Книга жизни. Мемуарная проза

Одна из фотографий мамы, Елены Николаевны Тишаковой

И ещё одна… Красавица!

Сразу после моего рождения мама поступила в Московский государственный университет на факультет журналистики, где училась заочно, и дважды в год уезжала туда на сессии, оставляя меня своим родителям. Папа работал шофёром, электриком, кочегаром – в детстве я его мало помню. Помню песни, которые он пел мне под гитару, когда укладывал меня спать: «Лади-лади-лади-лай-дай, музыка, громче, громче играй! Как прекрасна принцесса на троне – в парчовой одежде, в алмазной короне…»

Романтический папа – выше всех. Чаплыгин, 80-е, на работе

С мамой они были очень музыкальны – она окончила школу по классу фортепиано, и ей даже прочили консерваторию, поэтому играть на гитаре она научилась легко. В юности мама писала стихи – неплохие, с сюжетом и драматургией, и перекладывала что-то из них на музыку. По вечерам родители пели – и многие хиты того времени, от романса «Белый шиповник» из рок-оперы «Юнона и Авось» до репертуара Высоцкого – я знаю благодаря им.

Папа, Григорий Иванович Воробьёв, любил часы – и мне покупал всегда самые красивые, а свои часто дарил многочисленным племянникам. Но я всё-таки приверженец строк Грибоедова

Перекладывала на музыку под гитару мама и стихи любимых поэтов – Александра Блока – его «Девушка пела в церковном хоре» я только на мамин мотив пою, Анну Ахматову и её «Сероглазый король», Марину Цветаеву с её «Развела тебе в стакане горстку жжёных волос» и «С фонарём обыщешь весь подлунный свет» также впервые услышала в её исполнении. Много позже такие же эмоции у меня вызвали певицы Елена Фролова и Эльмира Галеева, с которыми я встречалась в Липецке и Воронеже благодаря протоиерею Димитрию Струеву – поющие прекрасными голосами под неземной красоты музыку стихи поэтов Серебряного века.

И хотя пела мама только на нашей кухне, где компанию ей составляла иногда её подруга Елена Пронина, дочку которой Ксению я потом крестила в свои 16 лет, квартиру, в которой мы жили на Ленина, домом я никогда не считала. Туда мы приходили только вечером, чтобы переночевать. Оттуда и одно из воспоминаний и ощущений детства: ярко освещённая комната, где я играю (я помню наизусть почти все свои детские игры и игрушки), а сразу за порогом – другой, тёмный мир неосвещённой комнаты – зала. Свет горит только в кухне, где читает или работает (пишет, а иногда поёт) мама – и до неё, до светлой кухни – две страшащих тьмы – зал и тёмная, без окон, прихожая. Отсюда – и ощущение «на краю» – крайности и даже… брошенности в чём-то.

Мама, её подруга Лена Пронина – она великолепно пела романс «Я тебя никогда не забуду» из рок-оперы «Юнона и Авось» – такой сильный и красивый голос я не слышала больше ни у кого, и я. Судя по шарикам, фото сделано на первомайской демонстрации

Жили мы с мамой одни, но часто гостили у деда – он сидел со мной маленькой, когда я болела и прогуливала нелюбимые детский сад и школу, после занятий я шла к нему, и каждый день летом была у него. Вообще каждый день, поэтому дом деда был – и остаётся – мне родным.

Бугор

Представьте себе улицу – тихую, зелёную, неасфальтированную, заросшую сплошь, кроме просёлочных дорожек, муравой и репейником, да ещё ромашками с одуванчиками и пастушьей сумкой с цикорием – они росли и в наших дворах, – улицу, ведущую в заросший одичалый овраг, и дальше, к реке.

Вид на улицу от дедова дома – в старинном двухэтажном здании в моём детстве была музыкальная школа, за ней – собор, справа виден дом Ксеньки

А теперь – два дома, один справа – деревянный, другой – слева – чуть длинней, упирающийся своим торцом в овраг, и оштукатуренный жёлтым. В их начале – колонка и канава, по неглубоким краям которой растёт американский клён. Пройдите теперь справа от канавы, по дорожке, ведущей в овраг, к каменному трёхступенчатому крыльцу деревянного дома. Это и есть наш дом.

Улица с нашим домом в 2008 году

***

Улица, которую хочется погладить ладонью,

С канавой посередине, с колонкой,

С дровами, сложенными под крышу сарая

Между стеной и двумя тополями,

С бархатной зеленью – ковром к оврагу, —

Почему тебя сфотографировала только моя память?

    23.02.2023

И дом, и двор наш можно назвать усадьбой. Дом был деревянный, большой, на две семьи – строили его дед с прадедом, и место выбрали красивое – и в городе, и у реки, и собор рядом, и всё Заречье на ладони – тоже с разрушенным остовом купола зареченской церкви и водонапорной башней, которая придавала русскому нашему подстепью акцент рыцарского пейзажа.

Так и жили мы в некоторого рода средневековье – семьей хлебопашца и миннезингера (хлебопашцем был дед, бабушка же писала стихи). Для стихов и у меня было излюбленное место – деревянная лестница в огороды. Я сидела на третьей сверху ступеньке, смотрела на овражьи тополя и зелёный берег с кустами сирени, пятнистыми коровами и верхушками зареченских домов, на мальчишек, которые запускали воздушного змея на том боку, и писала стихи. Что-то очень простое и пасторальное для 7—8 лет:

Пасутся коровы на том берегу,
И пух тополиный летит…

Тот самый вид из кухонного окна дома на Становую Рясу, чуглитзавод на её берегу, водонапорную башню, а справа от труб виднеется шпиль зареченской Никольской церкви, где на кладбище потом похоронят мою бабушку Галину Григоренко рядом с моей прабабушкой, её мамой. Теперь этот храм не узнать – его венчают синие купола с золотыми звёздами

Такой вид сейчас открывается с «того бока» на величественный собор и наш заросший бугор. 2023 год

Лестницу называли дедовской – он сам смастерил её, уже при мне – до этого все три семьи пользовались лестницей тёти Раи, которая жила чуть дальше – за хозяйственными постройками, в белёном доме с красными наличниками. Благодаря её неукротимому нраву бугор превратился в крепость. От улицы и соседей отгородились заборами, от оврага – колючей проволокой, подступы к огородам обозревались Киргиз, а дальше была река. Все калитки запирались на засовы, двери – наша была единственной, что выходила на улицу – на крюки, и только к нам через ворота могли заглядывать пьяницы – за стаканчиком – которые часто ходили выпить в овраг или к сараю дома напротив, на брёвнах.

Отношения с ними были привычными – хозяина они уважали, перед хозяйкой – а бабушка была детский врач, и её знал весь город (и она всех знала) – робели, а мне иногда таскали подарки: в возвращенном стаканчике иной раз – полурастаявшее мороженое, которое я съедала тут же у двери, украдкой – бабушка не разрешала ничего брать, а один раз даже преподнесли луковицу гладиолуса со словами: «Дай мамке, пусть посадит». Поскольку мама на огороде бывала редко, я пошла с луковицей, которую приняла за обычный лук, к бабушке, и она, каким-то чудом распознав гладиолус, вместе со мной посадила его в выделенном тут же для моей садовой деятельности палисадничке, во дворе между красной смородиной и вишней у туалета.

Там же рядом была кормушка для птиц, которую тоже сладил дед – он всё делал своими руками – и стол, и табуреты, и этажерку (стеллаж) для книг, и тот же туалет, и лестницу в огород. До этого в палисаднике росли и цвели только розовые пионы буйным кустом прямо посередине, а всё остальное заросло сорной травой. А тут поднялись и, к моему удивлению, зацвели мои стройные красавцы-гладиолусы (бабушка раздобыла ещё пару луковиц), прекрасно непохожие на другие цветы.