Софи подозвала к себе одного из молодых людей.
– Садитесь тут, у моих ног, – сказала она.
Тот в самом деле поместился у ног ее.
– Ну, говорите мне любезности, говорите, что я как ангел хороша, что вы от любви ко мне застрелитесь.
– Первое совершенно справедливо, а второе нет, потому что жизнь свою и себя самого я люблю больше всего, – ответил молодой человек, желая сострить.
– Ох, как это неумно, вяло, натянуто! – говорила Софи. – Какие вы нынче все пошлые.
В девичьей между тем происходили своего рода хлопоты. Молодая горничная вошла с графином оршада и вся раскрасневшаяся.
– Ой, девушка. Так устала, что силушки нет, – говорила она Иродиаде.
– Где у вас чай нынче разливают: в спальне барыниной? – спросила та.
– Да, все там же.
– Дай, я разолью.
– Ой, сделай милость, голубушка! Мне еще за сухарями надо бежать, – сказала горничная и сама ушла.
Иродиада пошла в спальню к Софи. Увидя, что на той после гостиной, которая была видна из спальни, никого нет, она обернулась задом к туалету и оперлась на него; потом что-то такое щелкнуло, точно замок отперся, и Иродиада стала проворно класть себе в карман одну вещь, другую, третью. Затем замок снова щелкнул. Иродиада отошла от туалета и стала около чайного стола.
Горничная возвратилась и пошла подавать чай, а Иродиада следовала за ней с сухарями. Лицо ее при этом было совершенно бесстрастно.
Напоив гостей чаем, Иродиада стала собираться домой.
Молоденькая горничная останавливала ее.
– Да накушайтесь сами-то чайку, – сказала она.
– Нет, благодарю, далеко еще итти, – сказала Иродиада и поцеловалась с своею бывшею товаркой.
– Прощайте! – сказала она ей не совсем обыкновенным голосом.
– Прощайте, ангел мой! – отвечала ей та ласково.
В одном из глухих переулков Иродиада сошлась с мужчиной.
– Готово? – спросила она.
– Дожидается! – отвечал ей тот.
– Ну, веди!
Они пошли.
– Все сделали-с? – спросил ее мужчина каким-то почтительным голосом.
– Все!
Пройдя набережную, они стали пустырями пробираться к таможенной косе.
На самом крутом ее месте мужчина, который был не кто иной, как Михайла, стал осторожно спускаться, придерживая Иродиаду за руку.
– Не оступитесь! – говорил он.
– Держись сам-то крепче, а я за тебя стану!..
Спустившись более чем до половины, Михайла крикнул:
– Мустафа!..
– Я! – отозвался снизу с лодки голос по-татарски.
– Ты куда нас повезешь? – спросил его и Михайла по-татарски.
– В деревню Оля… к брату… лошадь даст тебе, и поедешь.
– Смотри, свиное ухо, не обмани!
– Что мне тебя обманывать-то?
Михайла и спутница его соскочили в лодку.
– Отчаливай! – проговорил Михайла; но татарин успел уже махнуть веслами, и они плыли.
Отъехав несколько, татарин приостановился.
– Пересядь, любезный, на эту сторону, а то очень уж валит вправо-то, – сказал он Михайле.
Тот встал и начал пересаживаться; вдруг почувствовал, что его что-то страшно ударило в спину, и он сразу кувырнулся в воду.
– Батюшки, тонет! утонул! – вскрикнула Иродиада.
Татарин между тем греб дальше.
– Постой, чорт, дъявол, – кричала она, обертываясь то назад, то к татарину; но тот продолжал грести, и потом вскочил и повалил ее самое в лодку и наступил ей на грудь.
– Давай деньги! Подай! – говорил он и полез ей за пазуху; но в это время чья-то рука повернула лодку совсем вверх дном. Все пошли ко дну.
У Иродиады глаза, уши и рот захватило водой; она сделала усилие всплыть вверх и повыплыла. В стороне она увидела, что-то такое кипело, как в котле.
Вдруг на воде показался ее спутник и схватил ее за платье.
– Плыви за мной, – сказал он ей.