Негаданно-нежданно, или Учебник для оперативника

– Есть немного, но период близится к завершению.

– А кем работал раньше?

– Я работал до сокращения старшим научным сотрудником в научно-исследовательском институте гражданской авиации. Но потом наш институт сократила. Кто помоложе, пристроился торговать, я не смог. Два года до пенсии, но государство дает раньше, если сократили. Тут мне повезло.

– Так и живешь на пенсию?

– Иногда, когда жена находит клиента, пишу дипломные работы, курсовые. Вот и могила, вон она, третья в ряду.

– Да, я помню ее, похороны были не бедные. Цветов столько, венки дорогие. Скорбящие все золотом увешанные. И как тебя угораздило в эту семью попасть?

– Я с женой живу уже больше двадцати лет. Порывается время от времени выставить меня за ворота да смотрит потом на меня и жалко, как сама говорит. Опять же, приработок время от времени имеется. Поэтому иногда ухожу на симпозиум, у меня есть небольшая комнатка в общаге, там набираюсь научных знаний, а потом снова к ней. Если заявлюсь без телефона, сам понимаешь, оторвет голову. Или точно выгонит. А я без нее пропаду, -Петрухин старался быть еще жалобнее, чем на самом деле.

Николай раскопал могилу быстро отточенными движениями: -

– Все, полезай и ищи сам, а я пока перекурю, – он полез за сигаретами, присел на соседнюю оградку и смачно задымил, старательно выпуская дым кольцами. Петрухин поддел крышку гроба, она оказалась открытой. Гроб был завален тряпками, кружевами, подернутые тлением, но тела там не было. Его передернуло от ужаса.

В два прыжка запрыгнул наверх и протягивал Коле показать свой телефон.

– Ой, ну какой-же это айфон!

– Мне жена сказала, правда, не из последних, но точно дорогой.

–Мне жаль тебя расстраивать, но это не айфон, тебя попросту надули, как последнего лопуха. За таким не стоило и лезть, штука рублей делов. Ладно, не переживай, сейчас накатим по полтишке, жизнь наладится.

Водка пошла хорошо. Серега успел ее завернуть в мокрое полотенце, охладить в морозилке.

– Вот это сервис, я понимаю! – Петрухин не переставал восхищаться. Он достал еще одну бутылку, запрятанную не случай, а вдруг не пригодиться. Но компания собралась душевная, понимающая, при таком раскладе не жалко расставаться с «горючим».

– Такие истории порой здесь бывают, закачаешься. Я сам не помню, но раньше здесь работал Иван Кузьмич, так вот он рассказывал, что на его памяти одного деда захоронили, лет сто, не меньше ему было. Так вот, приехала на следующий день после похорон его внучка, говорит, давай деда снова раскопаем, мол, по ошибке там кольцо какое-то необыкновенно дорогое, фамильное уронила, сразу не заметила. Плачет, убивается. Сжалился над ней Кузьмич, пошли раскапывать, открывают крышку, а дед лежит и на них глазами хлопает. Внучка в обморок сразу. Оказалось, сон летаргический у деда был. А потом, как наука объясняет, от недостатка кислорода дед в себя пришел. И что? Обратно – то не закопаешь. Вот внучка- то убивалась, что за кольцом полезла. Дед-то зажиточный был, наследство ей хорошее оставил.

– Слушай, Славка, хороший ты парень. Но семья у тебя нехорошая, скажу я тебе.

–С чего ты взял?

– Дело он говорит, – Серега понимающе закивал.

– С неделю назад подъезжает к нам один крендель. Джип черный, срезу видно, при деньгах. Говорит, я родственник этой вашей Банщиковой. Достаньте, мне мол, уронил перстень дорогущий. Мы повелись, думали, что денег прилично отсыплет, а он что сделал: сломал нам черенок лопаты, сам копать взялся, нас не допустил. Машину подогнал чуть не в саму могилу и отправил нас за новой лопатой. Возился там что-то, возился, кинул нам по сотне и уехал. Тоже мне, сотня. Да лопата больше стоит. Нам – то конечно выдаю, да и экскаватор копает, но мы – то закапываем вручную. Выслушали от начальников, хорошо, что за свой счет не заставили покупать ее.

– А что за машина: Я что-то не припомню такого родственника у нас!

– Да номер три шестерки. Буквы не запомнились, невнятные, но цифра- точно три шестерки. Я еще обругал его, думаю, вот чертяка, и номера такие же!

За что я люблю Петрухина, так это за четкость мысли. Что бы не говорили, но интеллигенция не в первом поколении проявляется даже за ширмой болезненной пристрастности к горячительному и некоторой маргинальности.

Ясное дело, что Славка, удержавшись от падения носом в стол после принятого на грудь для подробного доклада, в этот вечер станет для меня недоступным в плане общения. По голосу я поняла, что до этой стадии ему не хватало буквально пары порций.

Но мне на сегодня он и не нужен. Пусть расслабится с товарищами. Я открыла дверца вновь нового шкафа. Была одна, как мне показалось, чудесная идейка, хотя, чего скрывать, опасная. Я осторожно потянула за тонкий хвостик волос и на меня вывалились парики всех расцветок. Зеркало время от времени отражало меня, преобразившуюся, порой донельзя.

Когда дошла очередь до последнего парика, я немного расстроилась. Все не то, не так. Черный, как вороново крыло, с такими же блестящими, чуть лоснящимися здоровым блеском чужими волосами, мне отвратительно не шел. С глянцевого стекла на меня смотрела чистая цыганка. Не то, чтобы я была натуральной блондинкой, но черный цвет волос изменял меня до неузнаваемости. Причем, красавицей я отнюдь не стала.

Я отошла на несколько шагов назад, прикинула тут же скалившийся джинсовый сарафан непонятного размера. Он был такого покроя, что мог подойти, как молоденькой стройной студентке, так и беременной женщине. Беременной. А что, это тоже интересная мысль. Люди что обычно запоминают в первую очередь, необычные признаки: яркую одежду, необычный цвет волос, а потом долго напрягают память, стараясь выудить из нее хоть какие-нибудь приметы, вроде формы носа или наличия родинок, или шрамов. Шрамы, конечно, я нарисовать не смогу, все-таки не художник, хоть и жалела об этом, в моей профессии часто это могло крепко к случаю пригодиться. Да и условия здесь приближены больше к военно-полевым, но хорошую подушку подобрать вполне можно.

Я еле дотерпела до утра. Лешка трубку так и не брал. Мне это теперь было на руку. Усевшись за кухонным столом, я нарисовала черным карандашом, отыскавшемся самым чудесным образом в бесконечных кухонных ящичках. Безусловно, он был отнюдь не предназначен для наведения красоты. Глаза царапали острые шипики – занозы, которые мне так и не удалось убрать затупившимся ножом. Каждый раз наслюнавнивая по старинному бабушкиному способу грифель, я, высунув от напряжения язык, выводила густые черные стрелки на глазах, неимоверно, почти неестественно выводя линию бровей за глаза, чтобы лицо приобрело слегка кукольный вид.

Немного подумав, я решила, что даже хорошо, что губы накрасить нечем. В такую жару они только растекутся по лицу, а неопрятный вид иметь мне не хотелось.

Ярко-розовая рубашка, которую я накануне вечером предусмотрительно постирала, уже высохла. Ткань подразумевала слегка помятый вид, что тоже для меня было замечательно. Утюга здесь, естественно, тоже не было. Моя подушка, на которой я последние дни обминала своими щеками в ожидании неизвестности, влезла под джинсовый сарафанчик, как родная. Подпоясавшись одним из ремешков из таинственного шкафа с разномастными одеяниями, припудрила лицо тальком, чтобы противно не блестело.

Оглядев себя в зеркало, осталась довольна – беременная женщина редкой непривлекательности, старающаяся скрыть свою увядающую некрасоту ярким макияжем, напялила черные солнечные очки. Их удалось мне отыскать, не один час обшаривая все шкафчики и антресольки. Казалось, что их нечаянно здесь забыл случайно заглянувший на огонек бегемот, настолько они были так удачно огромные, что закрывали мое лицо почти до самого рта.

Едва я вышла из подъезда, как поняла, что денег на трамвай у меня нет, и до самого городского кладбища мне придется топать пешком. Отшагав пару остановок, я уже обливалась вовсю потом, утираясь ярко-розовым рукавом, как если бы я вздумала гулять в сорок градусов жары в теплой меховой солдатской шапке на ватной подложке.

Я облегченно вздохнула, когда показались первые ритуальные магазинчики. Их было несколько. Около крупных, прямо около входа в качестве красноречивой рекламы расположились могильные плиты и памятники на любой, что называется, вкус. Магазинчики тянулись одним рядком, ритуальные шли вперемешку с продуктовыми, где можно было втридорога затовариться выпивкой и закуской для поминания душ усопших. Я шла, не торопясь. Меня интересовали в первую очередь те магазинчики, которые не слишком жлобистые хозяева сумели оборудовать видеокамерами наружного наблюдения.

Напротив, центрального входа открывался большая, как супермаркет, торговая точка. Памятники около нее стояли почти до самого входа в кладбищенские ворота, оставляя лишь две полосы для проезжающих скорбных процессий. Немолодая женщина суетилась около них старательно вытирая осевшую на них за ночь от дороги пыль, набрызгивала каким-то средством и тут же яростно натирала до блеска. «Надо же так любить свою работу, – подумалось.

Прикинувшись ротозейкой, я еще немного понаблюдала за ней. По всей видимости, это наемная работница. Я тихонько подошла к ней:

– Женщина, – обратилась в ней. Но она продолжала натирать поверхность с тем же остервенением. – Женщина! – я осторожно дотронулась к плечу.

–Ай, -подпрыгнула она от неожиданности. – Напугали, боже мой! Разве можно так подкрадываться?

– Извините, я не хотела. Я уже давно здесь стою и подумала, что вы меня видели.

– Да нет, вы тоже меня извините, что накинулась. Привыкла, что все обычно на машинах приезжают.

– Неужели все такие богатые?

– Дело не богатстве. Когда случается в семье горе, тогда стараются не смотреть, есть машина или нет. Нет, значит, просят друзей. Времени – то мало, нужно много вопросов решить: и гроб, и крест, и одежду покойному. Документы, опять же, чтобы в порядке были. Яму заказать, с копачами договориться. Поминки тоже: продукты, приготовить. Службу отпеть заказать. Обычно за день нужно управиться. Повезло вам, что с этой кухней не знакомы.

– К счастью, да.

– А здесь тогда что делаете? Памятник присматриваете? Нехорошо беременной на кладбище бывать. Энергетика, что ни говори, здесь не для вас. Шли бы вы, женщина домой.

Я услышала слова в сочетании «шли» и «домой» и сама удивилась, как неожиданно слезы сам закапали из глаз. Эх, знала бы эта милая женщина, как я хочу домой. К детям.

–Ну-ну, перестаньте. Ребеночку это вредно, когда мамочка расстраивается, он тоже переживает, родится беспокойный, – она стала гладить меня по руке. Я, неловко повернувшись, почувствовала, что плохо привязанная подушка от моих слишком быстрых для беременной движений стала потихоньку сползать. Чтобы ее не потерять, я прихватила ее под низ.

– Ой, вам нехорошо? Пойдемте в магазин, присядете. Сейчас я налью вам водички, – она протягивала мне пластиковый стакан холодной воды из кулера. – Ну разве можно на таком сроке да по такой жаре гулять. Вам нужно сейчас до самых родов лежать под кондиционером в прохладе да смотреть добрые фильмы.

– Не могу я лежать да смотреть.

– Что, неужели умер кто-то? – она всплеснула руками.

– Муж, – я начала всхлипывать, – гуляет.

– Да это разве горе! Живой и ладно. Все они кобели гуляют, пока жена на сносях, кобелячья порода. Чего ж себя мучить! Я уж думала, что что-то серьезное! Мой тоже носился, задрав хвост по бабам. Я дождалась родов, подняла маленько детишек, у меня двойняшки да под зад коленом.