Бакланов стоял взволнованный, сконфуженный и растерянный.
Софи подошла к нему.
– Смотрите, вон он сойдет и убьет вас! – сказала она, показывая на мужа.
Бакланов не мог удержаться и взглянуть на нее. О, как она была прелестна.
– Прощайте! – сказал он.
– Прощай, – сказала ему и Софи, целуя его по крайней мере в сотый раз.
На дворе была настоящая уж буря: гремел гром, и шел проливной дождь.
6. Простота провинциальных нравов
Настоящий прокурор был болен. Бакланову, с самых первых шагов, пришлось исправлять его должность: в это время, разумеется, ссылались люди на каторгу, присуждались тысячные имения от одного лица к другому, и все это наш молодой юрист должен был проверять и контролировать, – но – увы! – кроме совершенного незнания всех этих обязанностей, у него в воображении беспрестанно мелькали хорошенькое личико Софи, ее ручка, ножка… В одно из присутствий, когда он сидел и держал глаза более механически устремленными на бумаги, вошел сторож-солдат.
– Мозер, ваше высокоблагородие, вас спрашивает, – сказал он.
– Что? – переспросил его Бакланов.
– Мозер, ваше высокородие! – повторил солдат.
– Я ничего не понимаю, – сказал Бакланов, обращаясь уж к прокурорскому письмоводителю, сидевшему тут же за столом.
– Это, верно, управляющий здешним откупом, – объяснил тот.
– Спрашивает вас, ваше высокородие, – повторил еще раз солдат.
– Так пускай войдет сюда!.. Что ж мне итти к нему? – сказал Бакланов.
– Позови сюда, какой ты глупый! – сказал солдату и письмоводитель.
Сторож повернулся и пошел как-то нерешительно: он, кажется, сильно удивлялся, что как это так мало оказывают внимания господину, у которого столько водки.
Тотчас же после его ухода вошел знакомый нам Иосиф Яковлевич.
Сначала он с нежностью пожал руку у письмоводителя, а потом подошел к Бакланову.
– Так как, васе высокородие, Эммануил Захарыц не так, знацит, здоровы теперь: «Поди, говорит, и праси гаспадина здряпцаго кусать ко мне».
– Кто такой? Что такое? – спрашивал Бакланов, привставая и в самом деле решительно ничего не понимая.
– Откупсцик, васе высокородие, просит вас, – объяснил точнее Мозер.
Бакланов немножко вспыхнул и рассердился.
– Извините меня, я езжу на обеды только к знакомым мне лицам, – отвечал он.
– Эммануилу Захарыцу оцень совестно, – начал опять Иосиф, несколько, по обыкновению, модничая: – они теперь не выеззают… «Праси, говорит, господина здряпцего. У меня, говорит, будут г. вице-губернатор, г. председатель… г. губернатор». Сделайте бозескую милость, васе высокородие, откусать у нас, – заключил Мозер.
– Ей-Богу, не знаю… если буду иметь время, – отвечал Бакланов.
– Сделайте милость! – повторил еще раз Мозер и, модно раскланявшись, вышел.
Ему собственно ничего не было приказано от Эммануила Захарыча, который был, как мы знаем, здоровешенек, но сметливый агент, придя случайно в прокурорскую и услышав о приезде нового стряпчего, счел не лишним завербовать его на первых же шагах в свой круг, так как, по многим опытам, было дознано, что от денег некоторые помоложе чиновники еще спасались, но от тонких обедов – никто!
– Что за господин? – спросил Бакланов опять письмоводителя.
– К ним точно что все ездят, – отвечал тот.
– Все?
– Все-с! Обеды уж очень отличные… Сто рублев в месяц одному повару-французу-с платят.
– Съездить разве? – проговорил, недоумевая, Бакланов.
– Поезжайте-с! – одобрил его письмоводитель.
7. Неблагодарные дети
Бакланов приехал на обед прямо из присутствия. Тот же швейцар с булавой и только в совершенно новом ливрейном фраке, и даже в шелковых чулках и с более обыкновенного важною физиономией, распахнул перед ним дверь.
– Вы к Эммануилу Захарычу или к Иосифу Яковличу? – спросил он его.
Бакланов решительно не знал, что ему отвечать.
– Я к откупщику, – отвечал он.
– Да вы обедать, что ли, приехали? – продолжал его допрашивать швейцар.
Бакланов совершенно сконфузился.
– Да, – отвечал он.
– Ступайте наверх-с. Там барчики есть, – сказал швейцар, указав головой на великолепнейшую лестницу, уставленную мраморными статуями и цветами. – Ваша фамилия-с? – добавил он, как бы вспомнив, что ему собсивенно надо было делать.
– Бакланов.
– Бакланов! – крикнул швейцар, ударив в звонок.
– Бакланов! Бакланов! – раздалось два-три голоса.
Подобного соединения барства и хамства Бакланов никогда еще в жизнь свою не видывал. Он пошел.
Он роскошь попирал ногами, опирался рукой на роскошь, роскошь падала на него со стен, с потолков, и наконец торчала в виде по крайней мере целого десятка лакеев, стоявших в первой же приемной комнате.
– Пожалуйте-с! – проговорили они почти все в один голос, показывая ему руками на видневшуюся вдали залу и на раскинутый по ней длинный обеденный стол.