Бульвар Молодых дарований

И поколебавшись на миг, вдруг оглаживает ласково мою руку.

Мне лень снимать его пухлые волосатые пальцы с плеча. Да и пусть себе. Может, у них там в Бейруте так принято выражать сочувствие? И нас же учат, что надо быть всячески дружелюбными к иностранным студентам.

Хинди-руси пхай-пхай, одним словом…

А у тебя что, такая большая стипендия?.. спрашиваю я с интересом…

Ливанец улыбается и выкатывает в иронической гримасе свои глаза-сливы.

Очен ба-алшой!.. говорит он, почему-то с иронией… Цели девяносто рублей…

Ох, ни фига себе!.. думаю я… Даже больше, чем у этих гедээровских фашистов, что у нас в общаге занимают целый этаж, самый верхний.

Нас туда вообще не пускают, но буфет в общаге один. И эта зажратая на своей огромной стипухе немчура (говорят, им по семьдесят три рублика платят!) рассиживается часами целой оравой за столом, на котором дымится гора сарделек. Бабы жирножопые, аж глютеусы свешиваются с обеих сторон стульев. Чего-то обсуждают, хохочут… и смотрят с откровенным презрением на нас.

А мы что? У нас стёпа на втором курсе двадцать четыре рэ пятьдесят коп. В аккурат на полмесяца нормальной, без голода, жизни. И сидим мы в углу, с одинокой сосиской на троих, вприкуску к бесплатно наваленному горкой ломтями чёрному хлебу. Тётки-буфетчицы народ сердобольный, да и каково им-то, войну пережившим и это немецкое «бабка-давай-курка-яйка!» помнящим – каково им смотреть на обжорство это нахальное, и на нас тощеньких и голодных. Вот и кладут нам, что могут – хоть хлеба в живот напихать…

Но у этого-то жирного араба, с его перстнем в пол-кило золота, у него, оказывается, стёпа ещё покруче, чем у шумливых гестаповцев из общаги. Да я после института столько получать не буду: семьдесят рэ тебе в зубы – и спасибо родной партии за счастливое детство…

Нежданный посетитель истолковывает моё долгое молчание как-то по-своему.

Тибе наверно денги нет совсем?.. говорит он, нахмурясь… Балной, кушать надо хорошо. Вот возми!..

Он засовывает руку в карман и вытаскивает смятые небрежно бумажки разного цвета, с лысыми гениями на каждой.

Да зачем ты?.. слабо протестую я и закашливаюсь… Тут нас кормят…

А сам думаю опасливо: может, вот так не заметишь, как в шпионы зачислят?..

Но тут же с улыбкой отбрасываю эту мысль. Ну какие у нас в институте могут быть страшные тайны? Военно-морская кафедра и лекции на тему «Построение полка при атомной обороне»? (Быстро завернуться в белый халат и медленно ползти в сторону кладбища? А мед…лен…но, товарищи студенты – это чтобы не создавать паники!.. Есть ещё вопросы?..)

Или сколько трупов плавает в формалиновой ванне в анатомичке?..

Не смеши пизду, она и так смешная… как любит говорить вот в таких именно случаях мой друг Толик Алексеев с Чайковской, тёткин сосед и отличный парень. А уж он, по части пизды, толк знает – был в восемнадцать женат, а в двадцать развёлся. И немало их всяких, до и после, успел посмешить…

В отличие от меня…

Ливанец запихивает пригоршню денег под подушку, не слушая моих возражений.

Эти денги никакой не денги!.. говорит он, пожимая округлыми плечами… Мне папа сколко надо присылает… Ты лечись, мы потом отпраздновать будем…

Он легонько то ли гладит, то ли похлопывает меня по щеке и уходит.

Я откидываюсь на подушку, утирая рукавом потный лоб. Торт на столе источает немыслимый аромат. И пригоршня денег, даже не знаю сколько, под подушкой…

Это я теперь ливанский шпион?.. Или кто?..

У входа в институтскую столовку небольшая, но густая толпа. Читают какой-то плакат.

Подхожу и с трудом протискиваюсь.

Интересно!..

СЕГОДНЯ В 19.00 В 7-й АУДИТОРИИ

СОСТОИТСЯ ЛЕКЦИЯ ПРОФ. ПЕТРУЧЧИ (Италия)

На тему:

«Выращивание эмбриона человека ин-витро»

Приглашаются все желающие преподаватели и студенты

Ну и дела!

Это что ж, настоящий итальянец к нам приехал и будет читать свою лекцию? И нам даже можно придти и послушать?

Подчеркнём тут: не какой-нибудь румын или болгарин задристанный, из нашего соц-зарубежья.

Итальянец! Из капстраны, пусть даже у них там, как пишут наши обосреватели в своих репортажах с петлёй на яйцах, каждый второй на улице член компартии, а не то чтобы просто член.

Ну и дела… ничего себе таки оттепель!..

В столовке полно народу.

Хватаю обгрызенный коричневый поднос и скорей в очередь на раздачу. Щи дежурные – огрызки капусты привольно плавают в водяной пустоте. На второе биточек. Вот он, прилепился сбоку сиротливо к горке комковатого пюре. И – гулять так гулять! – на третье компот. Сладковатая водичка, с половинкой разваренной сливы на дне стакана.

Вижу издалека несусветную Валькину шевелюру за одним из столов в уголке. Заметив меня, Валька машет. Сюда, мол.

Я подношу свой тяжёлый поднос, стараясь не расплескивать щедро налитые в тарелку щи. Сажусь напротив Вальки за столик – четыре ножки из водопроводных труб, накрытые толстой фанерой, и сверху ещё слой пластмассы.

Видал объявление?.. говорит Валька… Надо пойти!..

Его серые маленькие глаза возбуждённо горят в красной, как обваренной кипятком, физиономии. Сверху шапка волос – будто серое облако зацепилось за вершину холма. Густая волнистая шевелюра неопределённого цвета. То ли ранняя седина, то ли поздняя перхоть. И как ни старается Валька причёсывать и приглаживать эти буйные джунгли, результат нулевой.

Хоть надевай сеточку.

Ну понятно, пойдём… отвечаю я с каким-то даже жаром… Когда нам опять живого итальянца покажут! Который ещё и детишек в колбах выращивает!..

После обеда мне в анатомичку.

Не люблю я препарировать трупы.

Хотя как-то раз на спор даже съел бутерброд возле длинного оцинкованного стола, на котором лежало бурое, с фиолетовым оттенком, тело мужчины. Этот труп был особенный, и девки наши, пошептавшись и похихикав в углу, одна за другой как бы ненароком прохаживались неспеша мимо этого стола по каким-то своим делам, с покойником уж точно не связанным.

Особенность была в том, что у этого трупа сизая и пропитанная формалином писька торчала упрямо вверх, всем смертям назло.

Может, умер прямо на бабе?.. сказал философски Валька Дугин, обращаясь ко мне… Как считаешь?..