Мещане

– Не знаю-с, по-моему, вы сполна их получили, – сказал Грохов и на лице своем весьма ясно изобразил желание, чтобы клиентка его поскорее убиралась от него; но Домна Осиповна не поднималась с своего места.

– Но каких мне бумаг купить на эти деньги, решительно недоумеваю, – проговорила она, кусая свои розовые губки.

Грохов догадался, что этот вопрос был адресован к нему.

– Из бумаг вам лучше всего купить хмуринские акции, – отвечал он.

– Но они очень высоко стоят, – произнесла грустным голосом Домна Осиповна.

– На бирже их нечего и покупать, – там приступу нет, но нельзя ли вам как-нибудь их достать от самого господина Хмурина; дает, говорят, он некоторым знакомым по номинальной даже цене… Нет ли у вас человека, вхожего к нему?

Домна Осиповна некоторое время соображала.

– Янсутского разве попросить; он вчера был у меня, – сказала она, опять как бы больше сама с собой.

– Чего же лучше… Приятели, ни в чем не отказывают друг другу.

– Его попрошу!.. – продолжала Домна Осиповна тем же размышляющим голосом. – Но самые акции верны ли?

При этом вопросе Грохов даже рассмеялся.

– Вот еще!.. Верны ли акции… – произнес он.

Домна Осиповна, наконец, поднялась.

Грохов тоже встал с своего стула.

– До свиданья! – сказала она довольно сухо ему.

– До свиданья-с! – повторил и он ей, склоняя свою голову к столу и начиная внимательно смотреть на лежавшие на нем бумаги.

Домна Осиповна ушла.

Грохов после того опять сейчас же сел.

– Ну, барынька… выжига порядочная! – произнес он, утирая градом катившийся со лба пот; от всех этих объяснений с клиенткою похмелья у него как будто бы и не бывало.

* * *

От Грохова Домна Осиповна проехала в одну из банкирских контор. Там, в первой же со входа комнате, за проволочной решеткой, – точно птица какая, – сидел жид с сильными следами на лице и на руках проказы; несмотря на это, Домна Осиповна очень любезно поклонилась ему и даже протянула ему в маленькое отверстие решетки свою руку, которую жид, в свою очередь, с чувством и довольно сильно пожал.

– А я к вам денег еще привезла положить на чек, – сказала она веселым и развязным тоном.

– А и прекрасно, что привезли! – подхватил тоже весело жид.

Домна Осиповна положила перед ним на прилавок деньги и расчетную книжку.

Жид рассмотрел сначала книжку, пересчитал потом деньги и, положив их в ящик, произнес, стараясь приятно улыбнуться:

– К прежним пятидесяти тысячам вы кладете еще тридцать?

– Еще! – отвечала Домна Осиповна с той же веселой улыбкой; эти пятьдесят тысяч она скопила, когда еще жила с мужем и распоряжалась всем его хозяйством, о чем сей последний, конечно, не ведал.

– Но вот еще что… Вероятно, я скоро возьму у вас все свои деньги, – прибавила Домна Осиповна жиду.

Тот почтительно склонил перед ней свою голову.

– О, когда только вам угодно будет! – произнес он, придав своим глазам какое-то даже сентиментальное выражение, а затем, написав в книжке, что нужно было, передал ее с некоторою ловкостью Домне Осиповне.

Та, взглянув на написанную в книжке цифру денег, поблагодарила жида наиприятнейшей улыбкой.

– Скажите, – начала она, приближая уже почти к самой решетке свое лицо и весьма негромким голосом, – хмуринские акции верны или нет?

– Как то, что завтра солнце взойдет! – отвечал ей жид.

– Так верны? – переспросила Домна Осиповна.

– Так верны! – повторил жид.

– Mersi[10 - Благодарю (франц.).], – сказала на это Домна Осиповна и, пожав еще раз пораженную проказой руку жида, ушла.

Глава VI

Елизавета Николаевна Мерова, в широчайшем утреннем капоте, обшитом кругом кружевами и оборками, сидела на небольшом диванчике, вся утонув в него, так что только и видно было ее маленькое личико и ее маленькие обнаженные ручки, а остальное все как будто бы была кисея. Квартира Елизаветы Николаевны, весьма небольшая, в противоположность дому Домны Осиповны представляла в своем убранстве замечательное изящество и простоту; в ней ничего не было лишнего, а если что и было, так все очень красивое и, вероятно, очень дорогое. Квартира ее таким образом была убрана, конечно, на деньги Янсутского; но собственно вкус, руководствовавший всем этим убранством, принадлежал родителю Елизаветы Николаевны, графу Николаю Владимировичу Хвостикову, некогда блестящему камергеру, а теперь, как он сам даже про себя выражался, – аферисту и прожектеру.

Граф в это время сидел у дочери. Он был уже старик, но совершенно еще стройный, раздушенный, напомаженный, с бородой a la Napoleon III и в безукоризненно модной сюртучной паре.

– Как же, chere amie[11 - дорогой друг (франц.).], ты это утверждаешь!.. – говорил он (даже в русской речи графа Хвостикова слышалось что-то французское). – Как женщина, ты не можешь даже этого понимать!..

– Я, может быть, и не понимаю; но Петр Евстигнеич говорит, что все это одна фантазия, вздор!.. – возразила ему Елизавета Николаевна.

– Как, вздор? – спросил граф и от досады переломил даже находящуюся у него в руках бисквиту и кусочки ее положил себе в рот: он только что перед тем пил с дочерью шоколад.

– Так, вздор, – повторила она. – Петр Евстигнеич говорит, что надобно сначала первое дело покончить.

– Но оно уже кончено… с неделю, как оно рассмотрено и разрешено… – сказал с уверенностью граф.

– А если кончено, так и прекрасно!.. А другое предприятие, Петр Евстигнеич говорит, надобно подождать…

– Для тебя, chere amie, каждое слово твоего Петра Евстигнеича… Oh, diable[12 - О, черт… (франц.).]… от одного отчества его язык переломишь!.. Тебе он, по твоим чувствам к нему, представляется богом каким-то, изрекающим одни непреложные истины, но другие, может быть, понимают его иначе!

Граф Хвостиков собственно сам и свел дочь с Янсутским, воспользовавшись ее ветреностью и тем, что она осталась вдовою, – и сделал это не по какому-нибудь свободному взгляду на сердечные отношения, а потому, что c'est une affaire avantageuse – предприятие не безвыгодное, а выгодными предприятиями граф в последнее время бредил.

– В сущности, твой Петр Евстигнеич кулак и привык только считать гроши! – присовокупил он вполголоса.

– Пожалуйста, папа, не говорите так, – остановила его дочь. – Я люблю этого человека и не позволю никому об нем дурно отзываться.

Говоря это, Елизавета Николаевна вся вспыхнула даже.