Сиреневая книга

– Мы тогда думали, что еще можно резвиться, держа фигу в кармане, что за спиной ого-го какая мощь, светлые головы и заботливые руководители, а оказалось… что всё… Нет стены! Пустыня. Те, на кого мы надеялись и рассчитывали, давно или умерли, или не при делах, или своей Родиной считают другие места. Вахтовики, заколачивающие шальную деньгу, безразличные к пожеланиям и чаяниям аборигенов. Пришельцы, которые уже отвыкли думать о высоком. И о людях на этой земле.

И нет больше никого, мы – и есть страна. Всё! На переднем крае только мы, пожившие и повидавшие, и эти щеглы, с опилками в башке. И нам их мозги чистить. Некому больше, понимаешь?!

А знаешь, что самое обидное? Это то, что потомки не оценят. Им расскажут совершенно другое. Те, кто выживет. А мы сгорим, мы ж на передовой. Когда закончилась война, с подвалов вылезли герои… Так кажется? Вот они и поведают. Свою версию. А может вообще… кто-то даст команду всё забыть. Всё забыть – не было ничего такого! Так, заварушка, непонятно кого с непонятно кем. Времена, мол, были такие. Больше таких не будет, торжественно обещаю.

И, подумай, как это странно – за что умирать-то, казалось бы? За родную землю? Так она вся распродана не пойми кому… и загажена всеми подряд. К воде через заборы не продерёшься. За чьи-то дворцы, заводы, за чьи-то шахты-яхты? Тебе – умирать… А они будут жить вечно? А их дети будут в день тратить больше, чем твои за год? За что я должен пойти воевать и резать таких же бедолаг? За чьих-то блядей и их бриллианты? За фуа гра? За что?

Глава 26. О проблемах субординации и сопричастности

– Как мне знакомы эти ваши глубокие кресла! Думаете, эта байда на всех работает? Ошибаетесь! Мне вот, например, никакого неудобства не доставило. Сидеть нормально, спина отдыхает, можно расслабиться, собраться с мыслями. А прыгать на тебя я и не собираюсь. Я вообще на мужиков не прыгаю, я правильной ориентации. И то, что ты надо мной навис, мне по барабану – ты ж мне ухо не откусишь? Чего опять не так?

– Да как-то странно наблюдать… пятнадцатилетнего брюзгу, тыкающего офицеру…

– Так я, майор, – ты же кажись майор? – могу и пересесть… Спиной к тебе. К Вам. Да ладно, чего выёживаться. Ты ж с детьми не выкаешь? Вот и мне непросто. Или сам смотри в сторону, твои коллеги теперь только так и поступают. Ты не наблюдай, ты слушай, если тебе любопытно. А тебе должно быть преинтересно.

– Слушай, Бондаренко, мне вообще всё это занимательно… Что объяснимо – работа у нас такая, а вот тебе-то какой интерес… плести все это? Выговориться больше некому, чтобы при этом под трифтазин не загреметь?

– Это что за зверь? Хотя не объясняй, примерно ясно. Тоталитарная, типа, психиатрия? Психотерапия. Ни фига не смешно. Знал бы ты, через что я прошёл… Тебя б от одного только рассказа торкнуло! Юморист нашелся, ты смотри!

Какой интерес плести всё это, говоришь? А я не знаю! Да, правда, не знаю. Не уверен. И что с того? Нетривиальная, заметим, ситуация. Но, похоже, догадываюсь… И знобит меня от таких догадок! Даже думать боюсь в ту сторону.

Просто будем считать, что у меня, по сути, единственная возможность что-то решить здесь – это только через ваше… общество «Динамо». Раз сложилось так, как сложилось, то значит так и надо. И для меня, и для тебя. Не боишься, кстати? Соприкасаться с такими вещами – это, знаешь ли, обязывает! Тут уже надо хорошо думать, что с тобой может случиться, как с носителем. И вообще с причастными. Времена-то наступают лихие. Abducet praedam, qui accurrit prior[15 - «Унесет добычу тот, кто прибежит первым» (лат.)]. А ваши ребятишки всегда к приору стремились. Динамо, вперед!

Кстати, в одном из банков в десятых годах предлагался депозитный вклад исключительно для членов общества, так и назывался «Динамический». Товарищ у меня там свои сольдо хранил. Представляешь, какой юмор?

– Я тебе так скажу, Бондаренко: «Не надо меня раскачивать». Насчёт тебя и твоих речей у меня лично очень нехорошие предчуствия. Так что, пока… плети Емеля, твоя неделя.

– Плетут кружавчики, как мне сегодня в школе одна краля заявила, а я выговариваюсь. И как-то не уверен я, что у меня она есть… эта неделя. Тоже чуйка какая-то. То так, то эдак. Тебе начальство наверняка дало команду, типа поспешевствовать, так ведь? Вот и давайте, я-то ваши пожелания учитываю. Так? Так! Вот и чудненько! Раскачивать! Предчуствия! Надо же, какие мы чувствительные! В общем, майор, везите девчонку сюда и организуйте подход.

– Это всё?

– Всё. Я должен ее увидеть и с нею поговорить. Нет, еще не всё… Добавлю условие. Она не должна меня опасаться, не должна от меня… шарахаться. Я сам найду, о чем с ней поговорить, но повод близко познакомиться должен быть абсолютно легитимный, правдоподобный и нейтральный.

– Мда… Эк ты, юноша, выражаешься-то! Ну, ладно. Допустим. Только есть проблемы, Александр. Первая, это её тетка. Она одинокая самодостаточная женщина. Ей вряд ли будет интересно принимать у себя племянницу.

– Первое, второе! Не надо только нагнетать! Помню я эту тётку. Вчера специально на работу к ней заходил. Сдуру. Чуть не упал, когда ее увидел. Навеяло, знаешь… Наплёл чего-то и удрал по-тихому, она и не въехала. У них отдел такой – все шастают. Самодостаточная она, ага! Там слова одни. А сама, похоже, боится в сорок лет без мужика остаться. Декольте до пупа, духи хорошие. Я б, майор, на твоем месте её заприметил. Там есть… над чем поработать! Возможно, вообще… целина непаханая. Меньше будешь здесь рефлексировать. Ладно, проехали! Работайте! Организуйте девочке поездку. Хотя бы недели на две. Я не знаю, как вы это сделаете, но уверен, что всё у вас получится. И первое, и второе. И компот с вишенкой.

Глава 27. Подарок депутатов

Бонда вышел из дверей магазина для гражданских и, озираясь как шкодливый кот, прошмыгнул через открытое пространство. Попадаться было нельзя – в одной руке он нес завязанный узелком прозрачный полиэтиленовый пакет с разливным молоком, в другой – какие-то бланки, за пазухой торчал ещё тёплый нарезной батон. В таком виде ему предстояло пройти почти через всю часть.

Пакеты для продуктов и в городах-то тогда встречались крайне редко, а здесь, в посёлке, отсутствовали как класс. Авоська осталась в котельной. По обе стороны дороги от клуба до центрального КПП шли параллельные заасфальтированные дорожки, обрамленные кустами акации и шиповника. До сворота на укромную тропинку оставалось всего несколько метров, как вдруг вдали нарисовалась фигура в огромной фуражке.

Бонда немедленно развернулся на сто восемьдесят градусов и, словно что-то вспомнив, ускорился. Затылок жгло предчувствием, и вскоре, уже совсем близко, раздался раздраженный хриплый голос: «Я, бля, не понял! Боец, стоять!»

Бонда развернулся, одновременно пакет с батоном полетели в кусты. Офицер приближался.

– Здравия желаю, товарищ майор! Разрешите идти?

– Стоять, бля! А-а, это ты, Бондаренко! – майор заметно повеселел. – И какого хера ты тут шароёбишься?

– Бумаги носил на КПП, вот забыл или не всё взял, вроде как больше их было, решил вернуться, проверить.

– Ты чего нёс, клоун?

– Бумаги, товарищ майор! Мне сказали отдать, я и несу.

– Мозги мне не еби, товарищ солдат, – сказал майор с белогвардейским презрением, – ты ими можешь подтереться.

Следует заметить, что тут он был прав. В целях относительно безопасного передвижения по части Бонда придумал оригинальный способ. Он шел на максимальной скорости туда, куда ему было нужно, нагло сжимая в руке свернутые в трубку бланки раздобытых где-то старых накладных, которые даже не удосужился прочитать. Многочисленные офицеры и прапорщики игнорировали его появление, завидев сосредоточенную рожу и бумажку в руке. Таким образом, он избежал массы различных неприятных поручений и неминуемых наказаний. До сих пор проносило. Однажды Бонда удачно уклонился от переноски фортепьяно дочки замполита батальона.

Прокатило и на этот раз, но только отчасти. Майора Марова не интересовало содержание замусоленных бумаг, в траве он увидел пакет с молоком.

– Ага! – сказал он. – А это – залёт! Ты сколько служишь, боец?

– Год с небольшим, товарищ майор, вы же знаете!

– Я дохуя чего знаю, Бондаренко, и не тебе здесь умничать! С небольшим, бля! А надо с большим! И толстым… У тебя что, до сих пор голодняк? Тебя, блядь, в столовой нихуя не кормят? Ты какого хера попёрся сюда? Для вас есть чипок[16 - Чипок (ЧеПОК – Чрезвычайная Помощь Оголодавшему Курсанту) – солдатский магазин со скудным ассортиментом: нитки-иголки, пуговицы-эмблемы, подшивная ткань, мыльно-рыльные принадлежности, сапожный крем, местные пряники и газировка «Колокольчик». И всё! А-а, забыл – ещё сигареты и паста ГОИ. У нас тогда было так.]. По выходным. Молочка захотелось? Так ты у меня получишь молочка!

Бонда понял угрозу: по полкружки молока и кусочек субпродуктов (вымя, желудки и прочая несоленая требуха) выдавались за ужином тем, кто работал со спецснарядами. Компенсация потерянным силам была неравнозначная и носила скорее символический характер. Бойся большой пайки! Тем более, что изначально нежирное молоко нещадно разбавлялось поварами-узбеками. Для себя всё это Бонда считал уже в прошлом. Но зарекаться и планировать в Советской армии было нельзя.

– Товарищ майор, я же не себе, – не моргнув глазом, ответил он, – товарищ старший лейтенант приказал сбегать.

– Не себе? А нахуя ж ты его выбросил, боец? Не придумал еще? Думаешь, успеешь с Серобабой договориться?

– Я вас напугался, товарищ майор, – как можно подобострастней сказал Бонда. – Вы же разбираться не станете. Я про напильники помню. И про ремень.

Историю про напильники рассказывали «деды», бывшие тогда ещё «молодыми». Вновь прибывший в часть майор немало удивился царящему в казармах бардаку и железной рукой принялся наводить порядок. Обнаруженные в кирзачах шерстяные носки и вшивники из олимпиек под кителями беспощадно резались в клочья. Морды хозяев уворачивались от оплеух. Брага отыскивалась даже в огнетушителях, что, похоже, десятилетиями никому не удавалось. Отсутствующие на тумбочке дневальные и просто залетевшие солдаты преследовались по всей территории части, удирая и уворачиваясь от швыряемых вдогонку подручных предметов. Одному особо борзому абреку в спину прилетел и воткнулся напильник. Все обомлели, но майору ничего не было, джигита, впрочем, тоже не жалели. Тем более ему как-то повезло, не комиссовали, во всяком случае, точно. После этого, говорят, напильник стал постоянным предметом в руках Марова. Дисциплина понемногу восстанавливалась, и к призыву Бонды многие обыденные ранее случаи стали дикостью. Например, еще в прошлом году некоторые солдаты умудрялись уходить в самоход на несколько дней, а пили вообще прямо в расположении.

Бонда застал только пьяные заезды самого майора. По плацу, на «Урале» с коляской. Жена его работала в том самом чипке, беспощадно обвешивала служивых (после её увольнения в килограмме стало аж на три пряника больше – для солдат это было принципиально), и, похоже, систематически гуляла.

Полгода назад Бонда огрёб от Марова пяток нарядов за подаренный ему уезжавшим дембелем чёрный от старости кожаный ремень. Гордился которым недолго.

– Бондаренко, – сказал майор на плацу, – выкинь его нахуй, его ещё Колчак носил! Это не ремень, это называется – «ебу я, и пла?чу!»

Бонда не хотел расставаться с ремнем, это был символический подарок. Тем более весь его призыв ходил в жестких «деревяшках» из искусственной кожи, больно врезавшихся при наклоне в торчащие под кителями ребра. Невзирая на шипение сержантов, он попытался как-то вышутить, аргументировать, но получил пять нарядов и немедленно заткнулся.

Сейчас же майор пристально посмотрел на Бондаренко и сказал:

– Это хорошо, что ты помнишь! Взял эту хуйню в пакете и выбросил вон в ту урну. Бегом, бля! И обратно.

Бонда закинул пакет в урну, заметив, что он вовсю протекает, и вернулся, ожидая неприятностей. Но Маров произнёс совершенно неожиданную вещь:

– Готовьтесь к дембелю! Скорей всего осенью. Повезло вам – студентов решили возвращать. Нардепы хуевы. Такая вот петрушка!

Майор помолчал, потом сфокусировал взгляд и рявкнул:

– Кор-р-роче, быро съебнул отсюда! Ещё попадешься мне на глаза в ближайшее время – доложу ротному!