Книга жизни. Мемуарная проза

Тот ненаглядный, солнцеглазый цвет,
Но не белее вышитых рубашек,
Что матери хранят уж много лет.
Хранит их в память каждая о сыне.
Пригладит голубые васильки
И слышит: «Мама, вправду, я – красивый?»
– «Не уберечь девчатам каблуки!»

    (Из книги стихов «Созвездие Лебедь»)
Можно сказать, что Галине Григоренко везло на щедрых сердцем людей. Это и семья её мужа, Николая Тишакова, знаменитого на весь Советский Союз труженика-тракториста. С Николаем Петровичем они познакомились по переписке – трудовым подвигом этого «второго Мересьева» восхищались тогда, в голодные послевоенные годы, все социалистические страны, о нём писали книги, а советские поэты, например, такие, как Майя Румянцева, работавшая тогда в Липецкой областной газете, посвящали ему стихи («Кто-то кричал – нынче Пашка пашет»). Так, через любимого человека, Галине Григоренко открылась поэзия, вдохновение пришло вместе с высоким чувством верности и любви. А первая книга её стихов пришла к читателю только в 1995 году – «Калиновый жар». И сразу – нашла свою нишу.

С годами всё пронзительно родней,
С годами всё мучительно дороже.
И смотрят очи пристальней и строже,
И смотрит сердце глубже и нежней.

    (Из книги стихов «Калиновый жар»).
Надо отметить, что вся семья Галины Дмитриевны – талантливо восприимчива к литературе и поэтическому слову. Писательская среда Чаплыгина, где она живет, особенно ценит её за мудрость и чуткость, а также знание истории литературы нашего края. Знакомы с её поэзией и в столичных кругах – стихи Галины Григоренко неоднократно публиковались в московских альманахах Академии поэзии под редакцией Валентина Устинова, ежегоднике «Отчее Слово» под редакцией Владимира Богатырёва и Лидии Паламарчук. Трогательная её интонация подчас поражает точностью образа:

Чего в России много? – Неба
И, смею утверждать – души.

    (Из книги стихов «Калиновый жар»)
Ей чуждо формотворчество, «ломка» стиха в угоду временным, наносным вкусам. Поэзия Галины Григоренко интересна не только летописным пластом современной истории, но и высокими поисками духовных чаяний человеческой души, христианским смыслом человеческого бытия.

Пост ВКонтакте, 24.06.2021

Не родись красивой, а родись счастливой.

Эту поговорку с детства я слышала от своей бабушки-поэта, а по работе – детского врача, Галины Дмитриевны Григоренко. Её до сих пор любит и помнит весь Чаплыгин – а я до сих пор ощущаю её присутствие. Счастье, конечно, по мнению бабушки – в любви, и я эту любовь и заботу чувствовала всегда – помимо стихов, которые она заставляла меня учить с раннего возраста, и я искренне возмущалась над «Положил в котомку сыр, печенье» Рубцова и обожала «Наедине с тобою, брат, хотел бы я побыть» Лермонтова, она научила меня понимать красоту природы, ценить хрупкость человеческого бытия и исполнять заветные желания.

Нас не учили в детстве быть принцессами, но сказке всегда было место – и когда я увидела в зимней витрине детского магазина игрушек «Буратино» зелёную карету – почти настоящую, с открывающимися дверцами, перед которой отдельно стояла впряжённая в оглобли коричневая лошадь-тяжеловоз, я любовалась ей каждый раз, как Козетта куклой, когда мы проходили мимо. Однажды витрину разобрали, кареты не было. Зимняя сказка кончилась. Я потащила бабушку в магазин – узнать судьбу заветной игрушки. Карета не продавалась, её использовали для украшения, но для нас продавец посчитала её стоимость – 6 рублей 80 копеек – и вот уже несбыточная мечта стоит у меня на подоконнике в маленьком деревянном домике деда. Зелёная с жёлтым, с чёрным сиденьем, с облучком, как сейчас её помню – а вот куда она делась и пропала, к сожалению, не знаю. Наверно, поэтому кареты до сих пор вызывают у меня восторг и жажду коллекционирования.

Вот такой и должна быть любовь – искренней, бескорыстной, и да – счастливой. Как в детстве, не за что-то, а просто так. Потому что ты так можешь. Люби! Это единственное, что останется – любовь к людям.

Купленная бабушкой карета, хотя и не сохранилась, выглядела именно так. У неё открывались дверцы, что приводило меня в восторг. А эта точно такая же карета приехала ко мне из Омска, где бабушка училась в мединституте и писала стихи на берегу реки Иртыш

Родители

Отец и мать жили на берегах двух речек в Чаплыгине – Ягодной и Становой Рясах. У обоих дома стояли на возвышении, а спуски к рекам занимали огороды. У каждого были на реках мостушки – чтобы купаться, стирать с них, полоскать бельё, кататься на лодке – и другой берег. В народном понятии и один, и другая жили на бугре. Бугор – это и есть то возвышение, на котором стояли дома.

Дома выходили на улицы. У отца – Карла Маркса, у мамы – даже на Советскую площадь. Правда, площадью этот короткий закуток с канавой посередине, ведущий к обрыву, назвать было трудно. Советская площадь и переходила плавно в улицу Карла Маркса, так что ходьбы друг до друга у родителей было минут пятнадцать.

Вид на улицу с нашим домом в 2008 году – с музыкальной школой слева и со старым купеческим домом справа, где в подворотне нашли клад – и живший там Ромка Смольянинов стал археологом

На нашей улице (Советской площади) стояло три дома (остальные четыре я не считаю – это была «не наша территория») и музыкальная школа, а рядом, прямо за ней, начинался базар. На базаре в окружавших его домах тоже жили дети, но и это была не наша территория, они были «базарные», и туда нам тоже не разрешалось ходить играть.

Ещё на нашей улице, уже на территории четырёх других домов (а дома все старые, купеческие), были ресторан и магазин хозтоваров. Дальше шла дорога – это называлось «сходить на угол» – где в одном с рестораном здании ещё находились кафе и кулинария, куда нас часто посылали за сметаной, и сама заасфальтированная площадь, на которой стоял старый, тогда ещё разрушенный, собор из красного кирпича, с облупившейся серо-жёлтой извёсткой. А уж ещё дальше и жили папа и бабушка Маша. В гости к ним мы ходили редко – родители были в разводе, но общались друг с другом, сохранив хорошие отношения. Развелись они, когда мне было четыре года, и вновь поженились, когда мне исполнилось восемнадцать, и мы уже пять лет как жили в Липецке, куда отец переехал вместе с нами.

Поэтому главным моим воспитателем был дед.

Родители любили вспоминать, как они познакомились. Мама училась в школе вместе с сестрой отца, моей крёстной тётей Галей. Вместе делали уроки, ходили друг к другу в гости. А отец был длинноволосый, кудрявый – в моде были The Beatles и Высоцкий, которого отец великолепно пел и играл на гитаре. Волосы у папы были, как и у меня, золотыми, и сидел он лицом к печке – грел ноги и читал книги, и мама моя в него влюбилась. Он провожал её до дома, и влюбился сам – пел под её окном песни, устилал крыльцо цветущей сиренью – он и потом часто, без повода, приносил маме цветы.

Свадьба родителей. Блондинка – тётя Таня (Петина), дочь тёти Вали, мамина двоюродная сестра из Рязани

Так они и поженились 25 августа 1979 года – ей почти 18, ему 22, а воскресным днём 3 февраля 1980 года родилась я. Родиться меня из-за карантина в чаплыгинском роддоме возили в Липецк на белой «Волге», управлял которой мой крёстный Михаил, и обратно тоже нас с мамой забирал он.

Мама рассказывала, что родилась я в роддоме на Тракторном, в 5 часов 10 минут утра, и поскольку родители ждали мальчика, которого назвали бы в честь отца моего папы Иваном, согласно семейной традиции – имя для девочки даже не подбирали. Назвали бы Марией – но в день рождения папы, 27 декабря, его сестра Люба родила дочку Машу, назвав её в честь нашей бабушки, у которой она стала самой любимой внучкой.

Вид из окна палаты, по словам мамы, был на морг – может, поэтому memento mori, «внезапно смертен» и «мысли о смерти не покидают меня», как в фильме «Жёлтый карлик»?! Возможно, оттуда, из её восприятия тесной взаимосвязи рождения и смерти в моих стихах так часто встречается тема фатализма, да и меня саму воспитали по такому же принципу: «От судьбы не уйдёшь» или, как приговаривал папа, «повешенному не утопнуть». В стихах это выражается в образах Ноева ковчега, Саломеи, Эвридики. А из всех мистических сказочников самым таинственным для меня стал Эрнст Теодор Амадей Гофман, которому, помимо «Щелкунчика», принадлежит ещё и такая фраза: «Я похож на детей, родившихся в воскресенье: они видят то, что не видно другим людям».

Свадьба родителей. 1979 год. За кольцами папа ездил в Доброе

***

Через всю жизнь, вечерами расхристанными,

В сверкании улиц, с лицом пилигрима,

Я пробегаю в своей пантомиме.

Я – не отсюда с мечтой бескорыстною.

Нашим иль вашим, плохая, хорошая,

Странствуя мимо с душою-шарманщиком,

Я всё равно – воробьёныш взъерошенный,

Ангел-поэт, не родившийся мальчиком.

Как и пришла в этот мир – обнажённая,

Так и отсюда уйду – не разжившейся,

Светлой мечтой о любви окрылённая,

И – опалённая – жизнью приснившейся.

    13.11.2011

И ещё одно фото со свадьбы родителей, на котором есть Киргиз – тётя Рая, она в центре. Такой я её и помню

В день моего рождения, в воскресенье, была капель, и с тех пор каждый год 3 февраля капает с крыш – редко когда не бывает…

Редкая семейная фотография со сказочно красивой мамой. Мне здесь, кажется, год. До моего разговора о наших корнях с тётей Таней – сестрой отца – я это фото не видела

С документами вышла, конечно же, путаница – записывать меня ходил папа, которому выдали свидетельство о рождении меня в Чаплыгине, а не в Липецке, и не Алены, как хотели меня назвать, а Елены – потому что, объяснили, имени Алена нет, дома зовите как хотите. Вот всю жизнь я и воюю из-за одной буквы – в паспорте я Елена, а зовут меня Алена – на Елену я даже не отзываюсь. Пишу я свои имя и фамилию принципиально через букву е, без ё – так серьёзней.

Мама считала, что я вылитый отец, хотя ей все говорили, что я похожа на неё. Но для меня мама была недостижимой красавицей, сравниться с которой могли только секс-символы итальянского кино того времени. В отличие от меня, в своей неземной красоте она, как и моя прабабка, была уверена – и тут не поспоришь, это действительно так.