Сиреневая книга

И на всё – нелепые аргументы, хлёсткие лозунги и за рукав – пошли, пошли скорее с нами!

Жить становится хуже? Конечно, ты же видишь, кто у власти? Как такие могут управлять? Снести их, до основания! Все поменять.

А с другой стороны кричат: «У власти наши… Но не только они. Пятая колонна проникла повсюду! И поэтому жить стало хуже – гадят, ты же видишь, как гадят! Надо помочь нашим, надо их поддержать!»

– А такой-то наш? – спрашиваешь.

– Наш, наш! – отвечают. – Он же высказался так-то и так-то, у нас есть запись.

– А чего ж он такой козлина-то, такое вон творит, что и не подумаешь, что наш?

– Не верь, – говорят – это пропаганда! Такого не было никогда, это сейчас у них агония, всё врут!…

А соль была в том, что, похоже, все были чужие. Веры не было никому. И люди пытались жить маленькой частной жизнью. Строить, растить, пытаться, стремиться. Загадывать и надеяться. Только вдруг политики опять стало… ну о-очень много, ступить некуда. Пришли интересные времена. Вскрылись закладки.

Помню, как у нас мозги молодежи загаживали… И грамотно ведь так – на всех уровнях продукт плейсмент. Встроенные гвозди для черепа. Включаешь самый популярный телеканал, сериал идет для школьников. Главная сволочь, которая всех там швыряет и гаденький такой – спортсмен в футболке с надписью «Я – русский».

Ну, я – русский, и что? Мне таким же надо быть? А если нерусский, то соответственно русских ненавидеть? Как этого… персонажа.

Били прицельно и по самым уважаемым в нормальном обществе профессиям. Через еженедельные, юмористическими-то не назовешь даже, передачи вбивали, например стойкие шаблоны на конкретные социальные группы. Если учительница – то это тварь, думающая только о том, как содрать денег с родителей или детей, да о похотливых утехах с дебиловатыми физруком и трудовиком. Если медик – то тупой беспринципный рвач, забывший и клятву Гиппократа, и прочие моральные принципы. Если гаишник – то жадная скотина, делящая трассу с проституткой. А если депутат или чиновник, то и говорить нечего. А что, непонятно, зачем туда идут? Не для блага же народонаселения!

И это не юмор, и не сатира. Это формирование нового мышления. Обладая которым люди уже будут ржать, услышав профессию фрезеровщик или полярник. Так как она ассоциируется у них с гомосексуалами. Вдумайтесь! Не балерун, не актер, даже не парикмахер, а полярник и фрезеровщик! Это для нетолерантных, так сказать.

А пидоры голубой ниткой ползут через все передачи. И к месту, и не к месту. Навязывая своё. Это сейчас они в рамках и шифруются, а вот отменят статью за мужеложество и понеслось! В прогрессии. Такое ощущение, что они как зомби, укусили, и тот тоже… из нормального становится… таким же. Парады по всему миру. Рассказать, как боевые педерасты украли радугу? Да анекдот такой был, не про радугу. Привязался на всю жизнь, тьфу. Потом расскажу, Петрович!

Короче, сначала они застолбили голубой цвет, и всё с ним связанное… стало как бы двусмысленным: голубой вагон, голубой огонёк, голубой щенок. Голубое небо как-то еще держалось, а вот «голубые дали» и «голубые ели» слышались уже как репортажи из жизни педерастов… с голубого экрана. Странно зазвучали гайдаровские «голубая чашка», «голубая страна» и Гейка из «Тимура и его команды. Гейка? Оне ж гэи стали называться, а не говномесы.

Когда с этим всем почти уже смирились, выяснилось, что с розовым цветом то же… не все в порядке. А вот претензии на всю радугу стали уже совсем несмешными. Уже бесить ведь начало. И все равно у них получилось. Скажем, в отель под радужным флагом я бы не вселился. На всякий случай. А то вдруг и понравится? Шучу, тьфу три раза. Мы нормальной ориентации.

Дошло ж до того, что иные родители радовались, увидев сына с какой-нибудь замухрышкой в юбке: слава тебе, господи, хоть тут всё нормально. Дети ж у большинства росли в интернете. Да не в интернате, а в интернете, в сети компьютерной с комфортным доступом ко всем оттенкам извращений. А проникновение этой нечисти было очень агрессивным. Еще б немного, и на математике дети задачи решали бы, типа: «Три гея пригласили двух трансвеститов… Сколько активных членов…», и так далее.

Выражение «это мой друг» у мужчин стало двусмысленным, и так предпочитали не изъясняться.

Я думаю, что многие профессии и занятия потеряли бы романтический флер, если называть все своими именами. Благо русский язык богат на точные определения. Не киллер, а убийца. Не рэкетир, а вымогатель. Не гей, а педераст-мужеложец. Не менеджер, а приказчик. И так далее. Я не против заимствований, пусть уборщица называется красиво, но не надо прятать суть вредных для общества течений. Сейчас это еще понимают, а вот скоро начнется то, о чем я говорю.

Глава 22. Политинформация

– Наша задача – сделать размер потерь неприемлемым для противника. Но, следует учитывать и определенную виртуальность этих цифр. Простой пример: в событиях на Украине потери долгое время замалчивались и маскировались. Не было официальной огласки реального количества двухсотых и трёхсотых. А это тысячи. Плавно перерастающие в десятки их же. Но грамотно спланированный информационный шум дезавуировал заслуживающие внимания источники. Убили сто, напишут двое. И все верят, потому что хотят в это верить. Именно поэтому, важен фактор информационной войны.

– Погоди ты, – перебил Наглер, – ребятам надо конкретнее. «Все верят, потому что хотят в это верить». Это важно, но тяжело просто так осмыслить. Приведу приятный пример… из прошлой жизни.

Мужик покупает в продовольственном магазине батон колбасы. Он может и не знать, что такое правильная колбаса на самом деле. Состав, процесс изготовления и всё такое. Он также не знает, из чего сделан этот конкретный, купленный им продукт, и является ли он колбасой в ее настоящем значении.

Но он, собака, и не удосуживается сделать элементарный анализ, то есть залезть в интернет, найти информацию достоверных экспертов, сопоставить с написанным на этикетке купленной им «колбасы» содержанием, подумать о последствиях употребления, сдать ее, в конце концов, на анализ в лабораторию и получить соответствующее заключение.

Он не хочет этого делать, его устраивает вкус, он «сам обманываться рад», ему чихать на последствия, он может сказать своей любимой женщине: «Дорогая, я купил чудесной колбасы, зови детей!».

Вряд ли он станет покупать продукт с названием «Колбасный продукт, сделан для Вас из канцерогенов и говнища». Люди, увы, предпочитают лёгкий путь неправды, и верят в нарисованную для них картинку. Хотя зачастую всё понимают. Чечен, я Что-то не то сказал? Ты чего лыбишься, вайнах хуев?

– Да грустно мне, – вздохнул тот, – и колбасы теперь хочется. Любой. Я даже читать не стану из чего она. Хоть из чего. Ты, в другой раз, с приятными примерами поаккуратнее… Лучше с неприятными. Запутал только, и так понятно было, что мало уничтожить, надо еще всех в этом убедить. Что мы победили. А не нас.

– А по сути? – строго спросил Ходырев. – Ты же понимаешь, что война выигрывается уничтожением и сдачей противника?

– А по сути… по сути ты прав. И не прав. С муслимами это не проканает. Они за числом не постоят, и от больших потерь не расстроятся. Там люди под верой, другие принципы. И слова здесь столько не значат. Никто в слова не верит, только что про это говорили. В силу? Да. В лавэ? Да. Власть, цацки, прижизненные привилегии для понтов? Обязательно. Что-то еще? Может быть!

– Возражу насчет принципов, – снова вклинился Наглер, – там одно название. Для спонсоров. А воюет полный интернационал. Как, впрочем, и у нас. Только шибко сознательных там… на раз гасят. Что тебе, Рамиль?

– Интернационал интернационалу рознь. У них больше половины пришлые, причем издалека, а у нас почти все местные. И загорелых нет. Кроме Мамбы со станции. Да и Мамба, по большому счету, местный – уже двадцать лет здесь, с его слов. А там половина личного состава русского не понимает.

– Суч муч[10 - Так много (нарочито ломаный английский)]? – усомнился Чапа у Наглера.

– Хум хау[11 - Кому как (нарочито ломаный английский)], фак-перефак! – отвечал тот. – Все тебе хиханьки да хаханьки, и муслимами их погонять, по большому счету, некорректно. Поддержка у них вполне себе крестоносная. У нас, пожалуй, любителей курултая побольше будет раза в два.

– Ты еще любителей учпочмаков скажи, – усмехнулся Рамиль, – тогда можешь смело весь личный состав в муслимы записывать.

– Ну, я вообще все ем с удовольствием, – сказал Чапа, – хоть бигмаки, хоть эчпочмаки. Самсу могу кока-колой запивать. И кто я теперь? Космополит?

– Можно подумать тут кто-то сейчас по-другому бы сделал, – заметил Ходырев. – Чечен, вон, уже ливерной колбасе молиться готов, привези вам свинью, никто не откажется.

– Ну почему не откажется, – сказал Рамиль, – харам всё-таки.

– Да, ладно! На войне же не считается, – засмеялся Наглер. – Выделываешься просто, зная, что пустой разговор, и все. Харам! Рамамба хару мамбурум! И мужики твои сейчас ничем не побрезгуют. Бонда неделю вискас ел, не замяукал же.

– Глаза только поменялись, – пробормотал Чапа еле слышно, – а так – да, ничего. Он теперь и мыша сожрёт, не поперхнётся.

Чечен и Рамиль покатились со смеху. Наглер осуждающе уставился на них.

– Что глаза? – услышал всё-таки Ходырев. – Я не разобрал.

– Да так, ерунда, – быстро ответил Наглер, показав за спиной кулак, – аллергия высыпала. Всё прошло потом. Ты продолжай, продолжай!

Ходырев посмотрел в молескин, почмокал губами, нашел нужное место. Помолчал, читая про себя, поднял глаза на собравшихся комодов[12 - Комод – командир отделения] и действительно продолжил:

– Чтобы добиться перелома в затянувшемся конфликте, необходимо ведение активных боевых действий, развитие наступления и продвижение как минимум до административных границ по состоянию на март прошлого года. А это все, при условии наличия неприемлемого для противника размера потерь, позволит упрочить наши позиции на переговорах по международному при…

– А можно я скажу? – послышалось вдруг от двери. Все повернулись на голос и замерли. На пороге стояла чёрная фигура в балахоне. За спиной сверкало грозовое небо. Из-под огромного капюшона блестели стеклянные глаза. Лица не существовало. В наступившей тишине стало слышно шум дождя и матюки с первого этажа.

Бонда снял промокший дождевик и балаклаву[13 - Балаклава – трикотажная шапочка-подшлемник, закрывающая лицо.], прокашлялся, протёр очки, внимательно осмотрел присутствующих, брезгливо скривил верхнюю губу и продолжил:

– Ты, товарищ Ходырев, конечно прав – сделать размер потерь неприемлемым. Красиво говоришь, пафосно. Фурманов просто. Только здесь публика другая. И ты не на Пафосе. А потери могут быть различными. И по количеству, и по структуре… потерявшихся. И не только там, но и здесь.

– Да погоди ты, – остановил он приподнявшегося было Ходырева, – дай договорить-то! Можно, да? Ну, спасибо! Война у нас особенная. Истинный противник размазан среди баранов. Я обеими руками за то, чтобы все, блядь, их советники, дикие гуси, котики и прочая приезжая живность ехала на родину консервами. Чтобы хай там стоял, за «нет войне, все гоу хоум». Но – гражданскую войну надо прекращать. Надо переформатировать все это. Назвать всё своими именами. Людей надо просвещать, чтоб не жрали, Наглер, твою колбасу. Ее тогда и в продаже не станет. И рассуждать будет не о чем.

Китайцы считали победой над врагом не его уничтожение. Они полагали победой ситуацию, когда враг становился другом. А нам сейчас хотя бы остановиться, не усугублять. Нахуя нам здесь Палестина?

– Бонда, – вкрадчиво заключил Ходырев, – говоря другими словами, ты предлагаешь прекратить?… Отказаться от всего, за что полегло столько народу? Эти люди тебе недороги?

Голос его крепчал и, с каждым словом, звучал все угрожающе: «Ты к чему клонишь?!! Мы за мир и лапки кверху?»