В овине, совсем почти темном, Маша сидела на кучке дров и плакала.
– Что это такое? О чем? – спросил Бакланов.
– Маменька ваша-с, – отвечала Маша: – призывала меня вчера к себе-с.
– Н-ну?
– По щекам прибила-с… «Мерзкая, говорит, ты…» – замуж приказывает итти-с за Антипова сына.
– Но ведь ты не хочешь?
– Нет-с, что хотеть-то-с!.. Я к крестьянству, помилуйте, совсем тоже, как есть, не прилучена… дом тоже бедный…
– Ну, и не ходи, если не хочешь!
– Выхлестать хочет, коли, говорит, не пойдешь: а я, помилуйте, чем виновата? Не своей охотой шла-с.
– Вздор!.. Не ходи!.. Я не позволю тебе этого! – говорил Бакланов и пошел к матери.
Но как было заговорить о подобном предмете?
– Вы там, маменька… девушка у нас Марья есть… Вы хотите ее насильно замуж выдать?..
– Непрменно… непременно… – проговорила, вспыхнув, Аполлинария Матвеевна и махнула при этом как-то решительно рукой.
– Не непременно-с! – вскричал Александр: – нельзя так вам вашим подлым крепостным правом пользоваться.
Аполлинария Матвеевна уж задрожала.
– Нету, нету, я уж решилась! – говорила она.
– В таком случае и я решусь, – продолжал Бакланов: – и завтра же уеду в Петербург.
Он знал, что ничем так не мог напугать мать, как своим намерением уехать в Петербург. Аполлинария Матвеевна больше всего на свете хотела, чтобы сын остался при ней, получил бы у них в губернии какое-нибудь выгодное место, женился бы на богатой невесте, и оба бы, он и невестка, ужасно к ней были почтительны.
– Вы ни звука, ни весточки не будете получать обо мне! – говорил он.
– Ну, Бог с тобой! Бог с тобой! – говорила Аполлинария Матвеевна и затем заревела.
Этого Бакланов решительно не мог вынести.
– Это чорт знает что такое, – говорил он, уходя из комнаты и хлопая дверьми.
Он опять пришел в овин к Маше.
– Ну, я говорил матери: не выдадут… – сказал он, полагая, что угроза его подействует на Аполлинарию Матвеевну.
– Нет, барин, как не выдадут?.. Выдадут!.. – сказала Маша и еще больше расплакалась.
Бакланова окончательно это взбесило.
– Это не жизнь, а каторга, – произнес он, уходя из овина.
Напуганная словами сына, Аполлинария Матвеевна не отложила своего намерения, а послала за Ионой Мокеичем.
«Он этакий говорун, – разговорит, может быть, его!» – думала она.
Александр, больной и расстроенный, только было прилег после обеда в своем кабинете, как двери отворились, и вошел Иона Мокеич, чистенький, примазанный, как бы ничего с ним перед тем и не случилось.
– Что, дяденька, а? – говорил он, входя.
Бакланов поднялся на диване.
– Вот кто! Ну что, как ваше здоровье? – произнес он.
– Да ничего! – отвечал Иона, садясь против него: – поотошел маненько… Что у вас-то такое натворилось?
Александр развел руками.
– Чорт знает, что такое тут происходит! – сказал он.
Иона усмехнулся.
– Вы слышали? – спросил его Бакланов.
– Нет, я сейчас только приехал.
– Я тут жил с одною девушкой нашей…
Иона в знак согласия мотнул головой.
– И вдруг моей матушке вздумалось выдавать ее замуж.
Иона опять усмехнулся.
– Что это так?.. – произнес он.
– Да, подите, вот!
– От зависти, надо полагать, старухи это делают! – объяснил Иона Мокеич.
– Вероятно! – подхватил Бакланов.
– Зачем-то нарочного присылал за мной… Думает, может быть, что я это похаю! – продолажал Дедовхин.
– Вы ей скажите, – начал Александр решительным тоном: – что если она это сделает, я сейчас же уеду, и чтобы сыном моим не смела потом считать.
– Эхма! – сказал Иона с грустью и ушел к Аполлинарии Матвеевне.