Уймись, конопатая!

– Она была беременна… Он из нее выколотил… все, что можно.

– О господи… Еду, – отрезала она, поднимаясь.

– Операция заканчивается… Можешь не спешить особо…

Она отключилась, не дав ему договорить.

– Я так понимаю, с пострадавшей все серьезно? – поинтересовался Борщук, протирая носовым платком фуражку изнутри. – Расставьте точки над i, проясните ситуацию. Что с ней?

– Пока рано делать выводы, но состояние серьезное, – бросила она на ходу. – Поступайте по инструкции, по закону, по совести. В конце концов, вы сами сказали, что меня здесь… как будто… не было. Отсюда и танцуйте.

Участковый водрузил фуражку на голову, но получилось как-то кургузо, несолидно, однако поправлять времени не было, Вика могла вот-вот уйти.

– Вы не знаете ее родственников? Ну, этой… пострадавшей Андрющенко?

– Откуда?! Я ее вообще не знаю, кто она? – раздраженно отреагировала она, задержавшись в проеме дверей. – Кто из нас полицейский? Вы или я? Вот и узнайте. У меня других проблем хватает.

«Остынь, конопатая, – успокаивала она себя, перестраивая машину бывшего в левый ряд перед светофором. – Если сейчас тебя остановят ГИБДДшники за превышение скорости, как ты докажешь, что «мазда» твоя? При разводе Эдичка по-царски оставил тебе «опель», эту взял подержанную. Смотри, хоть здесь не вляпайся! Денек в самом разгаре… То ли еще будет!»

Она скинула в ординаторской плащ, мельком глянула на часы и удивилась: половина пятого. Уже! После чашки кофе утром в кафе у нее не было маковой росинки во рту. Странно – голова не болела, никто саморез в висок не вкручивал.

Эдичка зашел неслышно – словно телепортировался.

– Беременность была сколько недель? – спросила она в лоб, не давая ему опомниться. – Гинекологи что говорят?

– Десять-одиннадцать. Точнее никто не скажет. Все стабильно, не волнуйся. Она уже в реанимации.

– Да уж… Одно другого хлеще… Интересно… – хмыкнула Вика, подходя к умывальнику. – Она знала о беременности наверняка и ему не сказала. Что за молодежь пошла! Впрочем, может, и сказала… Тогда у него вместо сердца… это самое… Больше детей у нее не будет?

– Естественно… У нее не будет. А у нас… А мы еще сможем.

Глаза бывшего как-то нехорошо сверкнули, но Вика не придала поначалу этому значения, пропустила сказанное мимо ушей, быстро направилась мимо Красильникова.

Но что-то в его поведении ее насторожило. И тут до нее дошел смысл сказанного только что. Она на короткое время остановилась, зависнув подобно компьютеру:

– Мы?! Сможем?! Ты о чем?!

Эдуард почувствовал ее замешательство, ее временную прострацию, быстро защелкнул дверь ординаторской на шпингалет, схватил ее за рукав и резко притянул к себе.

– Ковать железо надо, – выдохнул ей в ухо, – пока горячо!

Она потеряла несколько драгоценных секунд на осмысление услышанного, этого оказалось достаточно, чтобы его руки замком сцепились у нее на пояснице. По телу разливалась страшная слабость – то ли от голода, то ли оттого, что поступок Красильникова не вписывался в то, из-за чего она с ним развелась.

Никогда еще он так не овладевал ею – нахраписто, дерзко. Как бы перечеркивая всю их предыдущую Love story.

Она не узнавала его – вроде руки, плечи, рыжеватая щетина на щеках – все было до оскомины знакомо, но…

Что за день такой сегодня, конопатая?! Одни парадоксы! Сперва один шокирует, потом другой… не отстает.

Отстраненно, словно наблюдая из окна автомобиля, Вика отметила, что за время после развода нос Эдички стал еще более мясистым, брови – еще бесцветнее. К щетине она привыкла. Ох уж эта небритость – кому-то она шла, только не ему! Он же отказывался напрочь понимать это.

Резкое ограничение свободы действий почему-то никак не сказалось на скорости мыслей. Они продолжали течь в том же ритме и в том же направлении. Организм отказывался всерьез воспринимать реальность.

Почему?

Может, заехать ему ногой в пах, конопатая? Как-то чересчур банально получится. Тебе не кажется? Он проявил разнообразие, удивил… Сделал то, чего за два десятилетия супружеской жизни ни разу не осмелился… теперь очередь за тобой. Думай, конопатая, думай!

Красильников тем временем судорожно искал губами ее губы, держа мертвой хваткой за талию. Вот он, жирный минус стройных фигур! Будь она в три обхвата – ему вряд ли удалось бы ее так ловко стреножить!

Вику вдруг начал разбирать смех.

А ведь она такой и была! В детстве. В том самом, когда с пацанами по двору носилась. Ее не только конопатой звали. Еще и кексом, и ватрухой.

В другой жизни это было, что сейчас вспоминать!

Она представила, как бы употел доктор, пытаясь так же сцепить пальцы на ее коровьей талии, не похудей она в свое время! Он бы не дотянулся, схватил бы воздух, пустоту.

Ничего подобного бывший не ожидал. Готов был небось к сопротивлению, ругательствам, ударам в пах – к чему угодно, но не к этому гомерическому хохоту.

Возможно, сказалось нервное напряжение первой половины дня – изнутри поднялось что-то, ей не подвластное, и она… разразилась, отпустила тормоза, захохотала так, что Эдуард испугался и мигом расцепил свой «капкан».

Пытаться поцеловать в губы хохочущую женщину – все равно что вдергивать в игольное ушко корабельный канат.

Освободившись от его объятий, она… тотчас успокоилась, подошла к зеркалу, поправила прическу, юбку с блузкой, из сумки, лежавшей на тумбочке, достала косметичку, поправила макияж. Потом достала из шкафа халат и, надевая его на ходу, направилась к двери. Мельком взглянув на незадачливого насильника, отметила, как хищно вздуваются его ноздри.

– Хочешь сказать, умыла? – округлив глаза, с трудом переводя дыхание, прошипел бывший. – Обула?.. Выкрутилась?.. Обвела вокруг пальца?

– Причем – не какого-то, а вокруг этого! – она эффектно, словно поставив щелбан, выстрелила перед его носом средним, цвет маникюра на котором отличался от остальных.

Никогда раньше этого не делала – считала ниже своего достоинства, ненавидела этот жест. Теперь не сдержалась.

Как бы не пожалеть, конопатая! Жестоко, однако. Может, стоило уступить, покориться? От тебя бы не убыло. Он-то полгода наверняка ни с кем и никак. Хотя – кто его знает! Это теперь не твое, конопатая, дело!

Привычно здороваясь с коллегами в коридоре, она вдруг поймала себя на том, что еще не отошла от поединка с Эдуардом. До сих пор чувствует на пояснице его ладони, горячее дыхание на своем лице. Она несет это все на себе, как одежду.

Что это? Нервно-мышечная память? Генетический код? Приросла к нему, что называется, с мясом… Почти полгода прошло, а как будто вчера было. Или, может, тоска по остроте ощущений, недостаток… этого самого?

Перед дверью реанимации остановилась, достала из кармана маску.

Забыть и растереть! Не было ничего в ординаторской! Не было!

Обескровленная пискуша лежала под капельницей, веки были прикрыты, чуть подрагивали. Вике показалось, что за четыре часа с момента поступления синяки на лице пострадавшей соперницы приняли другой – более зеленоватый – оттенок. Возможно, виновато было освещение.

Приближение Вики прооперированная почувствовала, веки взлетели вверх.

– Вас только что кто-то пытался поцеловать, – без подготовки выдала надрывным шепотом избитая, безуспешно пытаясь улыбнуться. – Неужто Стасик? Он здесь? В больнице?

Не ожидавшая подобного вопроса доктор смутилась, не сразу нашлась, что ответить… кажется, даже залилась румянцем.