Дежавю. День второй

– Ради свободы. Или свобода Родины не достаточно веская причина?

– О какой свободе ты говоришь? Твой владыка Каирхан – вассал хорезмшаха, такого же деспота, как и я. Только хуже, ибо он стар, подозрителен и жаден. Почему Каирхан не захотел служить мне и тем спасти город от разрушения? Потому что он трус: у хорезмшаха в заложниках его сын, чья жизнь, видимо, дороже жизней тысяч горожан.

– Хорезмшах плох, но он вырос на здешней почве, из нашего раболепия, а ты пришёл со своей Ордой невесть откуда и хочешь, чтобы тебя встречали как избавителя.

– Я не избавитель, я – объединитель. Пойми: маленький клочок земли, который ты патетически величаешь Родиной, это часть огромного мира. И глупо думать, что от соседей можно отгородиться стеной. Мир един, и люди везде одинаковы. Поэтому и жить они обречены вместе, в едином государстве, в котором нет границ, нет племён, а есть только подданные, равные перед небом и своим ханом. Никто не запрещает тебе любить эти холмы и эту реку. Но разве они принадлежат только тебе? Или только твоему народу? Умный человек должен смотреть немного дальше собственного носа. Рано или поздно мы все станем единым народом. Так будет или всё погибнет в огне бесконечных усобиц.

Повисла пауза. Тусклое зимнее солнце скрылось за грядою холмов, и весь окоём погрузился в тревожный багровый полусвет: ещё минут сорок – и наступит полная тьма. Великий хан повернулся к командиру разведывательного отряда, молодому нукеру, который всё время стоял поодаль, смущённый собственным присутствием при столь неординарном допросе пленного:

– Пусть войско выдвигается к броду и переправляется. Я нагоню позже.

Нукер ушёл.

– Но почему именно мы? – спросил старик.

– Что? – не понял его Великий хан.

– Почему именно наш народ обречён раствориться в этом всемирном единстве, как щепоть соли в котле с кипящей водой? Разве это справедливо, что одни поглощают других?

– Никто не избегнет общей участи: вода тоже становится иной, если её посолить.

– Но всё-таки остаётся водой. Почему одни обречены поглощать, а другие быть поглощёнными? Кто распределяет роли в этом спектакле?

– То, что должно произойти – произойдёт. Вне зависимости от нашего желания или нежелания. Мы можем поменять лишь то, как это будет. Но никто не властен менять ход вещей.

– Может быть, просто никто не пытался?

Великий хан, похоже, ждал подобного вопроса.

– Что ж, я готов рискнуть, – он сделал знак двум воинам, стоявшим позади пленника, и те отступали на несколько шагов. – Иди.

– Ты не можешь отпустить меня!

– Почему нет? Иди.

– Это… не правильно… Я слишком опасен.

– Тщеславие не пристало мудрецу. Ты ведь книжный человек? Впрочем, для истории все эти частности не имеют значения. Даже если случится чудо и тебе удастся поднять восстание, разгромить мою армию, свергнуть меня, то изменится только форма, но не суть: будет другая Орда, с другим названием, с другим ханом – только и всего.

– Не будет больше Орд! У каждого племени будет свой хан!

– Которые незамедлительно передерутся между собой, более сильные и удачливые поглотят менее сильных и удачливых. Если ты читал исторические хроники, то знаешь, как это бывало в прошлом.

– На сей раз всё будет иначе.

– Поживём – увидим, – Великий хан пристально всмотрелся в старика, но тут же, оборвав взгляд, повернулся и зашагал прочь.

– Ты не можешь меня отпустить…

Спускавшийся с холма Великий хан обернулся:

– Совсем забыл сказать: я не боюсь смерти.

Он взял коня у нукера, ожидавшего всё это время внизу.

– Проследите за стариком, – бросил Великий хан через плечо. – Только аккуратно.

– Слушаюсь, – кивнул нукер, исчезая в сумерках.

15. Институт радионавигации и времени

– Это что-то из Стругацких, – предположила Аделаида, всматриваясь.

– Или из Булычёва, – продолжил её аналогию Антон.

«Переступив» через зелёный прямоугольник газона, его взгляд беспрепятственно достиг охристого здания в сугубо советском стиле. Что-то вроде ДК в провинциальном городе. Девушке же оно напомнило родную школу. Там тоже был похожий на пенал остеклённый вход, с просматривающимися (особенно вечером – при электрическом освещении) лестничными пролётами. Этакий запоздалый – едва ли осознанный – отдалённый отзвук отечественного конструктивизма. Влево от входа – четыре ряда окон. Плюс прикрытые проросшей полынью приямки для окон полуподвального этажа, над которыми, чтобы не заливало водой, – самодельный навес, громыхавший в ненастье пасмурно и печально, как и подобает реликту великой эпохи.

Аделаиде всегда казалось, что советские здания сохранили преемственность с дореволюционными, не смотря на внешнюю непохожесть. Чувствовалось в них некое общее начало, общий образ жизни, что ли…

– Вы не совсем правы, – возразил Антон, когда девушка поделилась своими соображениями. – Есть одно принципиальное отличие. В советских зданиях – даже в типовых – чувствуется уверенность в себе. Они никому ничего не доказывают. В отличие от всех этих псевдоготических башенок и лжемодернистских завитушек. Типичный декаданс. Сплошная неуверенность. Всё зыбко и необязательно, как вкусы заказчика, не уверенного в своём собственном будущем. Такие стили всегда предшествуют социальным потрясениям…

– Тем не менее, мост Петра Великого – великолепен!

– Разве я спорю? Любой стиль имеет право на существование, коль он отражает настроения и вкусы времени. А упадок имеет свою грустную прелесть, как догорающий закат. Тем более – здесь, в бывшей столице империи, где сама природа склонна к неопределённости и умолчанию: сплошные туманы при неверном северном освещении. Классицизм ещё противостоит этому рассеянному свету своей чистотой линий, но уже барокко начинает поддаваться общему настроению, а рококо и модерн сами умножают его… Тут слишком зыбкая почва.

16. Сон в зимнюю ночь

– Вы чего не спите? – удивилась мама, входя в кухню.

– Да, так, читали, – ответил брат, раскачиваясь на табурете.

– Нашли время, – мама прошла к столу, собрала грязную посуду и понесла её в мойку. – Завтра всем вставать ни свет, ни заря, а они тут философию развели на постном масле.

И она была права.

Мальчик наскоро почистил зубы, прошёл в тёмную спальню, ощупью, не включая света, разоблачился и втиснулся между пружинным матрасом и тяжёлым ватным одеялом. За стеклом мерно качались, словно отбивая поклоны, освещённые из соседних окон тополя.

Мальчик закрыл глаза, но в чёрном смоляном вареве по-прежнему летело изжелта-белое маслянистое пятно, ныряло во мгле летучей рыбой чьё-то воспалённое око, мелькал в самом зените пучеглазый угольный фонарь, выхватывая из небытия стремительный снег и матовую полосу асфальта, – летел, летел в мутном вареве снегопада размытый сгусток света, нырял в тёмных утробных водах фосфоресцирующий рыбий глаз, и рябило, дробилось в его зрачке радужными разводами золотистое марево, отступало вдаль, как отступается от береговых скал обременённое тишиной море, обнажая суть и дно, влажную, дымящуюся в холодном предрассветном воздухе гальку.

Из густого молочного тумана, зыбкого и зябкого, проступила, словно пятно на промокательной бумаге, одинокая человеческая фигура, двигавшаяся вдоль самой кромки воды; она приблизилась, обретя плотность живой плоти и чёткие очертания невысокого человека в тёмном пальто с цигейковым воротником и в меховой шапке. Мальчик отчётливо слышал скрип гальки под подошвами его «тупоносых» ботинок. Рядом семенила лохматая собака.

– Сыровато сегодня, – произнёс мужчина, слегка картавя, и от этого его голос тоже казался отсыревшим, как весь окружающий пейзаж. – Что поделаешь, зима…

17. Духан-трава (продолжение)

С привычной ловкостью вскочил Великий хан в седло и, не оглядываясь более, направился в сторону брода, путь к которому указывали двое разведчиков. Красное солнце, казавшееся сплющенным собственной тяжестью, уже касалось гряды холмов на горизонте. Багрово-алые, вязкие, как загустевшая кровь, сумерки делали дорогу почти не различимой, и ехавшие впереди разведчики запалили факелы. Едва ощутимая среди голых ветвей кустарника тропка долго петляла по холмам да оврагам, пока, наконец, не выбралась на затянутый туманным молозивом пляж. Копыта лошадей слегка вязли во влажном песке. На Великого хана отчётливо потянуло тоскливым запахом железа. Войско уже успело переправиться на противоположную сторону реки, но следы его недавнего пребывания тут были видны даже в таком плотном тумане: весь берег казался испаханным полем.

Внезапно Великий хан остановился и, спешившись, приказал посветить себе под ноги. Сотни или даже тысячи мелких полосатых жуков ползли по пляжу к реке: холодная непрозрачная вода поглощала их жёлто-чёрные тельца. Какой-то неодолимый зов вёл их на верную гибель и участь предыдущих нисколько не страшила последующих. Более того, некоторых из них случайной волной выбрасывало назад на берег, но, едва коснувшись лапками песка, уцелевшие вновь начинали двигаться к реке. Великий хан носком сапога сдвинул пласт влажного песка на пути самоубийц, но те, не меняя направления и не пытаясь обойти внезапно возникшее препятствие, упорно карабкались на этот искусственный вал, словно по ту сторону их ждало спасение, а не смерть. Нервное пламя коптящих и каплющих смолой факелов добавляло этой апокалипсической картине мрачной экспрессии.