Книга жизни. Мемуарная проза

Мария Михайловна и Иван Григорьевич Воробьёвы

Папа рассказывал другую историю – что с бабушкой, Марьей Михайловной Карамновой, дед познакомился в госпитале или когда вышел из него, поэтому я решила, это было на территории госпиталя, а значит, бабушка была санитаркой. Жизнь после войны была тяжёлой, но тогда все жили примерно одинаково.

Сначала в семье рождались девочки – Таня, Надя, Катя, Люба. Потом появился на свет папа. За ним его младший брат Миша – мне он всегда казался добрее отца, я его очень любила. Младшие девочки – Галя и Олечка; тётя Галя стала моей крёстной, а тётю Олю я помню ещё невестой, когда её выдавали замуж за дядю Славу Камагина. Мама ещё заставила меня красть у новобрачной туфельку для выкупа – вроде бы из неё должны были выпить, и я полезла под длинный стол, чтобы незаметно снять с невесты туфлю, но незаметно сделать это не удалось – тётя Оля наклонилась ко мне и спросила, что происходит. Пришлось объяснять. Туфелька оказалась в моих руках – почти как в сказке про Золушку!

Отец говорил, что больше всех своих детей дед любил Любу. Может, потому, что дочка родилась в один день вместе с ним. Каждый год на их день рождения он покупал на базаре арбуз – а день рождения обоих приходился на 11 сентября, день усекновения главы Иоанна Предтечи, когда, по примете, ничего нельзя есть круглого, что напоминает голову.

«Воробьи». Эта фотокарточка стояла на серванте в комнате бабушки Маши. Вверху: папа, Люба, Таня, Катя, Миша. Внизу: Надя, Галя, дед, Оля, бабушка

С детьми он был строг, но справедлив. Думаю, я бы его боялась, хотя до своих многочисленных внуков дед не дожил. У меня, судя по фотографиям, от него фамильный «воробьёвский» нос.

Всю жизнь дед боялся грозы – тётя Таня рассказывала, что в юности в одиночку он пережил страшную грозу в поле. После войны был электриком. Его фотографию как трудовика публиковали в местной газете.

Дед по отцу, Иван Григорьевич Воробьёв

Умер он от удара электричеством на работе 24 июля 1974 года, когда мой отец ещё был школьником. На папе, который был старшим сыном в семье (до него рождались и выживали девочки), ранняя смерть отца сказалась сильно – эмоции гасил в вине, связался с «крутыми» ребятами, на каких-то разборках оказался с обрезом, и за обиду, нанесённую его другу, выстрелил в обидчика. Ранил в живот. Тяжкие телесные – и вместо армии и лётного училища, о котором папа мечтал – и по всем данным, поступил бы – год в исправительной колонии и совсем другая судьба. Без взлётов, но зато со мной – неизвестно, родилась бы я или нет, если бы всё сложилось иначе. В тюрьме (он попал в Липецк) его уважали. Зарабатывал он там столько, что посылал деньги домой, а выйдя оттуда, приехал в Чаплыгин на такси с тортом для матери. Но о лётном училище речь уже не шла. Устроился работать водителем, жить остался в родительском доме – как старший сын, помогал.

Папа в 10 классе. Небо так и осталось – в его глазах

О смерти отца мой папа сожалел всю жизнь – не только за свои поломанные крылья – он считал, что Ивана Григорьевича можно было спасти, если бы вовремя и правильно оказали помощь. После смерти мужа Мария Михайловна растила детей одна. Воспитала и внуков, застала правнуков, и умерла 3 января 2002 года, дожив до 80 лет. Дата её похорон есть в книге стихотворений «Созвездие Лебедь» моей бабушки по матери, поэта и детского врача Галины Григоренко. Она написала Марии Михайловне такие строки:

Ну что, душа, жила, страдала,
Земные торила пути,
И вот теперь отгостевала.
Теперь – лети!

И как понять, зачем всё было —
Так краток путь.
Одна любовь всё осветила.
В любви – пребудь.

Умерла Марья Михайловна, справив за полгода до этого пышный юбилей в окружении детей, внуков и правнуков – как и мечтала, старенькой, серебряноволосой, и провожала её вся улица. Ушла Марья к своему Ивану… А вслед за ней ушла из жизни их дочка Надя, любимая сестра отца…

Но детство моё больше связано с семьёй матери.

Тишаковы

Мой прадед по материнской линии, Пётр Никитич Тишаков, родился в селе Дубовое недалеко от Раненбурга 4 июня 1888 года. Был георгиевским кавалером, офицером, эсером – в годы революции он перешёл на сторону большевиков, потом раскулачивал зажиточных крестьян, срывал с церкви кресты – или руководил этим. Мама рассказывала, что крест с чаплыгинского собора пытались сорвать двенадцать тракторов – но лишь погнули шпиль.

В эсеры прадед пошёл после того, как на одном из офицерских собраний услышал тост от одного из дворян: «Господа офицеры, берегите себя! Этого пушечного мяса на нас хватит». Из прошлого взял только награды и закрученные усы, которые залихватски носил до конца жизни.

Женился он хитростью – завалил весь пол в доме невесты ассигнациями, дабы показать, что не беден. Прабабушка, Анастасия Яковлевна Подосинникова, родилась 18 декабря 1894 года в селе Лычное Тамбовской губернии. Слыла красавицей, да такой гордой, что всем отказывала и засиделась в девках аж до 22 лет – тогда такой возраст для невесты считался неприличным. Но прадеду к сраженьям было не привыкать. Однако одержав победу, он проиграл – едва ли не на следующий день после свадьбы эти деньги обесценились, и на него обрушился гнев красавицы жены, не привыкшей к отказам.

Фотографий прабабки в молодости увидеть мне не довелось, но о её властном характере была наслышана даже я. Что касается неземной красоты – судя по фото её детей в юности, которое попалось мне в детстве, а потом так и не нашлось, сколько я ни искала, даже у рязанской родни – её дочери даже на чёрно-белом фото ослепляли идеальными чертами одухотворённых лиц, но именно тётя Рая – наикрутейшего нрава, за который её прозвали Киргиз, поразила меня своим грозным сиянием – словно жар-птица. Бабушка тогда сильно удивилась, когда я восхитилась, какая Раиса красавица – в семье красивой и милой, в том числе, и за характер, считалась Валя. Впрочем, характер у Раиски, как звали её в семье, был в мать – прадед, пройдя две войны, никого не боялся, кроме Анастасии Яковлевны.

Прадед (справа) и прабабка вместе с отчимом и дядей бабушки

Семейное предание гласит, будто прабабка даже стреляла в прадеда из его собственного именного маузера – за то, что на её просьбу принести с работы мёд больным детям (украсть у государства, говоря языком того времени), он принёс всего полстакана. Спасаясь от гнева жены, прадед выскочил в сенцы, закрыв за собой дверь. Пуля задела ключицу.

Тётя Валя потом в разговоре подтвердила мне эту семейную легенду, заодно рассказав, что, помимо георгиевских крестов, прадед был награждён и орденом, который вручала ему последняя российская императрица. В годы НЭПа все свои уже ненужные и потерявшие после революции ценность награды он обменял, накупив любимой жене в Москве нарядов, которые потом донашивали за матерью девки, как звали в семье дочерей. Оставшиеся георгиевские кресты в голодные военные годы обменяли на муку.

После революции прадед был председателем сельсовета – видимо, настолько рьяным, что в Дубовом в них стреляли, кулаки несколько раз поджигали его дом. Семья переехала в Кривополянье, рядом с церковью Михаила Архангела, в которой потом через много лет крестили меня – в советское время это был единственный действующий храм в Чаплыгине, там хранилась перенесённая из Петропавловского монастыря чудотворная Тихвинская икона Божией Матери.

В 50-х в уже ставшем Чаплыгином Раненбурге прадед вместе с дедом построили дом «на бугре» – высоком берегу Становой Рясы, недалеко от того самого собора – в 80-х там был адрес: Советская площадь, 7 – последний дом наискосок от тогдашнего здания музыкальной школы, где я училась.

Свято-Троицкий собор в Раненбурге построили в 1806—1818 гг. Колокольня появилась позже, уже в 1830-х годах по проекту А. Биндемана и А. Воронихина

Умер прадед от туберкулёза 29 октября 1963 года, оставив после себя деревянный дом в центре Чаплыгина и семерых детей. Их судьба отразила эпоху: Анюта была фронтовичкой; бездетная, она воспитывала дочку своей сестры Клаши, которая отсидела в сталинских лагерях «за анекдот» из-за того, что её оклеветали подруги; её дочка Люба считала Анюту своей матерью. По имени Анюты ход к тёти-Валиному двору называли Анютин закуток. После лагерей Клаша жила в Нижнем Новгороде, где у неё родились сыновья – Олег и Серёжа, с редким отчеством Илларионовичи. Ваня уехал в Москву, Валя – в Рязань. В Чаплыгине остались мой дед, Николай Петрович, Раиса и Маша – она жила в Заречье.

Моё окошко уже заросшего деревьями дома

Анастасия Яковлевна была бесстрашной. Главным для неё в жизни были дом и семья и, когда по Тамбовщине прокатились антоновские бунты, она поила Антонова квасом – его отряд проходил мимо дома. В подвале в это время прятался прадед. Если бы не хитрость прабабки, которая бросилась угощать «освободителя», его бы убили.

До моего появления на свет Анастасия Яковлевна не дожила двух лет. Мама рассказывала, что к концу жизни она совсем ослепла, ходила на базар, который был рядом с домом, в мужском пиджаке, раздав все наряды красавицам-дочерям. Разделяла и властвовала до конца своих дней – назначала кого-нибудь из детей наследником, писала на него завещание на дом, а когда ей не угождали, назначала нового и переписывала своё волеизъявление.

Умерла она 27 мая 1978 года. Её похоронили рядом с прадедом. А потом, спустя 14 лет, рядом с родителями похоронили и деда…

Дед

Дед, Николай Петрович Тишаков, родился 16 апреля 1933 года. Его детство пришлось на Великую Отечественную войну. Есть было нечего – дед рассказывал, что на весь день им, детям, давали кусок хлеба и кружку молока.

После войны дед поехал в армию, в мореходку. Море было его мечтой. Но по дороге он вышел на полустанке, состав тронулся, дед вскочил на подножку вагона – и соскользнул вниз. Остался без обеих ног – и когда вернулся домой, выхлопотал себе протезы, выучился на тракториста и попросился в поле. С огромным трудом и благодаря разрешениям свыше трактор ему всё-таки дали. И не пожалели: дед стал лучшим трактористом. Это сейчас в современных комбайнах есть даже кондиционер, а тогда дед выдавал по три нормы на послевоенном тракторе, за что в газетах его прозвали «вторым Мересьевым».

Дед по матери, Николай Петрович Тишаков, в центре

Майя Румянцева посвятила ему стихотворение «Красота», где романтизировала его историю, вплоть до игры на гитаре, на которой дед никогда не играл, но после её поэтических строк мечтал научиться:

Дед, Николай Тишаков, на работе – позирует фотокорреспонденту

***
Кто-то кричал: «Нынче Пашка пашет…»
И мы бежали к дымящейся пашне.
И, встав потом у зелёной обочины,
С ребячьим восторгом глядели оттуда.
А он, у края пропасти точно,
Трактор свой разворачивал круто.
Казалось, машину потянет к обрыву,
И бабы глаза закрывали пугливо,
И после кричали: «Эх, бесшабашный!»
Лукаво им подмигивал Пашка
И улыбался вовсю белозубо,
И голос его летел за версту:
«Полюби меня, Маруся!
Полюби за красоту!»
Были очи черней, чем уголь.
Были брови – тревожное чудо.
Забиралась я в дальний угол,
На него смотрела оттуда.
В десять лет красота непонятным,