?

– Не знаю, – протянула она, вытянув губы трубочкой. – Я ещё не проверяла.

– Ну так иди проверь. Думаю, он там же, где всегда. По крайней мере, я на это надеюсь, – это Влад сказал уже мне. – После вчерашнего нашествия варваров всё может быть. Кстати, ты знаешь, что варварами в третьем веке нашей эры называли германские племена готов, которые к готике как стилю никакого отношения не имеют.

– Я этого не знал, – рассеяно обронил я, глядя вслед удаляющейся Агате, – ножки у неё были очень даже ничего.

– Так знай, что термин «готика» был введён в эпоху Возрождения как уничижительное обозначение всего средневекового искусства, считавшегося «варварским». Понял?

– Это понял. Я другого не понял, зачем вы в ваш клуб приглашаете готов-варваров, вроде вчерашних «фронтёров» и их фанатов? Если они вам по духу не близки?

– Не близки, – мотнул головой Влад. – Но почему бы не дать ребятам из Швеции подзаработать. Это во-первых. Во-вторых, клуб «Фантазус», кстати, Фантазус в римской мифологии бог грёз – сын бога сна Гипноса и брат Морфея. Так вот наш клуб, хоть и элитарный, но не закрытый. Мы и приглашаем гостей, и сами ездим в гости. Совсем недавно побывали в Польше на очередном dark-independent-фестивале. Представь, три дня аккуратного безумия в Болковском замке – свечи, музыка, танцы, новые знакомства на фоне старинных интерьеров, реки горячительных напитков и, как следствие, уверения в вечной любви и дружбе.

– А в чём элитарность вашего клуба? – спросил я, глядя, как отодвигают в сторону экран и выкатывают на сцену клавесин – похожий на миниатюрный рояль инструмент, только с двумя клавиатурами, и контур «крыла» не плавный как у рояля, а угловатый.

Влад, тоже внимательно следивший за тем, что происходило на эстраде, обратил взгляд на меня.

– Здесь собираются лучшие представители отечественной готической субкультуры. Я не говорю, что наш клуб такой единственный, но он из числа самых достойных.

Я хотел было указать на парня в чёрном цилиндре, с набелённым как у арлекина лицом, с красным, похожим на рваную рану ртом, и язвительно бросить: «Так уж и лучшие!». Но парень сел за клавесин и взял первый аккорд, ясностью тона напоминавший эхо над горным озером. Затем звук словно взбежал по винтовой лесенке, увешанной колокольчиками, и к нему присоединились шелест ударных и элегические стоны гитары. Ударник и гитарист тоже выглядели как те ещё клоуны, но теперь это не имело значения. Ну вот, а потом запела Агата. Так тихо, что это скорей напоминало завораживающий, словно молитва, протяжный шёпот. Подобная исполнительская манера свойственна Карен Энн Зейдель, слушать которую – всё равно, что с ней целоваться, – дыхание с лёгким запахом сигарет «Gauloises», ботфорты набиты украденными драгоценностями, а её билет до Палермо – это лимонная косточка, растёртая в пыль челюстями химер, охраняющих собор Парижской богоматери. Фатально и чертовски сексуально.

Так вот, манера была похожа. Но пела Агата совсем о другом:

Нежнее нежного

Моё лицо

Белее белого

Моя рука

От мира целого

Я далека

И всё моё

От неизбежного.

От неизбежного

Моя печаль

И пальцы,

Что сжимают бритву,

Слабеют руки

Творю молитву

Едва творю

Вновь

Кончаю битву

Я отворю…

Кровь…

И снова плеск клавесинных струн, горящие свечи… а тут ещё и вино принесли в высоких серебряных кубках….

Чувствуя, что противиться очарованию атмосферы клуба «Фантазус» вряд ли дальше достанет сил, я всё-таки небрежным тоном произнёс:

– Похоже на суицидальный арт-рок Blondie.

– Чушь, – немедленно отреагировал Влад. – Там пластмасса, а здесь настоящий талант и настоящее чувство. К твоему сведению у Агаты на счету две действительно серьёзных попытки суицида. Правда, это было до того, как она попала в нашу компанию.

– Она конечно немного странная, – я тянул слова, переваривая услышанное. – Но всё-таки никогда бы не подумал…

Влад остановил на мне ледяной взгляд, но в этом взгляде не было враждебности.

– За каждым готом, Прозо, – бездна. Как, впрочем, и за не готом. Исключений не бывает. Пусть пустяшная, но бездна есть за каждым.