Взбаламученное море

Александр все еще не мог отвести глаз.

Крестьянка мжду тем, заметив, что на нее смотрят, не столько, кажется, из стыдливости, сколько из солидности опустила глаза в землю и, наклонив несколько голову, пошла неторопливо в другую сторону.

– Это из Кузьмищева… На поседках мы, может быть, увидим ее.

– Ах, пожалуйста! – произнес Александр.

С кладбища они прошли на базар, с выстроенными на скорую руку деревянными лавочками, в которых, с испитыми лицами, в нанковых сюртуках и по большей части рыжеволосые торговцы торговали красным товаром.

– Мадам! мадам! – говорил один из них, зазывая толстую бабу, с разинутым ртом проходившую мимо лавки.

– Вы будьте спокойны: в трех щелоках стирайте, не полиняет! – уверял другой нескольких баб, с недоверием смотревших, как он прикидывал на аршин шумящий ситец.

В церкви на колокольне зазвонили к молебну. Весь почти народ перекрестился, а в том числе и торговец с разными сластями, который только что пояснил двум горничным, стоявшим перед ним и покупавшим у него пряники:

– Было, у меня, сударыня, дочек семь бочек: сам не почал, так чорт начал.

– Ах, Боже мой, скажите! – говорили горничные.

– Да-с, – продолжал торговец: – была у меня жена Маланья, варила мне суп из круп, что тротуары посыпают.

Горничные смеялись.

– Всех бы я вас, миленькие, обзолотил и бриллиантами изуставил, одно только место пустым оставил! – заключил торговец.

Горничные совсем фыркали от смеха.

– Ох, вы пряничницы! – погрозил им пальцем, проходя, Иона Мокеич.

– Нельзя, сударь, Иона Мокеич, – ответил за них торговец: – где уж, батюшка, обозы, так и козы.

Перед мужиком, продававшим лемехи, гвозди, серпы, Дедовхин остановился.

– Я, брат, твоими-то косами тебе бороду выбрею! Хочешь?

Но мужик, кажется, этого не хотел.

– Что ж так-с? – спросил он.

– Да тупее моего языка.

– По каменьям-то, Иона Мокеич, как станете косить, так всякая исступится… Выгодчик тоже! – прибавил мужик, когда Дедовхин был уже довольно далеко: – и около чужих всех пней ладить выкосить траву.

Александр продолжал думать о красивой бабе.

На большой дороге они увидели, что растрепанный мужик полз на четвереньках.

– Что, паря, преклонил уже Господ? Словно рано бы еще! – заметил Иона Мокеич.

– Порра! – произнес мужик с ожесточением и, повалившись вверх животом, закрыл в изнеможении глаза.

– Ну-те, ребята, нарвите крапивки, да под рубашку ему… – посоветовал Иона Мокеич стоявшим вблизи, в красных рубахах, мальчишкам.

Те этому очень обрадовались, сейчас же нарвали крапивы и насовали мужику за платье. Мужик поочувствовался, принялся себя чесать с ожесточением, а потом бросился за шалунами, но на первых же шагах упал и опять было обеспамятел. Мальчишки, которым Иона Мокеич снова подмигнул, опять насовали ему крапивы. Мужик встал и уже гораздо тверже побежал за ними.

– Я и себя всегда так велю дома отрезвлять. Отличнейший способ! – объяснил Иона Мокеич Александру, и потом они пошли к дому Клеопатры Петровны.

– Хозяйка, верно, в церкви! – предостерег было его Александр.

– О, чорт! Велика важность! – отвечал Иона и дерзко отворил тяжелые дубовые двери.

На довольно парадной лестнице они увидели сходящую комнатную женщину с маленьким платочком на голове.

– Пожалуйте-с! – пригласила она их.

– Ах, благодарим покорно! – отвечал Иона тоже в тон ей тоненьким голоском. – Что это, душенька, животик-то у тебя словно припух? – прибавил он.

– Ай, батюшка, Иона Мокеич, все-то вы шутите! – проговорила женщина, уходя раскрасневшись в коридор под лестницей.

Путники наши вошли наконец в залу с двойным светом и с историческою живописью на потолке. Потом они прошли малую гостиную, среднюю и остановились в большой гостиной. Александру невольно кинулся в глаза огромный портрет императора Павла, в золотой раме и убранный балдахином.

Мебель была хоть и старинная и в некоторых местах даже белая с позолотой, но везде обитая или штофом, или барканом. Вся эта барская роскошь начала еще больше тревожить Александра.

– Что ж мы будем тут делать? – спросил он своего товарища, преспокойно расхаживавшего и преспокойно на все поглядывавшего.

– А вот уж и подходят из церкви, – отвечал он.

По деревянным мосткам, идущим от самой церкви до дому, действительно, два лакея, в огромных, треугольных шляпах, надетых поперек, вели под руку самое старую фрейлину, совсем сгорбившуюся, но еще в буклях и в роскошнейшем платье. Вслед за ней, скромно приложив руки к груди, шли две ее приживалки: одна Алина, другая – Полина.

Старуха проходила свои огромные залы, с длинными зеркалами, все склоняя голову, как бы кланяясб на парадном выходе; наконец в гостиной, увидев живых людей, она проговорила!

– Здравствуйте!

Иона Мокеич поспешил раскланяться и представить ей Александра.

– Аполлинарии Матвеевны сын! – сказал он.

– Вот какой уж большой стал. Здравствуйте! – проговорила ему старуха.

– Как здоровье моего ангела, Аполлинарии Матвеевны? – спросила одна из приживалок, закатывая глаза.

– Слава Богу! – отвечал Александр. Прием этот несколько удивил его. Все-таки, видно, здесь знают его мать, а не его!

По мосткам в это время шли еще двое господ: старый генерал с приподнятыми плечами, зачесанными наверх бакенбардами, с усами, торчащими прямо, и маленьким хохлом на плешивой голове; и между тем, как он таким образом как бы весь подавался вверх, ноги его, в плисовых сапогах, почти не поднимаясь, шаркали по мосткам. Рядом с ним шел прямой господин, совсем как бы не имевший способности гнуться и как бы насаженный на железный стержень.

– Доброго дня! – сказал генерал, войдя и подавая руку Ионе, но не обертываясь, впрочем, к нему лицом. – Где хозяйка?

– Сейчас выйдет, ваше превосходительство, – поспешил ответить Иона Мокеич.