Жизнь счастливая, жизнь несчастная

Я повернулась и увидела мужчину и женщину, вытирающих пыль с полок.

Я поздоровалась и объяснила им причину моего визита.

– Красиво, но сильно ярко светят, – закончила я свой монолог.

Мужчина вёл себя вежливо и обходительно. Он сказал, что прожектора не уберут, но опустят вниз.

– Спасибо, – ответила я. – А когда вы открываетесь?

– Десятого декабря, – ответил мужчина, улыбаясь. – Приходите.

Я знала, что не приду сюда, но из вежливости ответила «хорошо». Прожектора опустили почти сразу, как только мы ушли.

Вечером мне не спалось. Лежала в кровати, а в голове кружили воспоминания об отце… Он звонил не регулярно, иногда пропадал на месяцы и даже годы, и от него не было никаких вестей. А потом внезапно обнаруживался, нарушая тишину телефонным звонком.

Я не всегда была рада его звонкам. Однажды он поинтересовался, дружу ли я с мальчиками, целуюсь ли я с ними… Мне было девять лет, в этом возрасте я не думала о поцелуях. Я бурчала что-то в ответ, и очень хотела, чтобы отец повесил трубку и этот разговор закончился. Мамины родители, видя моё пренебрежительное отношение, хмурились и упрекали меня. «Разве можно так?», – говорили они мне. Отец помогал нам с мамой деньгами, поэтому меня заставляли быть с ним вежливой и услужливой. Родственники боялись, что если я не буду отвечать взаимностью отцу, он прекратит всякую помощь. Мне ничего не оставалось, как выслушивать всё, о чём он говорил и отвечать на его каверзные вопросы.

Когда я уехала в Новосибирск и поступила в колледж, отец продолжал поддерживать со мной связь посредством телефона. Бывали дни, когда мы подолгу разговаривали и я чувствовала в нём родственную душу. Но порой разговоры с ним носили тяжёлый и болезненный характер. Он звонил, чтобы высказать то, что накопилось у него на душе – негатив, грязь, похоть, отторжение. Я была урной, в которую он сливал свои отходы.

Однажды я возвращалась из колледжа к тёти, у которой в то время жила. В сумке зазвонил телефон. Я взяла трубку и услышала голос отца. Я с неприязнью отвечала ему, желая поскорее отделаться от навязчивого собеседника, которому совсем были не важны мои чувства. Но отец и не думал заканчивать разговор. Он нёс околесицу, похожую на бред псих больного. Меня захлестнуло волной негодования. Почему я должна выслушивать этот бред? Разве я не заслужила доброго и уважительного отношения к себе? От нахлынувших на меня чувств я перестала осознавать происходящее вокруг. Всё пространство заполнил голос отца. Весь мир был этим голосом. Не соображая, что делаю, я пошла через проезжую часть, наперерез машинам. Большой чёрный джип резко притормозил передо мной. Из окна машины выглянуло злое лицо мужчины. Он начал ругаться, но я не слушала.

– Сволочь, – бросила я мужчине и прошла мимо.

Отец слышал всё, что происходило в момент нашего разговора и даже не поинтересовался, кто на меня ругался и кого я оскорбила, назвав сволочью.

Когда на свет появился мой первый ребёнок, отец спросил, нет ли у него синдрома Дауна, ведь ему показалось, что мой сын умственно отсталый. Я спокойно ответила, что ребёнок здоров. Не понятно, почему он решил спросить об этом, ведь мой сынок не имел ни малейших признаков этого недуга. Вероятно, вопросы такого характера для отца были в пределах нормы.

Он умел выбить меня из колеи даже не задавая провокационных вопросов. Как-то днём я зашла на электронную почту и увидела входящее письмо от отца, в котором он рассказывал о своей сексуальной жизни с матерью. В конце письма он поучал меня, как надо воспитывать детей. «И детей надо бить, современный мир выращивает каких-то креативщиков», – закончил он.

Да… Никогда не думала, что быть креативным плохо и тем более я не ожидала, что родной отец может написать такое дочери. Содержание письма пошатнуло всю мою душевную организацию. Мой сон нарушился, во мне кипел гнев, негодование. Я всё время думала о написанном, терзала себя мыслью – за что он так со мной обходится?

Через несколько дней я написала ему ответ. Я с ожесточением набирала на клавиатуре текст и в своём письме была преисполнена жгучей ненависти. Он нарушил священные границы отцовства, переступил черту дозволенного и в очередной раз показал насколько ему безразличны чувства собственной дочери. В ответном письме я оскорбляла отца самими непристойными словами и объясняла ему свою позицию. Затем нажала «отправить», удалила его контакт из базы данных и заблокировала его аккаунт.

После этого наше общение прекратилось более чем на два года. Весной 2020-ого он снова мне позвонил. Я взяла трубку, но мне было неловко с ним разговаривать, поскольку я помнила какими грубыми и неприличными словами называла его в последнем письме. В конце этого недолгого и нежеланного разговора я извинилась. Отец невнятно ответил, что всё нормально.

В следующий раз он позвонил, когда мы с детьми гуляли на площадке возле дома. Мы общались по видеосвязи и он делал мне комплименты. Он разглядывал моё лицо и говорил, что с каждым годом я становлюсь прекраснее и что у меня всё ещё впереди. Отец интересовался о ситуации в нашей стране, связанной с пандемией коронавирусной инфекции. Вероятно, он переживал за меня и за внуков. Он звал к себе в гости, сказал, что у него пустует комната и что я могу всегда в ней поселиться. Я улыбалась в ответ на его слова и отвечала «точно не сейчас».

На лице отца появилась счастливая улыбка, когда я показала ему по видеосвязи Даню и Соню. Возникло чувство, что я снова общаюсь со своим родным папой, который беспокоится за меня и любит своих внуков. Наш разговор длился около часа, во время которого он больше задавал вопросы, нежели что-то рассказывал о себе и о своей жизни. Он давно развёлся со своей второй женой и жил один. Когда я спросила, как у него дела, он немногословно ответил: «Всё как обычно. Работа, дом». Работа и дом, в котором помимо него живут собака с кошкой.

В следующий наш разговор мы обсуждали детектив, который я взялась писать несколько месяцев назад. Мне было приятно, что отец интересуется моим творчеством. Его удивило то, что я выбрала детективный жанр. Он подробно расспрашивал о сюжете, о сестре, которая ищет убийцу своего брата. Ко мне прибегали дети, и я снова показывала их по видеосвязи. Отец искренне смеялся и общался с ними.

Он был счастлив увидеть на экране телефона меня и внуков, но в один ясный летний день наше общение вновь потерпело фиаско. Как-то раз я написала ему о своих злоключениях, об уроке истории, о несправедливом отношении ко мне и об одном нехорошем человеке, с которым я имела глупость связаться и чем это обернулось для меня… Я писала, что мне не к кому было обратиться, потому что всегда знала, что моя собственная семья никогда меня не поддержит. В ответ отец сообщил, что быть неблагодарной дочерью, коей являюсь я – хуже всего того, о чём я ему написала. С моей стороны было наивно полагать, что он проявит сочувствие и утешит, но всё таки я ждала душевного участия и тепла, а не упрёков.

С той поры об отце ни слуху ни духу. Он не ведает, что происходит в жизни его дочери, а я ничего не знаю о нём. Иногда думаю о том, чтобы вновь начать с ним общение, принять все его пагубные странности, его привычку провоцировать и открыто говорить неприятные вещи… Но меня останавливает понимание того, что ничего хорошего из нашего общения не выйдет. Он снова напишет или наговорит по телефону гадостей, от которых я буду сама не своя и на этом связь оборвётся, как это бывало не раз.

Глава 20

Когда решение о переезде обрело чёткие очертания, маме я не сказала об этом ни слова. Она жила в неведении, и это было мне на руку. Чем позднее она узнает, тем меньше погибнет моих нервных клеток. На предыдущей неделе я решила, что время пришло и посвятила маму в наши планы. К моему удивлению, она спокойно восприняла эту новость, но лишь потому что по своему обыкновению она слушала меня, но не слышала о чём я толкую. Она не осознала всей глубины и серьёзности, и как обычно напридумала себе всякого – решила, что мы едим в гости к маме мужа, хотя я ни слова об этом не говорила.

Когда до неё дошёл истинный смысл, её спокойствие сменилось напряжением. Она пришла ко мне домой, её голос отдавал холодом, а вопросы звучали резко, словно я вдруг оказалась на допросе. Я сидела на стуле, а она стояла надо мной, скрестив руки на груди – в позиции неприятия.

– А если вам там не понравится? – спрашивала мама.

Что ж, вполне уместный вопрос. Хуже точно не будет.

– Если у тебя, как ты сама говоришь, такая нежная психика, ты уверена, что ты справишься на новом месте с проблемами?

Вероятно, мама беспокоилась за меня, но делала это так, словно хотела ударить по больному или же внушить мне страх и неуверенность. В любом случае, мама не знала одного – в моё сердце невозможно поселить страх, поскольку он давно там живёт.

– Здесь есть и садик и школа, – аргументировала мама. – А там ты не знаешь…

Я провела в Кочках детство и юность. Каждый день я видела одноэтажные частные постройки, поля с болотами, берёзы и тополи. Конечно, я хотела, чтобы мои дети знали, что на свете существуют театры, бассейны, школы актёрского мастерства и многое другое, чего никогда не было и не будет в селе.

– Так вы и мебель отсюда увезёте? – удивилась мама.

Она всё таки не до конца осознала всю грандиозность нашего переезда, всю его основательность и необратимость.

Этот разговор закончился тем, что мама ушла, хлопнув дверью, перед этим высказав в мой адрес угрозу.

Когда я была ребёнком не было такого понятия как «моя жизнь». Я была неотделима от мамы, поэтому и жизнь была не моей, а нашей с мамой, общая. И если мама была счастлива, то и я чувствовала и разделяла это счастье, наполняя им своё существование, а если мама злилась и нервничала, то жизнь покрывалась кромешным мраком. После развода родителей, разлуки с отцом и переезда в село жизнь покрылась кромешным мраком.

Одним тёплым безмятежным вечером мы гостили у бабы с дедой. Мама, тётя, Юля и я сидели на летней кухне, и мама пыталась заставить меня выпить кефир. Этот кислый напиток с противными комочками готовила баба Валя. Он обладал неприятным запахом скисшего молока и имел привкус чего-то несвежего и забродившего. Мама считала, что мне жизненно необходимо употреблять кефир, поскольку он полезен для кишечника. Я сделала пару глотков и ощутила во рту комочки, после чего наотрез отказалась от сомнительного питья. Мама пришла в ярость и накинулась на меня. Тётя в испуге закричала, выскочила из летней кухни и ринулась звать на помощь бабу с дедой.

– Лариса Алёну убивает! – кричала она, нарушая безмятежную тишь сельского вечера.

На пороге летней кухни появилась баба Валя, её лицо было по привычке строгим. Мама постепенно успокоилась, но кефир я так и не выпила.

Земля уходила из-под ног, когда она злилась. Я прятала вглубь себя свои чувства, злилась и винила себя в том, что мама выходит из себя, кричит и меняется в лице.

Однажды ночью я встала с кровати и пошла в туалет, во тьме касаясь стен и дверей. Внезапно резкий, полный смертельного ужаса крик разорвал тишину. Я вздрогнула, колючий страх пронзил каждую клеточку тела. Я бросилась обратно в комнату, быстро запрыгнула в кровать и накрылась с головой одеялом. Мама кричала во сне. После развода ей начали сниться кошмары. Она рассказывала, что ей снились трупы. Гора из трупов.

Мама страдала проблемами со сном с детства. Обеспокоенные родители водили её по знахаркам, показывали врачам, но всё было без толку. Таблетки лишь на время помогали справиться с бессонницей, и когда препараты не помогали, наступали минуты отчаяния и страха.

В школе у мамы не складывались отношения с одноклассниками. Подружки шептались у неё за спиной, а один мальчишка обзывал её стрекозой. Она говорила мне об этом однокласснике так, словно он до сих пор её обзывал, настолько была сильна её ненависть к нему. «Он называл меня – «стрекоза! Стрекоза!» и постоянно пытался поддеть», – говорила она, произнося слово «стрекоза» неестественно противным голосом.

Ненависть мамы передалась и мне, разлилась по венам и достигла сердца. Я переняла эстафету злости и теперь тоже люто ненавидела её одноклассника. Мама достала из папки чёрно-белую фотографию и показала на мальчишку, сидящего в первом ряду. У него были чёрные волосы и, как мне тогда показалось, жестокий взгляд. Мама убрала изображение, а немного погодя я достала эту фотографию из папки и расцарапала лицо одноклассника остриём от ножниц.

Я начинала ненавидеть всех, о ком плохо отзывалась мама. Однажды мы шли по тропинке по направлению к бабе с дедой. Был тёплый летний вечер, на дорогах лежала пыль, трава лениво покачивалась у обочины тротуара. Мама завела разговор о её родителях, в котором слышалась обида и злость. Во мне проклюнулся росток неприятия к бабе с дедой. С годами он рос, подкрепляясь их тяжёлыми нравами, склонностью к подчинению и психологическому давлению.

В декабре 2019 года я сделала запись в своём дневнике. Я писала о маме, выражая опасения по поводу её эмоционального здоровья. Дело в том, что она стала время от времени травмировать себе глаза. Происходило это по-разному и всегда с её слов случайно.

Как-то раз мама снимала развешанное накануне бельё, которое всегда вывешивала сушить на улицу. Турники, на которые были натянуты бельевые верёвки, располагались рядом с выгребной ямой, в которую сливались отходы со всего дома. Был зимний вечер, на дворе стояла кромешная темень, поэтому маме пришлось снимать вещи на ощупь. Она не увидела железную леску, натянутую вдоль турников, и зацепилась за неё глазом. Когда я увидела маму, внутри меня зашевелилось что-то неприятное, от чего мне стало не по себе. На меня глядел окровавленный белок глаза. В случившемся мама обвиняла соседку, поскольку это была её леска для белья. Мне же эта ситуация показала, насколько необдуманны бывают людские поступки. В темноте могло произойти что угодно, и травма глаза – не самое страшное.

Глаз не успел прийти в норму, как мама снова травмировала его. На этот раз она случайно ткнула в него кончиком от очков. Бывает так, что случайность является лишь закономерностью, обусловленной цепочкой связанных между собой событий. То, что она ткнула в глаз оглоблей от очков, может говорить о рассеянности, которая бывает от бессонницы. Но возможно, мама просто была неаккуратна.

Всякий раз после ужина мама больше часа наводила чистоту на кухне. Тарелок было немного, но она тщательно мыла и ополаскивала, уделяя каждой посудине больше времени, чем родной дочери. Как-то вечером я зашла на кухню и моё сердце ёкнуло. По маминой спине ползла струйка огня. Тонкая верёвочка от фартука, висевшая позади, упала на раскалённую конфорку и загорелась. Мама как ни в чём не бывало стояла над раковиной с тарелкой в руках, вероятно, находясь в своих мыслях и полностью отсутствуя в реальном мире.

– Ты горишь! – крикнула я.