Последний отзыв
отлично написал
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2025.
✖
Взбаламученное море
Год написания книги
1863
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Собеседник его наконец начал вставать и прощаться.
– Выпей на дорожку посошок-то! – сказал ему Евсевий Осипович.
– Ты вот меня сладким винцом угощаешь, – отвечал старик, выпивая рюмку: – а я больше водку мужицкую, простую люблю, да не пью!
– И не пей, гадость! – подтвердил Евсевий Осипович.
– Не упивайся вином: в нем же есть блуд, а она, наша матушка российская, такая насчет этого разбористая… – говорил старик, ища свой посох и клобук.
– Ну, прощайте, – сказал он.
– Прощайте, отче!
– Князь Василью Петровичу скажи, что как назад пойду, так к нему жить зайду, беспременно, не кучился бы.
– Скажу!
– А у графини Вареньки я посошок свой железный оставил; скажи, чтоб она владела им на здоровье да во спасенье.
– Скажу, скажу, – повторял Евсевий Осипович и, проводив странника и возвратившись в гостиную, сел и погрузился в глубокую задумчивость.
16. Протекция
Дядя и племянник по крайней мере с полчаса сидели, не говоря друг с другом ни слова. Евсевий Осипович был сердит на Александра за его насмешливый вид в продолжении всей предыдущей сцены.
– Что же вы, поговорить о чем-то со мной хотели? – спросил он его наконец суровым голосом.
– Да, я, дядюшка, насчет того… – начал тот: – теперь я приехал в Петербург… что мне делать с собой?
Евсевий Осипович несколько времени смотрел ему прямо в лицо.
– Что же вы служить, что ли, намерены здесь? – спросил он.
Бакланов пожал плечами.
– Главная моя любовь и наклонность, – отвечал он: – это искусства!
Евсевий Осипович снова уставил на племянника проницательный взгляд.
– И теперь, помилуйте, – продолжал тот заметно начинающим робеть голосом: – я вот был в Эрмитаже: каталога там порядочного нет!
Лицо Евсевия Осиповича начинало принимать как бы несколько бессмысленное выражение.
– Или теперь, – говорил Александр, хотя в горле его и слышалась хрипота: – за границей тоже нет русского гида ни для галлерей ни для музеев… Что бы стоило правительству кого-нибудь послать для этого… и наконец и здесь я желал бы по крайней мере служить при театре!
Далее у Александра не хватало воздуху в груди говорить.
Евсевий Осипович продолжал молчать и не изменял своего положения; потом, как бы все еще под влиянием одолевающих его недоразумений, начал с расстановкой:
– Ничего я не понимаю, что вы такое говорите: здесь гида нет… за границей указателя… служить наконец при театре… Бог знает что такое!
– Я, может быть, дядюшка, неясно выражаюсь, – произнес окончательно растерявшийся Бакланов.
– Совершенно неясно-с! – повторил за ним Евсевий Осипович.
Прошло несколько минут тяжелого молчания.
– Вон, если хотите, – начал Ливанов: – у меня есть тут один господин… на побегушках у меня прежде был, а теперь советником служит, любимец, говорят министра. Я напишу ему. Вы ведь не кандидат?..
– Нет, – отвечал Бакланов, конфузясь.
– Значит, вам надо в губернском ведомстве начинать. Я напишу ему, он возьмет вас.
Александр на первых порах обиделся этим предложением.
– Я бы желал, по крайней мере, дядюшка, у вас под вашим начальством служить.
– Да мне-то куда девать вас? – возразил ему Евсевий Осипович: – я и без того слишком взыскан милостями государя императора моего, да как еще всю родню-то валить на него, так густо будет.
– Я, дядюшка, не о том прошу, а чтобы вы дали мне хоть маленький ход.
– Нет, вы больше того просите. У меня вакансий нет! Значит, вы хотите, чтоб я для вас выгнал какого-нибудь честного труженика и, в виду всех, на позор себе, посадил на его место вас, моего племянника, – вот вы чего хотите.
– Я этого не говорил-с! – сказал Бакланов, окончательно обидевшись.
– Дать ход, – продолжал Евсевий Осипович: – вам дают его – ступайте! В вас есть некоторый ум, некоторое образование, некоторые способности.
На словах: «некоторые», Евсевий Осипович делал заметное ударение.
– Все это, разумеется, в вас забито и загажено полувоспитанием (настоящим воспитанием Евсевий Осипович считал только ихнее, сектантское), но исправляйтесь, трудитесь!..
– Я трудиться готов! – произнес Бакланов и потом, помолчав, прибавил: – позвольте, по крайней мере, хоть к этому господину письмо!
– Подайте мне перо и лист бумаги… там в кабинете, на шифоньерке… – сказал Евсевий Осипович.
Александр пошел в кабинет.
– Не разбейте там и не уроните чего-нибудь!.. У меня вещи все хорошие!.. – крикнул ему Ливанов.
«Вот скот-то!» – с бешенством думал Бакланов.
Записку Евсевий Осипович написал не длинную.
«Емелюшка прокаженный! Прими сего юнца к себе на службу, – это мой племянник!»
Запечатав ее, он отдал Бакланову.
Слова: «Емелюшка прокаженный» были Ливановым употреблены в виде ласки, так как Нетопоренко, тоже несколько принадлежавший к их толку, рассказывал, что в молодости он сидел с сведенными руками и ногами и исцелился от этого чудом.
– Выпей на дорожку посошок-то! – сказал ему Евсевий Осипович.
– Ты вот меня сладким винцом угощаешь, – отвечал старик, выпивая рюмку: – а я больше водку мужицкую, простую люблю, да не пью!
– И не пей, гадость! – подтвердил Евсевий Осипович.
– Не упивайся вином: в нем же есть блуд, а она, наша матушка российская, такая насчет этого разбористая… – говорил старик, ища свой посох и клобук.
– Ну, прощайте, – сказал он.
– Прощайте, отче!
– Князь Василью Петровичу скажи, что как назад пойду, так к нему жить зайду, беспременно, не кучился бы.
– Скажу!
– А у графини Вареньки я посошок свой железный оставил; скажи, чтоб она владела им на здоровье да во спасенье.
– Скажу, скажу, – повторял Евсевий Осипович и, проводив странника и возвратившись в гостиную, сел и погрузился в глубокую задумчивость.
16. Протекция
Дядя и племянник по крайней мере с полчаса сидели, не говоря друг с другом ни слова. Евсевий Осипович был сердит на Александра за его насмешливый вид в продолжении всей предыдущей сцены.
– Что же вы, поговорить о чем-то со мной хотели? – спросил он его наконец суровым голосом.
– Да, я, дядюшка, насчет того… – начал тот: – теперь я приехал в Петербург… что мне делать с собой?
Евсевий Осипович несколько времени смотрел ему прямо в лицо.
– Что же вы служить, что ли, намерены здесь? – спросил он.
Бакланов пожал плечами.
– Главная моя любовь и наклонность, – отвечал он: – это искусства!
Евсевий Осипович снова уставил на племянника проницательный взгляд.
– И теперь, помилуйте, – продолжал тот заметно начинающим робеть голосом: – я вот был в Эрмитаже: каталога там порядочного нет!
Лицо Евсевия Осиповича начинало принимать как бы несколько бессмысленное выражение.
– Или теперь, – говорил Александр, хотя в горле его и слышалась хрипота: – за границей тоже нет русского гида ни для галлерей ни для музеев… Что бы стоило правительству кого-нибудь послать для этого… и наконец и здесь я желал бы по крайней мере служить при театре!
Далее у Александра не хватало воздуху в груди говорить.
Евсевий Осипович продолжал молчать и не изменял своего положения; потом, как бы все еще под влиянием одолевающих его недоразумений, начал с расстановкой:
– Ничего я не понимаю, что вы такое говорите: здесь гида нет… за границей указателя… служить наконец при театре… Бог знает что такое!
– Я, может быть, дядюшка, неясно выражаюсь, – произнес окончательно растерявшийся Бакланов.
– Совершенно неясно-с! – повторил за ним Евсевий Осипович.
Прошло несколько минут тяжелого молчания.
– Вон, если хотите, – начал Ливанов: – у меня есть тут один господин… на побегушках у меня прежде был, а теперь советником служит, любимец, говорят министра. Я напишу ему. Вы ведь не кандидат?..
– Нет, – отвечал Бакланов, конфузясь.
– Значит, вам надо в губернском ведомстве начинать. Я напишу ему, он возьмет вас.
Александр на первых порах обиделся этим предложением.
– Я бы желал, по крайней мере, дядюшка, у вас под вашим начальством служить.
– Да мне-то куда девать вас? – возразил ему Евсевий Осипович: – я и без того слишком взыскан милостями государя императора моего, да как еще всю родню-то валить на него, так густо будет.
– Я, дядюшка, не о том прошу, а чтобы вы дали мне хоть маленький ход.
– Нет, вы больше того просите. У меня вакансий нет! Значит, вы хотите, чтоб я для вас выгнал какого-нибудь честного труженика и, в виду всех, на позор себе, посадил на его место вас, моего племянника, – вот вы чего хотите.
– Я этого не говорил-с! – сказал Бакланов, окончательно обидевшись.
– Дать ход, – продолжал Евсевий Осипович: – вам дают его – ступайте! В вас есть некоторый ум, некоторое образование, некоторые способности.
На словах: «некоторые», Евсевий Осипович делал заметное ударение.
– Все это, разумеется, в вас забито и загажено полувоспитанием (настоящим воспитанием Евсевий Осипович считал только ихнее, сектантское), но исправляйтесь, трудитесь!..
– Я трудиться готов! – произнес Бакланов и потом, помолчав, прибавил: – позвольте, по крайней мере, хоть к этому господину письмо!
– Подайте мне перо и лист бумаги… там в кабинете, на шифоньерке… – сказал Евсевий Осипович.
Александр пошел в кабинет.
– Не разбейте там и не уроните чего-нибудь!.. У меня вещи все хорошие!.. – крикнул ему Ливанов.
«Вот скот-то!» – с бешенством думал Бакланов.
Записку Евсевий Осипович написал не длинную.
«Емелюшка прокаженный! Прими сего юнца к себе на службу, – это мой племянник!»
Запечатав ее, он отдал Бакланову.
Слова: «Емелюшка прокаженный» были Ливановым употреблены в виде ласки, так как Нетопоренко, тоже несколько принадлежавший к их толку, рассказывал, что в молодости он сидел с сведенными руками и ногами и исцелился от этого чудом.
Другие электронные книги автора Алексей Феофилактович Писемский
Другие аудиокниги автора Алексей Феофилактович Писемский
Последний отзыв
отлично написал