Новогодние хлопоты

Новогодние хлопоты
Алексей Петрович Бородкин

Рождественский детектив, новогодний триллер, балаган… кутерьма… плюс магия и сила разгулявшегося беса – всё в одном "флаконе". Автор хотел позабавить читателей святочным рассказом, чтобы нахлынуло, чтобы, как в детстве: сказка, подарки, ёлка и мандарины. И безграничное счастье в душе. А всё началось с того, что на камне "величиной с комиссарову бричку" появился кот. И не простой кот, а трёхцветный. Хирург вышел почистить снег и обнаружил бездельника (хирург любил ругаться). Решил отрезать коту хвост – это нужно было сделать, ну, потому что…

Алексей Бородкин

Новогодние хлопоты

Последний день года 20ХХ от рождества Христова догорал. И хотя часы показывали ещё немногим более четырёх пополудни, месяц уже показался над трубами Мирьяновских выселок… впрочем, должно полагать, что и над Рудою, и над Мирьяновском, и даже над самим Санкт-Петербургом молодой месяц полоскал свои копытца в небесном корыте.

Шлейф зари – желтый с багровою сединою – обещал ночь ясную и морозную, уже сейчас снег скрипел под ногами так сдобно, так чисто, летел по переулку так далёко, что отразившись от крайней избы, возвращался ходоку нимало не ослабев.

"Добрая будет ночь, – подумал Афанасий Давидович Абашев; потянул ноздрями воздух, напоминая закоренелого кокаиниста, и поморщился, собираясь чихнуть, однако не чихнул, но подумал вдогонку, что следует растопить в гостиной камин, – а коньяк след поставить у каминной решетки, чтобы прогрелся, шельма".

Афанасий Давидович вышел на улицу, намереваясь подчистить снег перед околицей своей усадьбы, однакось Судьбе было угодно иным манером сформировать вечер "отставного полковника от медицины" – так Абашев именовал себя в тайне.

Справа от ворот, на камне величиною с комиссарову бричку (оставленном Природой на память о ледниковом периоде) сидел кот – кот не простой, трёхцветный с зелёными наглыми глазищами и невероятных размеров хвостом.

"Хвост придётся отрезать", – мелькнуло в голове Афанасий Давидыча, и мужчина всплеснул домиком брови, словно бы вопрошая: "Откуда? Какая шельма вложила такую абсурдную гипотезу в мою светлую не по годам голову?"

/прежде чем мы продолжим, отмечу, что слово "шельма" употребляется Абашеевым часто, оно любимо, и заключает в себе всю гамму чувств от яростного обожания до полного неприятия

Во-первых, Абашев страдал ринитной аллергией, и всякого рода хвостатых чурался и обходил стороной. Во-вторых, он не заметил, как над избою (что примыкала торцом к шинку) взвилось облачко чёрного дыма, и ведьма, выпрыгнув на орешниковой метле – самой продуктивной и скоростной из всех доступных мётел – ввинтилась в фиолетовость неба.

– Кто ж тебе бок обварил-то? – доктор Абашев протянул руку и погладил кота. – Подонки!

/прежде чем мы продолжим, доложу, что всякого рода ругательства – конёк и привычка хирурга, выработанная десятилетиями практики и непокойными пациентами

– Ну? Чего вылупился, мерзавец? Намекаешь на миску каши и спасительную операцию? Надеешься разжалобить меня, лишенец?

Доктор взял кота на руки и почувствовал в глубинах своей души неведомый доселе трепет. Как белизна зубов подчёркивает темноту кожи, так две личности, столкнувшись при диковинных обстоятельствах, подчеркнули бездну перекрёстного одиночества. Абашев имел в прошлом покойницу жену, в настоящем – взрослую дочь с амбициями и замечательными перспективами. Не обманывая ни себя, ни других, и первая женщина, и вторая оказались равноудалены от престарелого отца и мужа.

Кот пребывал, судя по худобе и облезлому боку, в схожих обстоятельствах.

– Хвост я тебе оттяпаю, – обещал Абашев. – Сейчас же велю Зинаиде подготовить операционную.

Человек полагает, а Господь располагает. Высшим силам во второй раз – дай Бог, не последний – за этот вечер заприхотилось подкинуть Абашеву загадку. Около его дома/ног затормозил уазик полицмейстера и "серый кардинал" выпрыгнул из машины на хрусткий снег. Вид имел озабоченный и даже растерянный, такой бывает у человека коего супружница отправила за сметаною, а тот, раззява, потерял деньги и разбил банку.

– Здравия желаю, Афоня Давидыч! – капитан вскинул к фуражке ладонь. – Я до тебе. Есть минутка?

– Минутка есть, – Абашев набычился, – но пить не буду. Мне ещё операцию делать.

– Кому? – удивился полицейский.

– Коту, – Абашев вытянул вперёд усатого, словно безоговорочный аргумент.

– А! – протянул капитан. – Коту!

Капитан приблизился к Абашеву, подтянул его за ворот к самому своему лицу и зашептал устами в самое ухо:

– Послушай, Афоня, какие дела у нас творятся! Вчера Славка Зуева пропала, а сегодня я анонимку получил! Побачь! – Капитан отобрал кота, сунул Абашеву письмо.

Бумага шелестела вельветом и создавала ощущение кленового осеннего листа, попавшего в руки оптимистическому поэту. Абашев начал читать. Письмена затейливо плелись, напоминая византийскую вязь, старо-русскую каллиграфию и афишу киношного декоратора единомоментно: "Доколе? Доколе землю русскую гишпанцы поганить станут? Сколь будем терпеть, православные? Согрешихом… беззаконовахом… коли нужон вам Николка-Греховодник… так пойдите и возьмите, поелику он мне претит… Взамен требую пятьдесят золотых червонцев".

Абашев пробежал глазами записку, не вчитываясь глубоко, лишь только в конце притормозил, ибо подпись его очаровала: "Письмо подмётное анонимное" – так было начертано в нижнем углу.

– Подмётное, – проговорил Абашев, перевернул лист.

Информация на обороте имела не меньшую ценность, для будущего расследования. Оказалось, что письмо написано на листе акварельной бумаги, на обороте письма Деду Морозу. В противоположность умелому подмётному, это письмо было составлено дрожащей детской рукой:

– Пусть все учителя в школе сдохнут, – озвучил Абашев, – особенно директор. А ещё хочу тёплые ботинки и шарф из шерсти ламы.

Возникла пауза, притом такая звучная и наполненная, что к песням "Аббы" из хаты на восточном краю деревни, прибавился звон рюмок на правом околотке.

– Что скажешь, Афоня?

– Скажу, что чепуха это, – ответил Абашев. – На постном масле. Пойдём лучше вздрогнем по маленькой.

– А кот?

– Пёс с ним, с котом. Зинаида покормит, а хвост отрежу завтра.

Капитан округлил глаза и признался, что впервые встречается с таким экзотическим кастрированием. Сказал, что едва ли метода возымеет действие, а когда Абашев открыл рот, чтобы возразить, сунул руку в глубины своей стёганки и извлёк два объекта округлой формы. Первым взглядом Абашев принял артефакты за рыболовные мормышки… уж слишком они были огромные и блескучие:

– Что это? – осведомился.

– Это усерязи из горного хрусталя, – сказал капитан. – Я у жинки спросил. Сказала, больших денег стоят.

– Где взял?

– В чистом поле, вообрази. На кустике чертополоха.

– И что с того? – хмыкнул Абашев, давая понять, что бестолковость подмётного письма не перевешивается стоимостью серёжек и экзотикой их обнаружения.

– Помоги, кум, – попросил капитан и сложил на груди руки. – Иначе всю ночь проваландаюсь, как проклятый!

Капитан надавил на "педаль", коя частенько его выручала. Дело в том, что два года назад мирьяне породнились: Абашев покрестил капитанову дочку, выступив ей отцом. Если же вглядываться в глубины абашевской души, то нетрудно отыскать признаки симпатии и даже влюблённости в капитанову жинку – роскошную хохлушку с достаточным основанием, глазами персиянки и смоляною косой до самых чресл.

Уазик подпрыгивал на ровной дороге, демонстрируя норов и прыть жеребца-трёхлетка, Абашев сидел на пассажирском сидении, вглядывался в огни зимней ночи и поедом терзал свою душу. Вдруг ему показалась, что та унылая одинокая ровная постылая жизнь в усадьбе хороша и уютна, а "теперь мчимся к чорту на кулички по какой-то пустяковой причине… к слову, куда мы едем?"

Абашев передал вопрос капитану, тот ответил, что едут они к умнику Петриенкову.

– Если в Мирьяновском какая-то заваруха случается, – проговорил, – начинать расследование нужно с него. Это и к бабке не ходи.

Петриенков служил в администрации техническим консультантом… или на какой-то иной созвучной должности, однако местные жители не разумели мудрёного понятия и заменяли его "программистом" – термином не менее путанным и загадочным.

Петриенковская изба – поострённая ещё дедом – грудилась у колхозного сада и отличалась от иных хат высокою мачтой, коя оканчивалась антенной "четыре джи".

– С наступающим! – проговорил капитан, входя в двери. – Мир вашему дому!