Черная дыра или Воспоминания, которые нельзя назвать хорошими

«Тридцать три солнца, тридцать три солнца» – пульсировала в голове Валаая. Нет, ему с дочерью никогда не попасть в число тех, кто через тридцать три солнца полетит по направлению к новому дому. Кто он такой, чтобы на это рассчитывать? У него ничего нет! Ни власти, ни денег. Он вполне мог бы пойти на преступление, ради того чтобы хотя бы Лаа отсюда улетела, но проблема в том, что у тех ээйцев, среди которых он жил, тоже ничего не было. Более-менее состоятельные ээйцы жили вверх по течению Крамкаа – одной из самых больших сохранившихся на Ээе рек – и простому бедняку вроде Валаая туда никогда не добраться! Да и, в конце концов, стыдно становилось ему от таких мыслей.

Из тридцати тысяч оставшихся в живых ээйцев, покинуть приготовившуюся к смерти планету сможет в лучшем случае тысяча. Ваа знал это, так как когда-то давно – может быть семьдесят или восемьдесят лет назад – работал на правительственную компанию по рекреации приходящих в негодность водных объектов.

– Можно? – послышался детский голос за тканевой занавеской, которая свисала с потолка и заменяла здесь собой входную дверь.

– Аалья! – вскрикнула Лаа и, подбежав к занавеске, отодвинула ее. – Входи!

Мальчик лет семи-восьми прошел внутрь скромного жилища. Поздоровавшись с покинувшим балкон Валааем, Аалья сел на пол и очень быстро стал о чем-то говорить с расположившейся рядом Лаа.

– Это что? У тебя новая кукла? – взял в руки Аалья тряпичную куклу ярко зеленого насыщенного цвета, какого давно не видел в своей жизни. – Такая яркая!

Лаа улыбнулась.

– Это Ваа сделал для меня, – сказала она, и дети играли, не обращая ни на что внимания.

Валаай смотрел на них с грустью.

«Лучше вам ничего не знать, – подумал он, – живите так, будто впереди долгая счастливая жизнь. Я ничего вам не расскажу! Ничего!»

Потом Аалья и Лаа выбежали на улицу и бегали там сломя голову, играя друг с другом до самого вечера, пока красный диск солнца не стал опускаться за горизонт, и воздух не наполнился едва ощутимой, приносящей облегчение всем измученным дневной жарой ээйцам прохладой.

Ночью Лаа не спалось.

– Ваа?… – тихо, чтобы не разбудить других, таких же, как они, живущих в вырезанных в горе комнатках ээйцев, прошептала она.

– Да, Лаа.

– Уже тридцать два солнца!..

В темноте Ваа не видел Лаа, но был уверен, что она улыбается.

– Все верно. На одно солнце теперь меньше!

В комнате снова стало тихо.

Скоро Валаай тоже уснул, и только маленькая девочка ворочалась в своей кровати с бока на бок – тому причиной было не неудобство от жестких деревяшек, на которых она уже привыкла спать, а нелегкие мысли, пробирающиеся в детский ум и разжигающие там иллюзию счастливой жизни в новом доме на голубой планете. «Там впереди у тебя все будет хорошо» – шептал внутренний голос. И даже смерть матери, которую Лаа потеряла, едва обретя, матери, которая всю оставшуюся жизнь девочки будет светлым образом в ее воспоминаниях, не омрачит детскую душу. Потому что все, что случилось раньше, случилось не напрасно, а для того, чтобы она, Лаа, в конце концов, выбралась из этой жуткой удушливой планеты и не относилась к своей жизни как к чему-то, что будто не принадлежит ей по праву. Нет, своей жизнью она могла распоряжаться.

Мысли не давали уснуть, и только к утру Лаа провалилась в чуткий непродолжительный сон.

* * *

Планета не была уничтожена упавшим на нее астероидом полностью, но сильно погорела, превратившись в плохо пригодное для жизни место. Когда-то влажный теплый климат сейчас стал жарким и засушливым. Полное исчезновение из-за катастрофы растений привело к стремительному сокращению кислорода, некогда в изобилии обогащавшему атмосферу планеты. На Ээе больше не росли исполинские деревья, и вообще не было хоть какой-то зелени, листвы, если конечно не считать маленьких уродливых серых кустарников, которые почти никогда не меняли свой цвет и которые как изгои приспособились расти в многочисленных раскалённых песках по одному. Свежий воздух, вдыхать который можно было полными легкими когда-то, сейчас оставался только в ээйских воспоминаниях. Леса, реки, горные города ээйцев, все со временем либо перестало существовать, либо оказалось погребенным под толстым слоем песка и пыли, разрушено чудовищным ударом из космоса – астероидом размером в несколько сотен метров, упавшим на небольшую планету.

После удара, тектонические процессы Ээи активизировались: извержения вулканов превратили планету в раскалённый огненный шар и отправляли в атмосферу густые облака ядовитого дыма. Чтобы спастись от катастрофы и выжить ээйцы были вынуждены уйти глубоко под землю, спрятаться от охватившего все вокруг огненного хаоса. Это были самые ужасные дни в их жизни. Но и спустя годы стало не лучше. Выйдя из своих временных укрытий под землей, ээйцы с ужасом обнаружили как низко – до больших минусовых отметок – упала температура планеты из-за устремившихся в атмосферу и заслонивших собой солнце облаков пыли; как тяжело стало насытить легкие кислородом после почти полного исчезновения некогда раскинувшихся по всей планете лесов. Еще много лет ээйцы не видели солнце – оно почти не пробивалось сквозь толстые облака пыли. Прошло немало дней, прежде чем его обжигающие, убивающие все живое лучи вновь коснулись красной и без того обгоревшей от удара астероида поверхности планеты, которую ээйцы по-прежнему называли домом, но уже почти никогда не узнавали. Будто не жили они здесь тысячелетиями, не возводили городов, не сажали лес, не пили чистую речную воду…

«Почему на нашей планете случилась страшная катастрофа, погубившая на ней все живое? Есть ли тому какая-то причина? В чем мы виноваты? И перед кем?» – задавались вопросами, оставшиеся в живых ээйцы. Но ответа не было. Лишь горькая память о последних днях, когда их дом был еще сине-зеленой живой, наполненной красками природы планетой, северная часть которой была глубоким океаном, а южная – бескрайним материком с множеством видов деревьев, животных и птиц. И даже несмотря на то, что в последние годы перед катастрофой жизнь ээйцев была омрачена войной, воздух вокруг был свежим, а вода – чистой. На планете можно было жить!

Задолго до катастрофы население Ээи стало стремительно расти. Воспоминания о том, как его численность превысила десять миллиардов ээйцев (почти все они жили бедно), а ресурсы планеты сильно истощились, казались теперь воспоминаниями, по меньшей мере, глупыми, а точнее – не сами воспоминания, конечно, казались такими глупыми, а поступки, теперь эти воспоминания оживляющие. Стыдно было теперь всем – ну или почти всем – именно за поступки. Правитель шел на правителя, брат на брата, лишь бы получить золото, ресурсы, власть. Ээя утонула в крови и будто именно за это окрасилась в свой красно-бурый цвет, а не из-за окиси железа – хорошо протекающего в теплых влажных условиях процесса или, проще говоря, ржавления. Поделить малочисленные на планете полезные ископаемые было все сложней, и между странами вспыхнула война за право ими обладать, порой особенно безжалостная война, уносящая жизни тех, кто в этой войне был замешан и тех, кто не имел к ней никакого отношения – но таких было все меньше – люди теряли разум. «За что?» – вопрос, который задавал себе каждый ээец. Но ответа не было.

Сейчас только красный цвет планеты, получившийся в результате окисления железных пород – базальтов и андезитов – напоминал о том, что когда-то Ээя была влажной, теплой планетой, атмосфера которой была насыщена триллионами тонн кислорода! Песок, окрасившийся природным гидроксидом железа – лимонитом – в ржавый цвет уносится пылевыми штормами со скоростью более 100 км/ч высоко в небо, и ничего не разглядеть во время свирепствования ветра такой силы! Высохшие русла рек, будто обескровленные вены, плетутся к замерзшему северному океану, до сих пор промерзшему до дна, несмотря на окончание установившегося после падения астероида и взметнувшихся в атмосферу облаков пыли ледникового периода. Частично испарившийся и покрытый десятками метров пыли и песка океан ничем сейчас не обращает на себя внимания; как огромная пустыня раскинулся он в северном полушарии и будто не океан это с голубой и чистый когда-то водой, а замерзшая за одну ночь от ударившего мороза грязная лужа.

Со времени прохождения Ээи через пояс астероидов у нее появились три спутника – астероиды, захваченные гравитацией и не упавшие, как один из них, четвертый, ставший причиной уничтожения почти всего живого на процветающей когда-то планете. Первый из спутников, Раа, обращается вокруг Ээи на среднем расстоянии 25 000 километров, второй, Ааб, – около 10 000, третий, Саалма, то есть смерть, – менее 9000. Тот из трех, что ближе всего к планете, Саалма, сильнее всех тормозится приливными силами Ээи и когда-нибудь упадет на нее, как несколько лет назад Баарра, четвертый астероид, имя которого переводится как «гибель». Когда именно упадет Саалма, лишившиеся почти всех своих технологий ээйцы не знали. Но и не боялись этого. Ведь назвать жизнью их существование в последние годы было нельзя, и ничем они, в том числе и ей, своей жизнь, уже не дорожили. Нет, ничего они уже не боялись.

Храм

Получится ли что-нибудь из того, что собирался он сейчас сделать, Валаай не знал. Подходя к древнему храму – пирамиде высотой около двадцати метров – в глубине души, конечно, надеялся, что что-то хорошее в будущем ждет хотя бы Лаа, но верил ли в это своим разумом? Нет.

Около пирамиды Валаай никого не заметил, и только на входе внутрь столкнулся с какой-то женщиной всей окутанной когда-то белой, но сейчас серой от песка и пыли вуалью, скрывающей черты ее лица и спасающей от жарких лучей солнца.

«А я-то думал, что все уже кроме меня вписали свои имена» – подумал Валаай и зашел внутрь, где тут же почувствовал, как его тело будто в речную воду погрузилось в непривычно свежий и прохладный воздух, сохранявшийся в толстых стенах пирамиды. Валаай закрыл глаза и вдохнул полной грудью, впервые за долгое время не задумываясь о такой проблеме как раскалённый солнцем воздух, воздух в котором так много песка и так мало кислорода. Вдыхать такой воздух – не значит получать от этого удовольствие, а просто – поддерживать в себе жизнь; ведь когда-то давно – Валаай уже и забыл когда именно – он дышал, наслаждаясь тем самым, а сейчас – нет… Тогда не задумывался, как на самом деле хорош чистый воздух; не задумывался и над всем остальными, чем был наделен его, Валаая, мир; сейчас понимал, как на самом деле много было в его жизни когда-то.

На зубах заскрипел песок и Валаай сплюнул себе под ноги.

– Здесь так нельзя, – услышал он чей-то тихий, но грубый голос – кажется какого-то старика.

Валаай обернулся.

– Это – храм. Когда-то люди приходили сюда помолиться, обрести веру и побыть наедине со своим Богом – все это было здесь возможно. Приходили, конечно, не многие – гораздо больше ээйцев записали сейчас свои имена в Большую книгу с надеждой улететь на голубую планету, – но те, кто приходил когда-то, когда Ээя была жива, делали это не для чего-то, а ради!..

Старик сидел в последнем ряду старых покрытых песком и пылью каменных скамей, два ряда которых (один слева от входа в пирамиду, другой справа) сужались по направлению к третьему углу напротив высокого и широкого дверного проема – единственного в пирамиду входа. Получалось, что в первом ряду мог сидеть только один ээец слева от прохода и один – справа. Впереди, перед первым рядом каменных лавок – каменный алтарь. Когда-то алтарь… сейчас – просто стол, на котором лежала толстая книга обтянутая выцветшей и потертой коричневой кожей. Книга не была покрыта песком как все вокруг, ведь иногда, даже сейчас, в пирамиду нет-нет да кто-нибудь заходил – не все вписали свои имена, как думал сначала Валаай. Он посмотрел на старого, всего в глубоких морщинах и седыми имеющими желтоватый оттенок и спутанными в несколько паклей волосами старика. Сначала Валаай и не думал что-то ему ответить, но старик заговорил снова:

– Ты ведь пришел сюда, чтобы записать свое имя в Большую книгу?

– Да, – сухо ответил Валаай.

Старик провел худой рукой по своим спутанным и слипшимся волосам.

– Ты не похож на того, кто хочет чего-то для себя. Слишком безразлично смотришь на все вокруг. – Старик посмотрел в красные, воспаленные от песка глаза Валаая, – прости, что так говорю, но сюда уже не часто кто-то приходит, и я ни с кем не общаюсь.

Валаай перевел взгляд со старика себе под ноги, находясь в некотором замешательстве, ведь тот сказал правду.

– Присядь, – указал старик на место рядом с собой.

Валаай, несмотря на нежелание общаться с кем бы то ни было, пренебрегать предложением старика не стал, и теперь вместе они сидели в последнем, самом широком ряду каменных скамей.

– Скорее всего, ты здесь из-за кого-то, – снова заговорил старик, после того, как минуту в храме был слышан только свист прилетавшего с улицы ветра, неистового ветра подхватывавшего и уносившего желто-красный песок так высоко, что казалось небо – только облако пыли, через которое пробивается свет тусклого фонаря – солнца.

Валаай кивнул.

– Из-за дочери?

Снова кивнул, при этом удивленно посмотрел на покрытое морщинами лицо старика. Откуда он знает про Лаа?

– Почему не пришел раньше?

– Не знаю, – неуверенным тихим голосом сказал Валаай. – Думал, что в этом все равно нет никакого смысла. Для того чтобы покинуть нашу планету надо иметь чуть больше, чем у меня есть… И «чуть больше» – это мягко сказано: чтобы отсюда улететь, надо чтобы у тебя было очень, очень много!..

– Да. Так, – тихо сказал старик, сжав седую бороду рукой и проведя по ней сверху вниз. – Но почему ты думаешь, что для спасения у тебя вообще ничего нет? Ты попробуй, а там и узнаешь, получится ли. И еще, – сухая морщинистая рука коснулась покрытой шрамами руки Валаая, – чтобы подарить надежду дочери тебе придется решиться и на лишение…