Шелби

Три звуконепроницаемых отсека разделили шестерых задержанных на площади попарно. Цепи из сверхпрочного сплава выползли из круглых клюзов столешниц, вцепились массивными клешнями в запястья задержанных. Парики, очки, маски валялись на столах. Рюкзак Маши был вывернут наизнанку, кларнет американца лежал отдельно от футляра. Все шестеро прошли по два круга разговоров с сотрудниками спецслужбы, находились на этапе ожидания своей судьбы и были настроены по-разному. Леди напевала и трясла плащом. Охранник хихикал и корчил рожи. Чёрная парочка пришельцев спокойно беседовала. Маша и американец бодрили друг друга нервным дёрганьем общей цепи, но разговаривать не решались, только косились друг на друга.

С обратной стороны звуконепроницаемого стекла за всеми шестерыми наблюдали два Серых Костюма. Часы на стене показали двадцать три часа пятьдесят девять минут.

Тот из Костюмов, что был дороже и старше, постучал указательным пальцем по подбородку, спросил:

– Проверили всех?

– Да. Охотники за хайпом, – более молодой Серый Костюм протянул старшему папку с документами, но после отрицательного движения подбородка убрал её за спину. – Обычные шалопаи. Решили поиграть в двойников.

Старший кивнул на первый отсек.

– Сергей Сергеевич Ломакин, кличка Лом, двадцать пять лет, аспирант.

Старший указал на Леди Даду.

– Инга Валерьевна Смагина, двадцать пять лет, аспирантка.

Старший Серый Костюм выпятил нижнюю губу, одобрительно кивнул, глядя, как Инга грациозно переложила ногу на ногу. Постоял некоторое время в ожидании нового движения, не дождался, перешёл ко второму отсеку.

– Виктор Николаевич Горин, двадцать пять лет, аспирант. Борис Львович Аверин, двадцать пять…

– Сынок Аверина из Трубопроводпрома?

– Так точно.

Старший поморщился, перешёл к последнему отсеку.

– Что за американец?

Младший открыл папку, зачитал:

– Гуди Анджело Фаллен. Кинорежиссёр. Приехал просить политического убежища. В Америке его преследуют.

– За что?

– Харассмент… – молодой хотел дать пояснения, но его старший товарищ знаком показал, что термин ему понятен.

– По виду не скажешь… Дальше.

– Бестужева Мария Николаевна, девятнадцать лет, студентка.

– Криминал есть за ними?

– Никак нет.

– Как ситуация в СМИ?

– Положительная. Задержание посчитали частью представления Леди Дады.

Старший Серый Костюм втянул носом воздух, вернулся взглядом к Инге.

– А наша Инга Валерьевна получше оригинала будет. Если криминала нет, то уголовка не нужна. Можно отпустить.

– Как?

– Через полицию. Административный кодекс никто не отменял.

– Есть через полицию.

Часы на стене показали ноль часов и пять минут.

Слепые надежды

В коридоре отдела полиции электронные часы показали без пяти минут двенадцать и остановились. Подумали немного, секунд десять. Поняли, что сваляли дурака, и опять пошли, навёрстывая, догоняя, постукивая старым реле в своё оправдание. Впрочем, для сидящих на нарах в камере Маши и Гуди время сейчас имело довольно абстрактный характер. По великому недоразумению они находились в одной камере, сидели, как говорят бывалые, борт о борт, в полной тишине, которая регулярно приходит в подобного рода заведения, давая людям время собраться с мыслями, передохнуть или помечтать.

Маша как раз мечтала. Ей очень хотелось немедленно получить огромного плюшевого медведя с чёрным пластиковым носом и потайным карманом на молнии – скажем, под левой лапой. Сидеть в обнимку с большой мягкой игрушкой тепло и удобно, а из кармана можно незаметно доставать шоколадные конфеты Бабаевской фабрики и съедать – всем известно, что шоколад прогоняет страх.

Но закон требовал исключить в подобных местах контакт не только с твёрдыми, но и с мягкими предметами, дабы настроить задержанного на безусловно признательную волну, в крайнем случае на частично признательную, но непременно с деятельным раскаянием, чтобы Фемида могла в полном объёме учесть смягчающие обстоятельства, которые присутствуют в любом, даже самом кровожадном преступлении. Короче, Маша сидела в камере без медведя, с иностранцем, обвинённым у себя на родине в приставании к женщинам. Одежда обоих источала аромат третьего дня, но носы приспособились, реагировали только на совершенно резкие посторонние запахи. У Гуди зудела спина – переживала долгое отсутствие футляра с кларнетом, а шевелюра приняла просто катастрофические по своей лохматости формы. Впервые за двое суток их оставили в покое на продолжительное время, и постепенно из отдельных фраз сложился разговор.

– Я вас сразу узнала. Вы – Гуди Фаллен. Я смотрела ваши фильмы.

– Приятно. Наше знакомство состоялось при таких экстравагантных обстоятельствах.

– Гуди, если вам удобно, можем говорить по-английски.

– Маша, мне советовали больше говорить по-русски. Мне нужна практика. Возможно, теперь это уже неактуально…

Маша и Гуди синхронно почесали носы указательными пальцами и улыбнулись, впервые за последние дни.

– Гуди, вы давно в России?

– Миновал шестой месяц.

– И как?

– Волшебно. Нам про вас, про русских, говорят много неправды. В России всё так прогрессивно! Вот мы с вами сидим в одной камере. Это унисекс. Это сверхдемократично. В Штатах такое ещё не скоро будет. И у вас отличная сотовая связь.

– Гуди, вы приехали в Россию снимать кино?

Гуди осмотрелся по сторонам, сел по-турецки, покосился на белый стакан пожарной сигнализации под потолком, перешёл на шёпот:

– Я приехал в Россию, чтобы получить гражданство. В Америке я стал не слишком популярен. Несколько женщин судились со мной. Сразу все. Очень много денег ушло на адвокатов, и мне запретили снимать моё кино…

Гуди сплюнул на пол, посмотрел на девушку в упор. Маша отодвинулась и максимально натянула платье на колени.

– Да, неприятность.

– Вы москуичка в корень? – Гуди хрустнул пальцами («кранч, кранч»).