История охоты

– Да, ты маленькая! Про Лону, я вообще молчу! – насмешливо согласилась Люсинда. – Но вот молодому человеку, пожалуй, расскажу.

– Нам выйти? – недовольно буркнула я.

Терпеть не могу, когда говорят, что я маленькая. Нет, ну какого, а…?!

Люсинда рассмеялась. Она порывисто вскочила, сняла с шеи медальон и протянула сидящему ближе всех Майку. Там была уменьшенная копия портрета, написанная, похоже, еще при жизни изображаемого субъекта.

– Меня страшно злили эти усы, – весело призналась Люсинда, наблюдая, как мы бережно из рук в руки передаем маленький предмет. – Меня вообще все в нем раздражало!

Мы разом завозились, устраиваясь удобнее. История обещала быть длинной и занимательной.

– Я была единственным ребенком у немолодой четы оборотней и, как следствие, очень избалованным. Мы тогда жили на территории другой стаи, во Франции. Это было непростое время. Моя юность пришлась на засилье инквизиции, и свободолюбивый нрав, вкупе с некоторыми странностями сыграл со мной злую шутку. Я потеряла все: семью, деньги, от церковных псов не могла спасти даже громкая фамилия. Я была не замужем, из-за вздорного характера не имела покровителя, а человек, которого я имела глупость полюбить, отдал меня в руки инквизиции, лишь бы они не тронули его семью. Я и сейчас иногда просыпаюсь от того, что мне снится грязная камера с кучей соломы, вонючая миска с водой, бесконечный холод, голод и страх. Как я смогла выбраться из той передряги? Эта история займет не один час, да и не так уж она интересна. Скажу только, что добрых людей во все времена было предостаточно…

Глава 3

– Я много путешествовала и вернулась во Францию сто двенадцать лет спустя. Мне как раз исполнилось полтора столетия, и я решила сделать себе подарок. С помощью стаи вернула фамилию, ведь мой род считался угасшим, купила особняк в самом дорогом квартале Парижа, была любовницей последнего французского монарха.

Мы весело переглянулись.

– После нескольких лет разгульной жизни я ушла в тень. Многострадальную страну одна за другой продолжали сотрясать революции, и я предпочла переехать в Россию. Петербург встретил меня холодным ветром, равнодушными лицами слуг и какой-то затаенной тоской. Не такая уже и молодая французская графиня, с кучей вредных привычек и манерой жить на широкую ногу, не могла не привлечь внимание высшего общества. Помимо светских раутов, на которые пачками приходили приглашения, я еще развлекалась тем, что писала статьи в одну модную газетенку.

В том же издании, которое, называлась «Столица» публиковался и известный на то время писатель, дамский угодник, некий месье Шарль. Фамилию опустим, еще не хватало, чтобы вы читали подобные сочинения.

Мы слаженно взглянули на портрет. Усы идеально подходили к описанию.

– Он был очень молод и, соответственно возрасту, самонадеян, расфранчен и нагл. А еще он был оборотнем. Шарль заводил интрижки, дрался на дуэлях, писал фельетоны и готов был пойти на все, ради внимания очередной красотки. Ему нравились утонченные белокурые и голубоглазые, точно фаянсовые статуэтки, светские дамы. С соответствующим внешности мягким характером диванной подушки, которую с гордостью демонстрируют гостям мужья, отцы, или братья. Я не отказывала себе в удовольствии высмеивать его сочинения и выходки в светской хронике, за что и получила сперва обвинение в предубежденности и лжи, а после, и вызов на дуэль.

Мы весело переглянулись.

– Ну разумеется, не сама, а на имя «графа Франца Ригоньяка», от имени которого я и писала в газете. В дуэлях оборотней использовались милиритовые пули. Я вижу, вы удивлены. Обычай всегда был суров. Поединок в дуэльном круге – единственный законный способ свести счеты, так что, стрелялись, как правило, тайком.

Я улыбнулась.

Теперь понятно, почему я ничего не смогла найти в «Истории охоты». Охотники не пользовались милиритовыми пулями, это было дуэльное оружие самих оборотней. Видимо, кто-то просто одолжил идею, желая максимально повысить шансы на успех.

Эх, хотелось бы еще выяснить почему.

– В назначенное время мы встретились. В мужском костюме и низко надвинутой на лоб шляпе я могла обмануть зрение, но не чутье. Он мгновенно понял, кто я. Какое оскорбление не было бы ему нанесено, он не мог поднять руку на женщину и выстрелил в воздух. Я навела свой пистолет – и точное попадание сбило шляпу с его головы.

«Вас, не учили снимать шляпу в присутствии дамы?» – задиристо поинтересовалась я. «А вас не учили, что появляться в обществе неженатого мужчины без сопровождающего, дурной тон?» – «Простите, я не вижу здесь мужчину» – «Значит, вам следует надеть очки».

Я рассмеялась. Келли покачал головой и взглянул сперва на меня, потом на братца. Майк в ответ только фыркнул.

– А что дальше-то было? – нетерпеливо спросила Анька. Вик улыбнулся и обнял ее за талию.

– На следующей неделе в редакцию пришло письмо на мое настоящее имя, в котором Шарль просил встречи и выражал надежду на то, что я не стану скрываться под чьей-либо маской. Я ответила отказом. Через несколько дней письмо пришло снова… Мне, не раз битой жизнью, немолодой уже волчице не могло даже в голову прийти, что мальчишка действительно влюбился. А он любил меня все те годы, что я развлекалась в Петербурге. Его чувства не охладили даже мои многочисленные выходки и не менее многочисленные любовники. Мы совершенно не подходили друг другу. Даже если забыть, про почтенный возраст, во мне всего было слишком: зеленые глаза, очень смуглая для благородной дамы кожа, независимый характер, излишняя смешливость и совершенно неприемлемое желание попрать светские устои какой-нибудь выходкой, неподобающей моему возрасту и положению.

Вик невольно рассмеялся.

Вот уж точно, «желание попрать светские устои» – это в их семействе доминантный признак, проявляющийся в каждом поколении.

– Шарль казался мне глупцом, но его письма затронули в душе затихшие струны. Он возвращался в Париж и оставил мне адрес, в надежде получить хотя бы несколько строк. И я написала. Завуалированные оскорбления и едкие комментарии, должны были вывести из себя молодого щеголя. Я даже жалела, что не смогу увидеть его лицо в момент прочтения. Он должен был сжечь письмо и забыть обо мне, но не тут-то было. Ответ, написанный не менее колко, заставил меня с большим вниманием отнестись к завязавшейся переписке. И к самому молодому оборотню, твердой рукой выводившему насмешливые строки. Шарль казался мне пустым и тщеславным, однако его мысли и взгляды, доверенные бумаге, уверяли в обратном. Четверть века мы жили мыслями друг о друге, разделенные половиной Европы. Я наконец-то призналась себе, что вопреки здравому смыслу, возрасту, опыту, оказалась всерьез увлечена этим молодым мужчиной. Все изменила грянувшая в России революция. Письма из-за границы больше не доходили, казалось, наша связь, и без того непрочная, окончательно оборвалась.

Люсинда перевела дыхание, словно собираясь с мыслями.

– Несколько лет, пропитанные болью и страхом в разваливающейся на части стране заставили меня по-другому взглянуть на многие вещи. Мир снова изменился. Я смогла пересечь границу и вернуться во Францию, но меня ждал еще один удар. Решение бороться за собственное счастье, окрепшее за время пребывания в России, растаяло, как облако дыма. Шарль собирался жениться на молоденькой, симпатичной девчушке, дочке анора стаи. Это брак должен был стать эталоном расчета и политических интриг. Предоставленная сама себе, я никуда не выезжала, целыми днями решая различные вопросы с поверенными, готовясь вложить в выгодное дело остатки своего состояния. Постепенно, старые знакомые узнавали о том, что я присоединилась к стае. Начались званые обеды, приемы, танцы. Мне уступили даже ложу в театре. Если бы не счета от модистки, я бы сказала, что неплохо держалась на плаву. Могло даже показаться, что в жизни моей ничего не изменилось. Мы сидели фактически не дыша, боясь чем-нибудь отвлечь Люсинду. Она стояла возле стола, сжимая медальон так, что побелели пальцы.

– Тот вечер, изменивший все, я решила провести в театре. Шла какая-то модная пресса. Я сидела на неудобном стуле и мне жутко мешали перчатки. Знаете, раньше были модны такие платья с длинными перчатками, – пояснила Люсинда нам с Анькой. Мы слаженно кивнули. – Я решила их снять, и, поглощенная этим занятием, не сразу заметила, как скрипнула дверь. Я обернулась на звук и… неожиданно растерялась. Передо мной стоял Шарль. Я не видела его много лет. Мальчишка стал матерым зверем, сильным, уверенным в себе…

– Ну все, сейчас будет признание в любви, – цинично хмыкнул Мик, взглянув на нас с Анькой. Никто, кстати, не заметил, когда он вошел.

– Ты прав, – Люсинда прищурилась. – Но даже здесь мы оказались достаточно оригинальны. Шарль смотрел на меня так, словно сам не до конца верил в то, что собирается сделать.

«Я расторг помолвку», – хмуро сообщил он. Это звучало как претензия. Я рассердилась. Он, был единственным мужчиной в моей жизни, в чьем присутствии я полностью теряла рассудок вместе со здравым смыслом.

«И как мне это понимать?» – возмущенно уточнила я.

«Как хотите», – почти равнодушно ответил Шарль.

«О, может быть, мне вас утешить?» – «Ненавижу вашу язвительность!» – «А я – ваши усы!»

Несколько секунд мы яростно смотрели друг на друга. Неожиданно Шарль рассмеялся.

«Это становится по-настоящему глупо. Я столько времени думал о Вас, бросил невесту фактически у алтаря, поссорился с семьей… Как вы думаете, после всего этого избавится от усов будет для меня большой проблемой?»

Люсинда вздохнула. Я чувствовала, что вот-вот расплачусь.

– Рядом с Шарлем годы летели ярко, незаметно. Мы много ездили по миру, вырастили сына и увлеченно нянчились с дочерью. А потом началась война. Шарль считал, что раз мы, оборотни, это допустили, должны разобраться с последствиями. Он был летчиком. Безобидное увлечение, начавшееся с аэропланов, стало любовью на всю жизнь. С первых дней войны Шарль оказался в самом пекле, но ему поразительно везло. В сорок четвертом после ранения ему предложили отставку. Я умоляла согласиться. Предчувствие беды, усиленное картами, сдавливало грудь, я боялась три долгих года, но он был непреклонен! До конца, значит до конца! И вот… – Люсинда замолчала, словно подыскивая слова. Ее статная фигура как-то сгорбилась, словно придавленная тяжестью утраты и давнего ужаса. – Ненавижу весну! В марте сорок пятого, за несколько месяцев до конца этой чертовой войны его подбили. Самолет просто развалился в воздухе. Но это все я узнала гораздо позже. А тогда, в злосчастный мартовский день я просто проснулась среди ночи от непонятного ужаса и ощущения того, что стряслось что-то непоправимое…

Все молчали.

Я сидела, бездумно теребя край скатерти. Это было больше чем история, целая жизнь, состоящая из взлетов и падений, скорби и радости. Я вздохнула.

В одном Люсинда была права, хоть и ни разу не произнесла это прямо: никогда нельзя позволять гордости и убеждениям мешать сблизится с тем, кого действительно любишь.

– Думаю, на сегодня хватит. Кхм, – Люсинда попыталась придать своему голосу прежнюю твердость и живость.

– Я тебя провожу, – мягко сказала Анька, обнимая бабушку за плечи. Та кивнула.

Я подождала несколько минут, пока все, кроме Мика, выйдут и захлопнула дверь, как крышку мышеловки, для надежности подперев ее спиной.

Самое время.

Мик равнодушно наблюдал за моими действиями, не поднимаясь с кресла.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Разговаривай, – пожал плечами он.