Бульвар Молодых дарований

Народ в зале одобрительно зашумел и нестройно захлопал. На сцену перед оркестром вышел плотно сложенный, нестарый ещё человек с курчавой шатеновой шевелюрой над чуть пухлым округлым лицом.

Вайнштейн!.. с восторженным уважением выкрикивает негромко мне в ухо Арканя… Чувак!.. железный лабух!.. Он бы в Штатах вошёл в десятку, как Бени Гудман! Или Дюк Эллингтон!..

Имена эти не говорят мне ровно ничего. Впрочем, о Дюке Эллингтоне я вроде бы слышал: «Караван»?..

Караван!.. сказал флегматично Вайнштейн и повернулся к залу спиной.

Толпа нестройно захлопала. И со всех сторон я услышал радостный ропот и свист.

Чего свистят?.. недоумённо спрашиваю я Арканю. Сейчас начнут ещё орать «дирижёра на мыло»?..

И в голове у меня уже начинает слегка сгущаться опасение, что может дирижёра они освистывают за такую откровенно нерусскую фамилию?

Да это так в Штатах, у них там!.. успокаивает меня, сам того не соображая, Арканя… На концертах и джим-сешшенах, ты понял?..

И для убедительности суёт два пальца себе в рот и оглушительно свистит, перекрывая оживлённый рокот зала.

Ййй-еэсс!!!

Народ пугливо оглядывается на этот восторженный вопль Аркани. И вокруг нас образуется небольшая зона пустого пространства.

Неловко даже как-то…

Первые ноты оркестра доносятся еле слышно, как бы издалека… Зал затихает… Протяжно плывут над головами толпы звуки труб. Лопочут что-то неразборчиво саксафоны. Вздыхают дальней медью тромбоны. Шуршит что-то сухое из барабана. Глухо-утробно постанывают струны баса…

И встаёт у меня перед глазами миражное, струйное видение жарких барханных волн… скользят медленно и размеренно между ними верблюжьи горбы…

Музыка нарастает, будто нахватанная из воздуха скрюченными пальцами дирижёра.

Вот встаёт в первом ряду оркестра высокий лобастый парень, высоко запрокинув трубу, будто собирается пить из неё, как из бутылки. И начинает торопливо и резко играть что-то неподдающееся описанию, выбрасывая в конце каждой фразы высокие чистые звуки, которые уносятся куда-то в потолок, и там то ли гаснут, а то ли просачиваются невидимыми волнами куда-то дальше, в серые питерские облака.

Костя Носов!.. восторженно крутит головой Арканя… Чува-ак! Это что-то! Это… цимус!..

Мне странно слышать из уст русака-мурманчанина это еврейское местечковое выражение, смысла которого он даже явно и не знает.

Но всё же как-то тепло и приятно…

Трубач, отыграв своё и закончив неописуемо высокой пронзительной нотой, садится на место под восторженные вопли, аплодисменты и свист.

На смену ему встаёт задумчивый, в бакенбардах и с усиками, молодой еврей с небольшим серебряным саксафоном. И с места в карьер начинает поливать зал ласковым дробным лопотанием звуков, то повышая тона до почти истерических, то опуская до грудных, тёплых как красное дерево, низких и доверительных нот.

А это Генка Гольдштейн!.. шепчет мне прямо в ухо Арканя, чтобы не осквернить своей речью этот волшебный каскад воркующих звуков… то гундосящих тёплым эбеном, то будто просвечивающих баритонным ворчанием меди…

Чува-ак!.. Какой импровезухен!.. восторженно лопочет мне в ухо Арканя… А?!. Да он бы в Штатах мог с самим Чарли Паркером играть!..

Я понятия не имею, кто такой этот Чарли Паркер. Но согласно киваю головой. Меня действительно захватывает филигрань этой музыки, виртуозность летающих по клапанам пальцев, поразительная лёгкость и богатство фантазии. Я начинаю как-то нутром, без участия логики, воспринимать эту странную, будто не нотами писаную, а чистым вдохновением, музыку. Музыку, что не всунуть в заранее заготовленные, сто раз проверенные Главлитом… или у них там Главмуз тоже есть?.. рамки.

Да!.. опасная это штука – джаз. Ох, опасная…

Ты вот чего, чувачок… говорит мне Арканя как-то через неделю… Ты это… на басу не лабаешь?..

Каком ещё басу?.. говорю я в некотором удивлении.

Ну – на этом, как их тут зовут?.. на контра-ба-асе?..

Арканя выговаривает это длинное слово с нешуточным омерзением.

Это такая дурында, вроде скрипки для великана?.. осеняет меня, наконец.

Во!.. радостно кивает Арканя… Точно!.. Нам, слышь, лабать сёдня в Мухинке, а Витька палец порезал. Ты б его заменил, а?..

Смеётся он, что ли?

Я в жизни не то что играть, а рядом с этой бандурой не стоял. И вообще, могу протрындеть пару песен на мандолине, и ещё в три аккорда вдуть аккомпанемент на семиструнке. На гитаре… Вот и весь хуй до копейки – как мой друг Толик с Чайковской выражается в таких откровенных случаях. А уж кому, как не ему, в этом деле лучше разбираться. Я имею в виду не музыкальные инструменты, а ту самую штуку, которой ему природой отмерено в полтора раза больше чем нам, простым смертным.

Арканя видит моё остолбенение и улыбается своей сладенькой, саркастичной улыбкой сквозь хулиганские редкие усики.

Чува-ак!.. говорит он успокоительно… Ты не бзди… Будешь стоять себе мебелью сзади, вроде шкафа. И левой рукой водить по грифу. А правой делай вид, что пощипываешь. Хули там?.. ты вообще струны эти и не трогай, мы без тебя управимся. Понял?..

Я нерешительно пожимаю плечами. Как-то неловко всё это, чистая авантюра. Кукольный театр…

Да зачем я вам нужен там, для мебели?.. говорю я в мучительной неловкости. Вот всегда у меня так – не умею отказывать людям. Даже когда ясно вижу, что хотят меня «взять на понял», как говаривал другой мой дружок, Юра Кикинзон. У которого спереди, в отличие от Толика с Чайковской, ничего примечательного вроде бы не водилось. Зато сзади было столько!.. любой бабе на зависть…

Арканя видит эти мои мучения, и успокоительно лыбится ещё шире. Наклоняется доверительно ко мне.

Да вишь, чувачок… Нам там башли на четверых выписали, соображаешь? Если трое придём – начнут яйца морочить: чего, мол, да как… А так все четверо музыкантов налицо. Гоните, как обещано. Понял?..

Он ещё ближе наклоняет лицо ко мне, и я ощущаю какой-то странный, мясной какой-то, запах его дыхания.

Мы тебе пятёрку отвалим… увещевает меня Арканя… Чтоб не зря хоть вечер отстоял… И потом, в зале там, в Мухинке, барух толпа вокруг нас будет, любую на выбор. Они на джазменов как мухи на говно лезут. Бери любую!.. Поехали с нами, а?..

Уговорил!..

Арканя видит по моему лицу, что я сдался. И поощрительно хлопает меня по плечу…

Внизу, на булыжнике у общаги, уже стоит такси. «Волга» с зелёным глазком. Арканя, в своём костюмчике с атласными лацканами, кладёт на заднее сиденье футляр с трубой и садится по-хозяйски рядом с водителем. Я, в темносинем пиджачке и чёрных брюках, присаживаюсь на край сиденья сзади, рядом с его трубой. Чувствую я себя неловко. Пиджак тесноват, я его ни разу не надевал после выпускного вечера в школе – а это уже с четыре года. И на такси я, считай, тут ни разу не ездил, в Ленинграде – и случая не было, вроде бы, а уж денег-то и говорить нечего…

А контра… то-есть, бас где?.. спрашиваю я слегка встревоженно у Аркани. Хотя и коню понятно, что бандура таких размеров в такси влезть никак не могла бы.

Он улыбается в пол-лица, обращённых ко мне, своей кошачьей вкрадчивой улыбкой, растягивая губы под хулиганскими жиденькими усами.

Да у них там свой есть… говорит, наконец, Арканя… А нам и лучше. С фабрики «Красная балалайка», наверное… дрова. Но такому исполнителю, как сегодня, страдивари вроде и никчему…

Он хихикает коротко и умолкает.

В большом зале паркетные полы. Могучие люстры свисают с потолка, будто хрустальные ёлки. Явно старинной работы, теперь таких и не делают. В стене, обращённой к улице, прорезаны огромные, почти от самого пола, арочные окна.

Мы деловито, малозаметно проходим сбоку к сцене.