Лихтенвальд из Сан-Репы. Роман. Том 2

– Но сначала надо убедить вменяемых особей не делать этого! Я вижу народ мой растоптанным и распятым, и беснуются над ним чужие люди. И не знаю я, что мне делать, куда ни кинь взгляд, за что ни схватись, везде гниль и тлен. Тех, кто видит всё и говорит правду, пугают силой и заставляют молчать… Те, кто должны спасать нас, топят нас в пучине или руки не подают. Пока этнические славяне хлопали ушами под лживые разговоры об интернационализме, равенстве и братстве, их природное право на львинную часть общественного пирога было украдено. Однако это не значит, что они обязательно должны согласится с таким положением дел и если проснувшиеся славяне захотят подвинуть тех, кто их грабил и обманывал веками и вернуть себе своё, с этим несомненно нужно согласиться, не считаясь с воплями тех, у кого награбленное будет отнято. Водворение справедливости на её законное место тяжёлое дело, но этим несомненно необходимо заниматься, невзирая ни на какие препятствия. Это можно сделать через протекционистскую политику, хотя вся королевская рать будет мешать этому, в моём паспорте уже нет даже упоминания о моей нации, я никто, гиражданин чего-то. Но это всё исправимая чепуха!

Мы должны несмотря ни на что сохранять здравую толику идеализма и верить в своё грядущее господство. У нас есть полное право господствовать на своей земле, и мы будем господствовать на ней! Будем! Не сегодня, так завтра! Эта вера должна стать фанатическим принципом каждого нормального славянина, ответственного перед своей родиной…

Но что мы имеем сейчас? Груду развалин! Государство – людоеда!

О праве я не хочу даже говорить! Фарс, называемый у нас юриспруденцией, я испытал на своей шкуре, когда пытался проучить в суде тех, кто подло и незаконно изгнал меня из одного вшивенького издательства, являющегося ныне приютом для престарелых придурков обоего пола. Тот суд был настоящим, классическим фарсом.

Но как изменить этот мир?

Человек, затевающий социальную бучу, если такое возможно, обязан бежать на два шага впереди неистовой толпы на железных ходулях, не обращая внимания на моральные императивы и затоптанных по пути. Он должен быть стремителен и неумолим просто ради того, чтобы восхищённая им толпа не задавила его самого. Прислушиваться к мнению каждого невозможно! Тогда всё утонет в бесплодной, бесконечной дискуссии. Солёный арахис он будет есть потом, на пенсии. Я знаю, как безжалостен мир по отношению к честным праведникам. На моих глазах этот мир раздавил мою мать, не обратив ни малейшего внимания на её страдания. Христианский рай, существуй он на самом деле, был бы ничтожной компенсацией за всё это! Он выдуман исключительно для успокоения гнева мне подобных, и не может быть не отвергнут мной, как наглая и несомненная ложь! Тех, кого утешает ложь во спасение, я не приглашаю за свой стол. Лучше жить, отдавая себе отчёт в гибельных истинах, чем вечно пребывать в спасительной лжи. Лучше бессонница в печали, чем сон от опиума обмана. Но неужели же нет человеку места на земле? Этим мыслям я предавался раз за разом, не находя ответа ни на один вопрос. Нет его у меня и сейчас.

Когда это несчастье случилось с моей матерью, а государство, к которому я имею честь принадлежать, уворовало все наши сбережения, я спустил оставшееся на бинты и коробки с таблетками. Когда кончились деньги, я пошёл по инстанциям с протянутой рукой. От замасленных медяков я не могу оттереть её до сих пор. Увы, в Природе, созданной Богами нет и намёка на милосердии, но всё подчиняется целесообразности. Нерасторопного добряка там сразу же съедают, больного и лишённого сил отбрасывают и обрекают на гибель. Мне не нравится этот закон, но это неумолимый закон и я тоже рано или поздно подпаду под его действие. Я как-то раз задумался, сколько благородного пафоса обрушивается на безнадёжно больного ребёнка, когда его судьба случайно становится объектом широкого вещания. Увидев печальное лицо на экране телевизора, богатенькие иногда пускают крокодилову слезу и дают деньги на его излечение, операцию на Багамских островах, билеты на самолёт, удивительные каталки. Они дают деньги на одного, напрочь забывая о тысячах таких же, никому не нужных, лишённых случайных преимуществ. И гибнут в тени мара, неведомые ему. Более того, эта помощь оказывается на их глазах, вселяя в них ни на чём не основанную надежду на спасение! Какое ужасающее ханжество, какая преступная благотворительность! Богатенькие благодетели так никогда и не поймут, почему нужно давать деньги не на частные судьбы, а на исправление гнилой системы. Но этого нет!!! Боги мои! Где я живу?! Боги мои!

– Успокойтесь! Я могу сформулировать некоторые советы, которые я мог бы дать выходящему в жизнь молодому человеку, если бы таковые меня спрашивали о чём-либо подобном, – взмахнул рукой Гитболан, – Первое: не надейся на людей, с которыми ты живёшь бок-о-бок. Надеяться на них всё равно, что надеяться на весенний лёд на реке, горную реку или болото. Второе: никогда не верь словам Государства! Третье: пиши так, как будто ты обращаешься к Богу или Дьяволу! Всё равно, к кому из них, ибо они – два лика Природу. Четвёртое: не верь тем, кто открыто заявляет о своей лояльности к Богу! Чаще всего это ложь в целях мимикрии. Вот собственно и всё! А гнусность этого мира не надо пускать в себя ни при каких обстоятельствах! Он от этого не изменится ни на йоту!

– Вы переплюнули Шекспира! Помните советы то ли из «Гамлета», то ли из «Короля Лира»?

– Не помню, соревновались ли мы в плевании, не помню! Идущий впереди должен верить только в свой народ! – посерьёзнел снова Гитболан, вслушиваясь в слова своего собеседника, – только в свой народ и ни во что другое, тогда будет чудо – подниметесь и других обойдёте. Не стесняйтесь, что любить надо всех, и пьющих, и неразумных, и смятых, и обманутых, и неистовых, и странных. Даже тех, кто живёт в христианской лжи, надо жалеть и любить, ибо они уже не владеют собой! Это родная кровь, излившаяся на землю! И не слушайте уродов в лаке и железе, которых не исправить, не слушайте, когда засмеются над вами, потому что вы – лучший цвет мира под ногами нечестивых. Отобью их ноги, ноги нечестивых. Потому вас, славян не любят многие и ругаются, что не живёте их рецептами. И мне небезразлично это! Но не пускают вас никуда, ибо торговать не хотите, как прочие!

Вернитесь к язычеству! Тогда явятся силы, либо научитесь торговать лучше всех, либо изгоните остальных со своей земли. Но лучше не торгуй и не пускай в дом торгующих – от их торговли смрад! Грязное дело – их! И знают они это и сулят нестойким ссуды! Никогда не берите их ссуд, ибо своим телом платить будете! Ваши святые книги больше не будут писаться чужаками, Вы выносите и вынесете на свет книги, пред которыми померкнет свод небес. Смотрите не в землю, где копошатся черви! Смотрите вперёд! Выбросите рухлядь веков на помойку, туда, где ей место, заколотите храмы осиновыми досками. В ваших нынешних храмах обитают сейчас гниль и ложь! Пустая трата времени – торчать в них! Идите в широколиственные леса Валгаллы! И да не перепишется из ваших новых книг ни одного слова в веках!

– А с этим государством мы погибаем и погибнем! Порвать с ним. Строить другое! Одна рука этого монстра – христова клешня! Она грызёт нас. Оторвать клешню и отбросить в огонь! Почуем, какой будет вонь! Вернёмся к старым языческим Богам, стиснув зубы! Даже не знающему имён, они откроются. Они сами найдут нас! Книги не главное! Много есть листов с отпечатанными знаками, но не книги это, рядятся под книги, но не книги и эти отбросим в огонь! Не нужны они вам! Для смущения сердец и растления правды писались они! Для заблуждения чужаков писались они! И худшая из всех – «Библия». Написана она ловко, но не для нас!

Другим сулится в ней небеса, не нам! Не будем же статистами на чужом пиру, вина нам там не дадут! А дадут, то цена будет неподъёмной! И никогда больше не возьмём «Библию» в руки, даже если будут гвоздями прибивать к нашим рукам! Порча и тлен будет нам от чужих книг! Наши книги – наши леса шумящие! Наши плечи – дубы.

Наши!

Не думайте, что выше всего книги, которые записаны на бумаге людьми! Есть книги, высшие книги мира, висящие невидимыми в воздухе и созданные природой— они выше и совершеннее всего. Солнцу не надо доказательств своего величия! Языческие книги открыты тем, кто готов их читать, но не любопытным и насмешникам! Они всегда были с нами, не замеченные нами! Не людские буквы касаются к ним, но дыхание Богов. Они непереводимы на человеческий язык, потому что написаны языком богов! Они выше людских языков. Приблизьтесь к ним и они откроют нам свои нерукотворные страницы! Соблазнять будут вас – как порвать, если они есть и ещё быть им. Не слушайте. Умерло это и вас придавило, за это хотите спасибо сказать?

Изгоните «Евангелия»! Шестьсот лет пользы нам не было, вред был, обман, не будет хорошего с ними. Младенцы уже смеются над упрямыми! Это и есть широкие ворота, ведущие в чудовищный огонь. А то, что красть и убивать нельзя только своих – это закон! И для того, чтобы это знать, не надо никаких «Евангелий»! Это и так ясно, как дважды два! Нам всё время выдают вечные истины, как открытия религиозных модернистов!

Когда укоренять новую веру будете, много насмешек будет, но вы в оторопь не впадайте, стисните зубы и следуйте по правильному пути! Вы должны понимать, что если чужой вашей вере засмеётся, не должны вы дрогнуть, так кристальна должна быть вера ваша, если дрогнете, то предадите себя ещё раз, в который? Тогда ничего не будет! Вы должны отбросить смех и сказать вашим детям – вот пришёл чужой духом – смеяться над нами и смущать нас, посмотрите на него, но никогда не слушайте, что говорит он о вас, так как его язык преступен и мёртв отныне для вас! Закроем уши для таких слов гранитными валунами и не будем слушать!

И мы должны любить превыше всех – славян, потому что они одной с нами крови. Безумный славянин, одноглазый, сирый, заблудившийся, калека, должны быть для нас выше умников-чужаков. Кровь славянина – ваша кровь, а чужому нет до нас дела. Да и мало нас стало по неразумию прошлому и доброте, которую разливали мы при всех дорогах и кабаках.

Детей в армию не пускайте больше, мало нас, пусть другие теперь дерзают! От нас и так слишком брали! Не давайте! Ваше дело – множиться!

Не слушайте, что будут говорить многие о вас, потому что обмануты они обманщиками с экранов и ничего не видят и видеть не хотят. И обманутые сами обманывать станут! Нынче правду говорят немногие, да и те боятся, так не бойтесь, потому что наша правда вершить будет и греметь по всей вселенной.

А если будут говорить они о том, что другие не хуже нас, не спорьте, никогда, ибо вызывают нас на это. Мы лучше всех, но этого – не достаточно! Будем во всём умнее прочих! Нам ещё воздастся! Не всё потеряно, чего нет, но чему цену знаешь!.. Кстати, Алекс, я вижу у вас очень плохое настроение. Вы тщательно скрываете это, но от меня скрыть ничего невозможно! Что случилось?

– Что ж… Я только что был у себя на даче и пошёл в лес, который растёт за лугом. Реки у нас там нет, и этот лес – единственное, что приковывает меня к этому месту. Ещё в детстве родители брали меня в те места. Там чудесный луг, и был этот многошумный дубовый лес, от которого успокаивалось моё сердце. Дубы в обхват шумели в этом лесу. Я думал, что это заповедный лес, и его не коснётся ничья рука. Такого просто не могло быть. И вдруг я увидел там пеньки. Хищники нагло и грубо спилили кучу деревьев, брали одни вековые славянские дубы, каких нет нигде в округе. Ужасное зрелище! Я считал круги на уродливых грубых спилах, у одного самого огромного пня я досчитал до ста сорока лет, но потом сбился! Я увидел это, и понял, что здесь бессчётное число раз распилили меня, мой род, мою память! Господи, думал я, если ты есть, убей тех, кто это задумал и сделал! Нажива толкнула нечистые руки к позорному действу! Чтоб они все сдохли! Как мне понять брата моего по крови, если он изводит мой лес?

– Никак! В чем же проблема? – сказал Гитболан, – мы только что говорили о священных дубах – священных деревьях славян. Если есть люди, которые за деньги покушаются на такую рощу, то это не люди, и стоимость их жизни ничтожна. Свои, чужие здесь это не имеет значения! Они все чужие! Это просто преступники и жлобы! Так ты говоришь правду, что хотел бы, чтобы все, виновные в этом, умерли, или горячишься? Среди предприимчивых хозяев и вправду есть и славяне…

– Это уже не славяне! Убей их!

– Хорошо! Кропоткин! Слышал?

– Шеф, можно я их распилю? Умоляю, дозвольте!

– Делай всё, что хочешь! А ты, Алекс не огорчайся, все, кто коснётся к твоей роще в Орлово, или уже коснулся, будут убиты! Да свершится справедливость! Ах, жлобы Сблызнова! Ах, подлое отродье! И ведь всех в школу десять лет гоняли, добру и справедливости пытались выдрессировать! Нет на вас укорота, кроме моей длани! Всё, о чём ты просишь, свершится!

– Благодарю вас! – сказал нахмуренный Лихтенвальд.

При встрече, внезапно среди присутствующих произошло какое-то движение.

Гитволан, не поднимая глаз от бумаги, вдруг разозлившийся чем-то не в шутку, впервые заорал глухим, но чрезвычайно громким голосом:

– Шоу продолжается! Сейчас будет нежданный для нас и малоприятный гость! Уж, не за нами ли опять пришли? Не за нами ли?

– За нами, как пить дать, за нами! Ох, чуить моя головушка! – захорохорился Нерон.

– Принять! Напоить чайком без сахара!

– Так точно! – послышался ответ из ванной комнаты, где слышались дикие казацкие песни и непрекращающийся плеск воды. – А потом?

– Сам знаешь, что потом! Ромом не поить! Выслушать, с чем пришли! – внезапно и громогласно объявил Гитболан, кривя бандитский рот, – Народная Воля, прими его со всеми подобающими такого рода типу почестями! А там расстрелять, если что! Действуй по обстоятельствам!

Не успел Гитволан распорядиться, как в прихожей задребезжал настойчивый звонок.

Народоволец заглянул в глазок. Он увидел гигантское искажённое ухо и странного дёрганого типа с бегающими глазами, прильнувшего к двери, а потом отхлынувшего от неё.

– За нами! – сказал Кропот и потёр руки.

– Арестовывать? – угрожающе спросил Нерон, поднося руки к щекам. – Ай-яй-яй! Час от часу не легче!

– Сейчас ещё посмотрю! Не думаю! У арестов слишком специфический привкус, чтобы я его не почувствовал! Не думаю, что арестовывать! Тогда кто это?

– Сейчас посмотрю! – лениво ответил Нерон и, поднявшись на носки, снова посмотрел в глазок, но уха не узрел, а увидел преувеличенный волосатый нос вертлявого человека.

– Что угодно? Кто? – как можно вежливее, но гундосо осведомился комедиант и продолжал упорно разглядывать визитёра в глазок. – Мы никого не приглашали!

– Э – э! Как вы знаете, сейчас в Сан Репе, – начал хорошо выдрессированным, но плохо поставленным голосом новоявленный визитёр, – проходит, так сказать, э-э-э, перепись населения. Я должен вас опросить, в общем-то! Мелкие вопросики! В смысле… гм… вы должны знать, э – э, можно мне. Сказал и преувеличенным глазом подморгнул глазку, ищя у него одобрения.

– Можно, только не на пол! – довольно невежливо отреагировал арийский нахал, – здесь только что убрали!

Отвлёкшись на секунду от разговоров с визитёром, Нерон доложил.

– Мессир, странный тип, явившийся к нам, не заблудился в пустыне и не хочет воды. Он пришёл нас… гм… переписать… всего лишь. Настаивает! Дело государственной важности! Есть шанс войти в историю, по крайней мере так ими обещано! Граждан переписывають! Хотя… знаю я их историю! Впустить? – спросил, отворотив морду от двери, Нерон, потом шёпотом добавил:

– Позвольте мне повесить его на мясном крюке! Умоляю!

– Умоляю-умоляю! Гуманист! Отпетый гуманист! – улыбнулся Гитболан.

– В историю мы и так влипли, и уже несколько раз! Пожалуй – принять! Я люблю развлечения! Ты, Нерон, должен быть великим спецом по переписям, сам, небось, их в Риме каждый день устраивал, рабы должны быть пересчитаны! Но у меня нет прописки! А что за человек без прописки? Какой ужас, мой друг! Времена скурвились! Век сошёл с ума! Ось земли треснула! О людях я уже не говорю! Иосиф сам ходил переписываться в Бетлех и даже пикнуть не смел, чтобы отказаться от этой унизительной для каждого нормального человека процедуры. Теперь спустя века бездарные выродившиеся потомки римлян бегают по домам и пристают к гражданам с пустыми вопросами, цель которых выяснить степень лояльности бедняков к свому нечеловеческому гисюдарствию. Разумеется – бедняки, как бараны, примут их в своих домах, и будут блеять… Бе-е-е-е! Бе-е-е-е-е-е! – резюмировал Гитболан.

– Но наврут в три короба. Сдаётся мне, что не просто так к нам ходоки, и этот тип подослан к нам, не столько нас переписывать, сколько за нами шпионить, – вставил Народоволец скрипучим голосом, – Шеф! Позвольте оторвать ему голову? Умоляю!