Другие вольеры. Волонтёрские записки

Гулянки. Игрушки. Почесушки. Крекеры. Да крекеры – чёрт с ними: вкусно, невкусно, ты дай, разберёмся.

В жизни на десять минут появился смысл. У тех, магазинных, – десять минут отдыха от людей, у этих, приютских, – десять минут людей.

Это другие вольеры.

Глава 1

Чинуша

А познакомились мы в суде.

Вернее, как познакомились: развиртуализировались. За три дня до того я добавила её в друзья во «ВКонтакте» и спросила: «Здравствуйте, вам корм нужен?»

В ответ пришло сообщение со смайлами вместо пробелов.

«Здравствуйте!)Всегда нужен!)Это же приют!»

Чуть ранее моя ученица Настя выдала мне тринадцать кило диабетического корма, из которого вырос её овчар. Тринадцать – потому что два кило он уже схомячил.

На следующий день корм вывезла на машине какая-то девушка-волонтёр. А с Кристинкой мы болтали во «ВКонтакте» несколько вечеров подряд. Кристинка на пять лет меня младше, волонтёрит в приюте с пятнадцати лет и учится на госслужащую. Однажды она мне написала:

«Не хочешь в суд сходить?»

Я поперхнулась.

«Судят малолетку, – продолжала она, – за то, что покупала в зоомагазе котят и отреза?ла им головы. Был ещё парень, но его по малолетству отпустили. Нужно побольше слушателей. Это в четверг».

В четверг я стою в центре зала её станции метро и глазею по сторонам. Во «ВКонтакте» у Кристинки дерево на аватарке и цитата Махатмы Ганди в статусе: «Если желаешь, чтобы мир изменился, сам стань этим изменением». Я тогда ещё подумала, что узнаю её, наверное, по каким-нибудь дредам и огурцам на штанах. Но потом увидела в подписках «Светка Супер Ноготки» и поняла, что обойдёмся без дредов.

Но всё-таки я её вижу сразу.

Выбегает навстречу: невысокий рост, гладкие рыжие волосы, бежевый пуховик. Чёрные, немного раскосые глаза, лучезарная улыбка.

– Привет, извини, давно ждёшь? Поехали, там ещё телевизионщики подойдут, движухи будет много, маразма тоже.

Мы забиваемся в поезд в сторону центра.

– Ну, рассказывай! – кричит она мне в ухо. – У тебя есть собаки, кошки?

– Два кота! – ору в ответ.

– Подкидыши?

– На помойке нашла обоих!

– Кастрировала?

У меня, кажется, ползёт вверх правая бровь.

– Не-а, – отвечаю. – Но с этим нет проблем. А у тебя – Вадос, так?

О Кристинке я всё-таки успела немного узнать, пусть не во «ВКонтакте», а в Инстаграме. «Вадос – мой лучший любимый друг!» – сообщает она под фотографией годовалого овчара с болванским выражением на морде.

Когда таким образом основные моменты прояснились, Кристинка рассказывает мне о деле.

Началось всё в лохматом году, когда оба – и парень, и девка – были школьниками. Парню на тот момент не было и шестнадцати, поэтому его отпустили. Девка чуть старше и огребает теперь в одиночку. Они ещё и встречались, а потом он её бросил. Бабья доля – полный набор.

В предбаннике уже собрался народ: парочка активистов – тоже лет на пять меня младше, пара Кристинкиных сокурсников и охранник в скафандре, как у Дарта Вейдера.

– …Я вообще часто езжу в Вязёмы, – рассказывает кому-то низенькая девчонка с пухлым и грозным лицом. – Там мой знакомый сидит. А сюды у меня вообще аккредитация. Активистка, спрашивают? Чё, правда, что ли? Ага, а по мне прям незаметно, да? Бесит.

Девчонку отбрасывает дверью в сторону, и в предбанник вваливаются люди с камерой, штативом и предприимчивыми лицами.

– Макс, – представляется парень лет под тридцать, с чёлкой а-ля «первый парень на районе» и профессиональной хитрецой в глазах. – Пойдёмте, пойдёмте, скоро начало.

Охранник сканирует нас, и мы поднимаемся на третий этаж.

– Вот эта?

– Ага.

Девка-живодёрка сидит в трёх метрах боком к нам, нога на ногу, лицо рябое и не выражает абсолютно ничего. В нашу сторону не смотрит; краем глаза уловив камеру, спокойно берёт папку и заслоняет ею лицо. В таком положении и остаётся.

– Значит, так, – говорит Макс, не особо стесняясь живодёрки. – Кто из вас активисты? Вот вы все? Короче, смотрите, мы делаем сюжет. Вот после суда она выйдет, а там вы уже ждёте. Вот, держите бумажки, кинете в неё и покричите что-нибудь.

– Чего?!

– Ну чего-чего. Типа «сдохни, тварь». Ну проявите фантазию, нам движуха нужна!

Он суёт нам какие-то бумажные огрызки, аккуратно разодранные и скатанные в шарики, а его коллега – девушка-оператор с каре и мартышечьими чертами лица – предлагает всем беляши. Я вежливо отказываюсь, ребята переглядываются: они ещё немного ошарашены тем, что им предстоит. Только Кристинка еле заметно усмехается.

Тут открывается дверь в зал суда, всех зовут, и мы идём – кто с беляшами, а кто с бумажками.

Зал тесный и полупустой; мы падаем на галёрку, телевизионщики скрежещут штативами сбоку. За нами всё та же дартвейдерская охрана. Судья – моложавая тётка с высохшим лицом. Живодёрка сидит в первом ряду, чуть наискосок, рядом с ней – рыхлая баба с пергидрольными волосами и в костюме «Абибас». Мать её.

На самом заседании ничего замечательного не происходит: оно уже четвёртое или пятое по счёту. Всё уж давно понятно и сводится к тупой бюрократии.

Я смотрю живодёрке в спину. У меня почему-то даже её спина вызывает нездоровый интерес.

– Подсудимая хочет что-то сказать? – спрашивает судья.

Меня толкает в бок Кристинка. Шепчет своим нежным голосом с неожиданной злостью:

– Слушай, слушай. Сейчас она будет изгаляться. Лишь бы на зону не попасть.

– Галёрка, тихо!

Живодёрка встаёт, рябое лицо по-прежнему закрыто, будто она родилась с папкой в нужном месте.