Никому о нас не говори

– Выдохни. Я через этот проулок пробку объезжаю. А то сейчас весь воздух в салоне в себя от страха всосешь, – ерничает Горин.

И на несколько мгновений переключает свое внимание с лобового на меня. Мы пересекаемся взглядами. Глаза Тимура полны холода. Он не смотрит, а прокалывает взглядом. Но от этого злость и ощущение какой-то полной беззащитности перед ним лишь заставляют мою кровь закипать, а дыхание учащаться. Он и правда просто издевается.

– Слушай. Давай просто договоримся. – Тимур отворачивается и неожиданно принимает нормальное положение за рулем. Выпрямляет спину, ухмылка пропадает, а голос слегка хрипит. – Один раз и навсегда. Я отвожу сейчас тебя домой, и мы больше никак не соприкасаемся. Я тебя не знаю. Ты меня не знаешь. Если кто будет спрашивать, что видел нас на той вечеринке, ссылайся на то, что я приставал, а ты меня послала. Но ни слова, что ты интересовалась мной из-за татуировки и прочее. Просто забудь все, что видела. Это всего лишь подпольные бои. Некоторые просто выпускают там пар. А я там, потому что так нужно. – Замечаю, что костяшки пальцев Тимура белеют. – Будешь держать рот на замке – у тебя все будет хорошо. Усекла? – Тимур снова кидает на меня пронзительный взгляд.

Я, не задумываясь, киваю. Тимур еще раз осматривает меня, скромно сидящую рядом на пассажирском сиденье, и только потом отворачивается с вопросом:

– На какой улице ты живешь? И я отворачиваюсь тоже:

– По пути будет торговый центр. Останови там. Я дальше сама дойду. – Сообщать Тимуру свой точный адрес даже под дулом пистолета не стану.

– Я высажу тебя в ближайшем к нему дворе.

И после этих слов машина действительно сворачивает в еще один проулок, не доезжая до пункта назначения. Тимур еще несколько минут лавирует на поворотах, светофорах и останавливается во дворе обычной хрущевки, прямо за торговым центром.

Благо эту местность я знаю. Отсюда до моего дома минут пять-семь неторопливой ходьбы. Но я-то надеялась, что меня высадят прямо у дверей ТЦ и я пережду непогоду там, в кафешке. Только кое-кто решил по-своему.

Моя рука тянется к дверной ручке, а взгляд – к Тимуру. Снова широко развалившись на своем сиденье, он смотрит в одну точку на лобовом стекле. Но все его напряжение выдают пальцы: они стискивают руль так, что выступающие жилы на тыльной стороне ладоней лишь сильнее подчеркивают черные линии татуировок. Горин не поворачивается ко мне, даже когда я щелкаю замком на двери. Он равнодушно демонстрирует свой профиль.

В салоне машины застывает густая тишина, разбиваемая только ударами капель дождя по стеклу и крыше. А меня на какие-то доли секунды окутывают сомнения: выйти из машины гордо и молча или бросить ему сухое спасибо? Все же довез. Но обрываю свое дурное намерение. Никакой благодарности Горин не заслуживает. Он просто псих, занимающийся черт знает чем по подвалам старых заброшек. От него нужно бежать и не оглядываться.

Но я смотрю на Тимура, не двигаюсь, не бегу, а в груди ощущаю тяжелые удары сердца. Скольжу взглядом по каменному профилю, зачем-то надеюсь,

что он обернется и хоть что-то скажет мне. Произнесет «извини» за то, что уже несколько раз вел себя со мной омерзительно, по-хамски. Только Тимур будто бы отключился и где-то не здесь.

Ясно понимаю – никаких извинений не будет. Прижав рюкзак к себе, я рывком выскакиваю из машины и с размаха хлопаю дверью. За несколько секунд приходится вздрогнуть дважды. От вновь обрушившегося на меня потока холодной воды. И от пронзительного визга шин по асфальту у себя за спиной: машина Горина исчезает из вида.

Я остаюсь одна под проливным дождем посреди облезлых хрущевок.

* * *

Домой я возвращаюсь мокрая до нитки. Только что отоспавшаяся после вчерашнего дежурства мама встречает меня бесконечными охами и причитанием. Из моих кроссовок хоть половником воду черпай, с одежды и волос течет.

Мне приходится врать. Снова. Я сочиняю историю, что поехала на физкультуру, меня застал дождь, пришлось срочно возвращаться домой. А мои порозовевшие от очередного вранья щеки мама принимает за уже начавшуюся простуду и бескомпромиссно отправляет меня греться в ванную. Я и не думаю сопротивляться. Сейчас мне действительно очень нужно уединение, даже больше, чем горячая вода.

Закинув всю мокрую одежду в стиральную машину, я залезаю в ванну, которая с каждой секундой наполняется водой. Мое продрогшее тело погружается чуть ли не в кипяток, но меня все равно бьет дрожь. Подтянув колени к подбородку, я замираю,

отрешенно уставившись в затертый узор старой плитки. Перебираю каждый момент сегодняшнего дня, начиная с того, как мой рюкзак по просьбе Горина стащил какой-то придурок. И под монотонный шум воды из крана пытаюсь собрать прыгающие мысли в голове.

Во-первых, у Горина не все дома. Он то принимает меня за чокнутую фанатку, то преследует меня сам, угрожая и запугивая. Во-вторых, Горин хочет, чтобы я заткнулась и боялась его, но, похоже, боится чего-то сам. Его выдавали побелевшие костяшки пальцев, которые впились в руль, и напряженные скулы. Боится Тимур явно не осуждения, если вдруг кто-то узнает, что он бьет морды под аплодисменты какого-то быдла. В-третьих, как бы там ни было, я решаю, что буду хранить молчание. Я перестану думать о Тимуре, о том, что видела тогда на ринге. Постараюсь забыть тот вечер. Начну уговаривать саму себя больше не задавать самой же себе никаких вопросов. Это все меня не касается и никогда не касалось.

Я больше не хочу вздрагивать при появлении Горина. Больше не хочу ни от кого шарахаться. Не хочу врать маме и Соне. Я не смогу вечно следить за тем, чтобы не ляпнуть лишнего, и придумывать оправдания, почему пришла домой раньше или почему не отвечаю на звонки и сообщения.

Ну и, в-четвертых, я больше никогда и ни за что не поддамся на уговоры Сони пойти с ней куда-либо. Все наши встречи только у нее или у меня дома. Все. Нужные выводы я для себя сделала.

А в-пятых… Стоит мне только зажмуриться, как в моей голове вспыхивают татуированные руки, бритый затылок, черная кожаная куртка, блеск крошечной серьги в виде креста, взгляд зелено-карих глаз,

пронизывающий едва ли не насквозь, крепкая шея с набитой на ней надписью.

Кстати, о надписи. Poison. Что вообще она означает? Тянусь за телефоном, который, как обычно, кладу на полочку у раковины, и вбиваю в поиск «poison».

Интернет выдает ответ: «отрава, яд».

Я хмыкаю. Несомненно, это определение подходит Горину, ведь, стоит ему только появиться рядом, все становится плохо. Его присутствие буквально отравляет мне жизнь.

Из моей груди вырывается тяжелый стон и теряется в клубах горячего пара. Кажется, я просто задолбалась. Полина, Тимур, Соня… Я выпрямляю ноги и съезжаю на дно ванны. Задерживаю дыхание, погружаясь всем телом в обжигающую воду. И в груди будто тяжелеет, придавливая к шершавому дну ванны. Глухое бульканье воды в моих ушах глушит громкое биение

сердца.

ГЛАВА 18

Утро. пары. Я и Соня преспокойно сидим на подоконнике в коридоре, ожидая преподавателя. Соня уткнулась носом в телефон, а я – в лекции по философии. Но, если откровенно, просто делаю вид, что меня интересуют исписанные листы.

Который день я так или иначе высматриваю в проходящих мимо студентах Тимура. И третий день никого. Это радует и пугает одновременно. Уже хочется убедиться, что при встрече с ним меня действительно больше не ждут сюрпризы. Никто не будет мне угрожать или пытаться заманить в темный угол. Я правда очень хочу спокойствия. Тем более что у меня закончилась фантазия придумывать что-то правдоподобное про то, куда я исчезаю.

В тот раз, после воровства моего рюкзака и разговора с Тимуром в машине, пришлось опять врать Соне, почему я так и не вернулась на пару.

«Вор выбежал на улицу через пожарный выход, бросил рюкзак в клумбе и сбежал. Пока я собирала свои вещи, хлынул дождь. Я промокла и пришлось вернуться домой», – так я объяснила все Соне. Не знаю почему, но она поверила. А я поклялась больше не врать. Меня все еще не покидает это дурацкое намерение. Хотя дать себе обещание и выполнить его – две разные крайности.

Неосознанно слежу взглядом за теми, кто идет мимо. Я реагирую почти на каждого проходящего, пока передо мной не всплывает Петрова собственной персоной. На ней кислотно-розовая блузка, обтягивающие джинсы, длинные волосы теперь вообще почти всех цветов радуги, а в руках небольшая коробка. Полина протягивает ее мне. Я ошалело смотрю то на нее, то на Петрову. Которой, кстати, тоже не было на парах несколько дней.

– Это что?

– Тебе, – спокойно заявляет Полина. На ее оштукатуренном лице, кажется, вся серьезность мира. – Бери. Это действительно тебе нужно.

Я сама не понимаю, как эта коробка оказывается у меня в руках. Полина в прямом смысле всовывает ее мне и гордо удаляется к соседнему окну. Даже слова вставить не получается.

– Что это? – тут же подает голос Соня, отложив телефон. – Она башкой поехала?

– Не знаю, – бормочу я, ставя коробку на подоконник.

Что это за явление в лице Петровой? Как баран на новые ворота я и Сонька глазеем на коробку. Но не проходит и секунды, как рука подруги уже тянется к ее крышке.

– Не думаю, что это хорошая идея, – тут же торможу Трофимову с опаской.

– Ну не бомба же там, – задумчиво фыркает она.

– Но и не торт…

Я нутром чую, что открывать это не стоит. Только Соня – такая Соня! Даже не советуется со мной. Ничего не происходит – ни взрыва, ни побега тараканов. Через мгновение мы обе смотрим на дно коробки, и у меня до боли сжимаются кулаки, до скрипа стискиваются зубы, а под рубашку заползает мерзкий холод. На дне коробки уложены шампуни и аэрозоли от блох, ржавые садовые ножницы и использованные одноразовые бритвы. Я прекрасно осознаю, что все это значит, что это за коробка и зачем Петрова подсунула ее мне.

– Вот дуры, – слышу шипение Соньки как издалека.

Злость приливает к щекам, а перед глазами скачут мушки. На одном дыхании и порыве я хватаю коробку и подлетаю к Полине и Жене, что устроились на соседнем подоконнике.

– Петрова, – цежу я, глядя в ее нахальные глаза, – отвали от меня! – Кидаю ее «подарок» на подоконник, а его содержимое звенит внутри. – Что за идиотизм? Зачем ты это делаешь?

Женя давится смешком, а Полина, изображая невинность, хлопает наращенными ресницами: