Чуть короче жизни

– Вы чего орете?! – гаркнул он на сестер. – Циркачки чревовещущие!

В углу громко заплакал невидимый ребенок. Элен вновь поморщилась, словно от зубной боли.

– Ты что же мальца пришиб, ирод?! – вдруг заговорила она каким-то странным низким голосом, в упор глядя на сторожа. Хотя парень стоял спиной к свету, падающему из двери, но даже в полутьме было заметно, как он изменился в лице.

– Чур, меня! – прошептал он, поднимая руку для крестного знамения, да так и замер. Что-то, невидимое глазу, вцепилось в его руку, не пуская ее вверх, детский голос залепетал неразборчиво и страшно. Глаза парня подкатились под лоб, сторож покачнулся и рухнул, как подкошенный. Разом все стихло, в воздухе запахло гарью.

– Выходим! – Элен схватила сестру под руку и потянула к двери. Обходя лежащего навзничь сторожа, обе замешкались, и Женя успела обернуться: от лоскутного покрывала на кровати валил дым. Переступив порог, Женя на секунду задержалась, вдыхая свежий воздух, но Элен потащила ее дальше, на улочку с затрапезными домишками, где было совсем уже темно.

43

Женя растерялась. Куда идти?! Но Элен решительно зашагала в темноту, и сестра поспешила за ней.

Прошли они недолго, буквально через пару минут послушался стук копыт, рядом с сестрами остановилась коляска. Прохор привстал на козлах и закричал со слезою в голосе:

– Барышня! Что это вы затеяли, на ночь глядя?! Меня же Надежда Никитична живьем съест!

Выскочивший из коляски Вольф подал руку вначале Жене, помогая ей подняться в коляску, потом Элен.

– Хорошо, что господин Вольф озаботились! – не успокаивался Прохор. – Не поверил он студенту! Но что вы потеряли в этих трущобах?!

Вместо Жени ответила Элен:

– Не твоего ума дело, поехали домой!

Прохор развернул коляску, и подбодрил лошадей кнутом, не переставая причитать.

– Что это было? – тихо спросил Вольф у Элен.

– Похоже, кому-то интересны мои качества, – так же тихо ответила она.

– Это тот, о котором я думаю? – спросил Вольф.

– А у тебя есть еще кто-то на примете?

Женя поняла, что они говорят о Зимине. Это ее не удивило, но появление Вольфа на темной улочке предместья казалось чудом.

– Это что-то меняет в наших планах?

– Нужно дождаться Ирил. Если этот тип действительно – предводитель местных демонов, наше путешествие может осложниться. Смешно, что он не похож на демона!

– И я не чувствую его демонической сути! – сообщил Вольф.

– Зато Чердже, кажется, чувствует. У меня такое впечатление, что он напуган.

– Ты шутишь?! – Вольф удивился. – Чердже напуган?

Коляска между тем достигла центральных улиц города. Прохор придержал лошадей, обернулся к седокам:

– Барышня, заночуем у Горюновых! Не хочется мне в темноте через Улатинский лес ехать!

Женя стряхнула с себя оцепенение, взглянула на сестру. Элен наклонила голову в знак согласия.

– Поворачивай к Горюновым!

Прохор радостно прикрикнул на лошадей. Коляска вывернула на Базарную площадь. Всегда горевшие театральные фонари сейчас были погашены, и только слабый свет луны озарял здание театра с выбитыми окнами и закопченными стенами. На мостовой все еще стояли лужи.

Откуда они вывернули, Женя не успела понять. Извозчичья пролетка, набитая людьми. Извозчичья лошадь грудью налетела на Рыжего, затрещали оглобли, коляску ощутимо тряхнуло.

– Прохор, увози барышень! – крикнул Вольф, выскакивая из коляски навстречу нападавшим. Прохор натянул вожжи, осаживая лошадей, но те сцепились оглоблями с чужой. Далжик ржал, пытаясь подняться на дыбы, а Рыжий хрипел и тянулся зубами к холке чужой лошади.

Вольф зацепил сразу двоих и потянул вслед за собою на мостовую. Элен опрометью выскочила из коляски, схватила под уздцы чужую лошадь одной рукой, а второй тем временем расцепила оглобли. Кто-то из нападавших попытался схватить Элен, но она, не глядя, ударила острым каблучком назад, поднырнула под руку второго налетчика и прыгнула в коляску. Прохор остервенело стегал кнутом налево и направо, одновременно натягивая вожжи и заставляя лошадей поворачивать. Внезапно лошади дико заржали, Рыжий взвился на дыбы, потому что из-под самой его морды вдруг вынырнул огромный волк. Извозчичья лошадь шарахнулась, пролетка ударила кого-то в бок, раздался крик боли, а вслед за ним отвратительный хруст, так как пролетка переехала ногу упавшего. Волк метался между людьми, то и дело прихватывая кого-то зубами. Это было последнее, что успела увидеть привставшая в коляске Женя, так как испуганные лошади рванули вперед, и ее отбросило обратно на сидение.

Прохор не сдерживал лошадей, в диком испуге они пронеслись мимо дома Горюновых и летели вскачь еще несколько кварталов. Замедлили бег уже на выезде из города, потом перешли на шаг. Только теперь Прохор обернулся к сестрам.

– Что будем делать, барышни?

– В Арсеньевку ведет одна дорога?

– Не одна, но надо делать большой крюк.

– Ночью ехать опасно. Где-то надо отстояться до утра.

– А что будет с Вольфом? – спросила Женя.

Ей никто не ответил. После недолгого колебания Прохор предложил:

– Поедем к Никитке! Переночуем в его мастерской, а утром поищем господина Вольфа.

44

Ночевали не в мастерской. Жена Никитки – дородная баба Прасковья позволила барышням лечь в доме. Прохора, правда, отправили ночевать в дворницкую: к барышням приставать с расспросами Прасковья не решилась, а вот у кучера надеялась вызнать подробности ночных приключений. В том, что приключения были, Прасковья не сомневалась. Лошади, которых Прохор ставил в конюшню, выглядели необычайно усталыми. Прасковья хорошо знала Прохора, частенько заглядывавшего к Никитке, знала арсеньевскую пару. Обычно Прохор не позволял себе так загонять лошадей!

Прасковья попыталась растолкать мужа, надеясь, что встреча с собутыльником сделает кучера более разговорчивым, но Никитка спал беспробудным сном. Его накануне хорошо угостил один из Лукашиных за ремонт своего автомобиля. Провозившись минут пять, Прасковья бросила мужа, достала из подполья припрятанную бутыль самогона и отправилась беседовать с Прохором сама.

Однако произошло невероятное: Прохор отказался пить.

– Я вас, Прасковья Матвевна, очень-но уважаю, но выпить не имею возможности по причине, как станционный фельдшар запретил! Ты, говорит, Прохор, должон меру знать, а не то болезнь приключится!

– Кака така болезнь? – растерялась Прасковья.

– Жжение в кишках с последующей лихорадкой!

– Хоть бы на моего Никитку лихорадь какая-никакая напала бы! Пьет, басурман окаянный, без меры! Проша, ты сказал бы ему! – взмолилась уставшая от мужниных запоев жена.

– Извиняйте, Прасковья Матвевна, правов я таких не имею, говорить. Никита Степаныч пьет строго после работы. Клиент не жалуется. А вы бы сами с фельдшаром побеседовали, пусть он его поучит.

– Никитка сам кого хошь поучит, если пьяный! А тверезый и слушать его не станет!