Слезы Бодхисаттвы

– Что за черт?.. – произнес Вадим, удивленно глядя вслед молниеносно удалявшимся самолетам.

Через несколько секунд снова послышался гул моторов, и из-за пальмовой рощи показались два больших вертолета. Вадим заметил, что солдаты, которые уже почти закончили монтаж колеса, отвлеклись от своей работы и взволнованно уставились в небо. Вдруг «командир» принялся что-то громко кричать и размахивать руками, обращаясь к журналистам.

Вертолеты приближались, а солдат продолжал делать какие-то указания жестами. Наконец Вадим различил в его путаной речи слово «Descendre!» – «Ложись!»

Вадима оглушил громкий, резкий звук разорвавшегося снаряда. Журналист в ужасе заметался на месте, ища глазами место для укрытия. Через несколько секунд он уже лежал в придорожной канаве, уткнувшись лицом в сухую пыльную землю.

Вадим зажмурился, съежился, прижался к земле и обхватил голову руками. «Неужели это все… конец?» – пронеслось в голове у молодого человека.

Он услышал, как где-то рядом разорвалось еще несколько снарядов, и земля под ним вздрагивала после каждого взрыва. А затем послышался стрекот пулеметов…

В этот момент Вадим вдруг вспомнил своего дядю-фронтовика Федора Ивановича, который рассказывал ему о первой в своей жизни атаке в августе 1941 года. Он признавался, что никак не мог заставить себя выпрыгнуть из окопа и чувствовал, как его ноги становились ватными. Командир взвода буквально вытолкал его оттуда, и дядя, которому тогда еще не было и восемнадцати, побежал вперед, не видя и не чувствуя ничего вокруг. После этого его ждало еще с десяток атак, но он был будто заговоренный: прошел всю войну, не получив ни одного ранения.

Слушая дядины рассказы, Вадим каждый раз поражался его смелости, да и вообще смелости всех солдат, которые бежали в атаку, зная, что в любой момент их может сразить пуля или снаряд. «У нас не было выбора, – говорил Федор Иванович, раскуривая папиросу и глубоко затягиваясь крепким табачным дымом, – мы знали, что надо идти вперед, и шли. Обратной дороги не было, такие вот, брат, дела…»

Вадим все сильнее прижимался к земле, будто желая слиться с ней в одно целое. Его сердце бешено колотилось, дыхание становилось прерывистым, по всему телу пробежала дрожь. Он представлял себе, как в его тело, будто нож в масло, вонзается горячий и острый осколок снаряда. Наверное, это больно, очень больно…

Вдруг молодой человек почувствовал, как кто-то резко схватил его за плечо. Он резко дернулся и попытался отползти в сторону, но руки и ноги будто отнялись и не желали двигаться. «Нет, не сейчас, только не сейчас, я не готов, я не хочу…» – в голове у журналиста ворочались путаные панические мысли, он уже начал прощаться с жизнью, которая вот-вот должна была оборваться…

– Вадим, ты как, в порядке? Ты не ранен, дружище? – послышался голос Гриффитса.

Журналист, наконец, пришел в себя и увидел склонившееся над ним взволнованное бородатое лицо австралийца.

Он попытался что-то ответить, но не смог произнести ни слова. Он чувствовал, как все его тело слегка подрагивает, будто в ознобе. Гриффитс аккуратно подхватил своего молодого коллегу под руку и помог вылезти из канавы.

– Ладно, держись, друг. Все позади, эти уроды уже улетели. Я пойду, поработаю немного.

Журналист кое-как отряхнулся от покрывавшей его грязи и пыли, затем огляделся по сторонам и не сразу поверил своим глазам. Идиллический сельский пейзаж в одночасье превратился в поле боя после ожесточенного сражения. В воздухе стоял густой, неприятный запах гари и витала серая плотная дымка. На земле повсюду виднелись металлические осколки снарядов и небольшие воронки.

Старик-пастух лежал на траве, раскинув руки в стороны: он был мертв. Рядом с ним валялись две дохлые козы. У одной из них снарядом было разворочено брюхо, и оттуда медленно вылезали сизые внутренности. При этом несчастное животное все еще билось в предсмертных судорогах и жалобно блеяло. Остальные козы беспорядочно разбрелись по полю.

Чумазые ребятишки, всего несколько минут назад мирно игравшие возле одного из домов, теперь испуганно выглядывали из большого глиняного чана, в котором они успели спрятаться от бомбежки. Вадим увидел, как их мать подбежала к чану и помогла детям выбраться из него, горячо обнимая каждого ребенка и громко рыдая.

Возле другого деревенского дома, соломенная крыша которого была объята огнем, Вадим заметил еще одно мертвое тело: молодой парнишка лежал на пыльной земле лицом вниз, а под ним растекалась густая темно-красная лужа. Возле него сидела на коленях седая старуха с растрепанными волосами и горько плакала. Она попыталась перевернуть мертвое тело своего сына, но у нее не хватило для этого сил.

Все журналисты были целы и невредимы. Они, как и Вадим, смогли благополучно пересидеть вертолетную атаку в придорожной канаве. Китаец-телеоператор уже закинул на плечо свою камеру и снимал ужасающую деревенскую панораму, Гриффитс бегал по разбомбленной деревне, щелкая своим фотоаппаратом, чехословацкая журналистка и рыжеволосый югославский корреспондент помогали какой-то старушке собрать рассыпанные по земле пожитки и о чем-то с ней беседовали. Трое военных тоже не пострадали и теперь спешно усаживались в свой джип: видимо, собирались ехать за подмогой в соседнюю деревню.

Автобус каким-то чудом остался цел, однако во время налета он сорвался с домкрата и сильно покосился, а заднее колесо еще глубже ушло в дорожную выбоину.

Вадим впервые в жизни увидел смерть так близко. Она была рядом, совсем рядом, несколько минут назад она будто вплотную приблизилась к нему. В этот момент жизнь впервые показалась молодому человеку хрупкой, невесомой, призрачной субстанцией, которая может рассыпаться в один миг.

Обо всем этом Вадим читал в книгах, но никогда не думал, что ему придется столкнуться с этим в реальности. Он понимал, что нельзя стоять на месте, что нужно помочь несчастным деревенским жителям, попытаться поговорить с ними, набрать материал для эксклюзивного репортажа, как это уже делали его коллеги… Но он не мог заставить себя сдвинуться с места, его ноги будто приросли к земле, они предательски подкашивались и становились все слабее и слабее.

Вадим опустился на колени, еще раз оглядел ужасающее «поле боя», все еще затянутое пыльно-серной дымкой, и почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы. Через несколько минут он лежал на земле и тихо плакал, закрыв лицо испачканными землей руками.

Глава шестая

Викрам медленно брел по лесной дороге к школе, насупленный и угрюмый. То, что произошло утром, было настолько противно, мерзко и гадко, что от одной мысли об этом мальчика начинало подташнивать. Но ни о чем другом думать, к сожалению, не получалось.

Утро началось с громких крикливых возгласов, доносившихся со двора. Викрам протер глаза, встал и подошел к окну. Мальчик увидел своего отца, который разговаривал о чем-то с хромоногим Сроном, неприятным ворчливым крестьянином лет пятидесяти, нелепо прихрамывавшим на правую ногу. Срон был явно очень недоволен и в чем-то упрекал Хиена, размахивая руками и то и дело хватаясь за голову. Хиен пытался успокоить разгоряченного соседа, но тот будто не слушал его и продолжал разражаться громкими ворчливыми тирадами.

Викрам прислушался, но не смог разобрать, о чем же идет речь. Мальчик различил лишь одно слово: «Колап». Он тут же вспомнил, что так звали здоровенную свиноматку Срона, в которой он души не чаял.

Викрам быстро оделся и спустился во двор. Вокруг Срона и Хиена уже собралась целая толпа крестьян, привлеченных громким голосом хромоногого. Срон то и дело указывал рукой в сторону деревянного стола под домом, на котором Совади обычно резала овощи и мясо.

На столе лежала большая свиная голова. Это была голова Колап, Викрам узнал ее по черному правому уху. «Что за ерунда, как она тут оказалась?» – подумал мальчик и подошел поближе к образовавшейся возле дома толпе. За одной из свай притаилась Совади. Она молча стояла, растерянно наблюдая за тем, как Срон что-то гневно говорит ее мужу.

– Ты! – проворчал Срон сквозь зубы. – Зачем ты это сделал, отвечай?! Я ее так долго выращивал, так любил!.. Кто теперь будет кормить моих поросят?

– Послушай, Срон, – примирительно произнес Хиен. – Успокойся, прошу тебя. Я еще раз повторяю, что не знаю, как она здесь оказалась, клянусь тебе.

Однако Срон продолжал ворчать, сверля Хиена своими маленькими злобными глазками.

– А кто же это тогда, а? Кто, я тебя спрашиваю?! – распалялся хромоногий. – И почему у тебя на столе оказалась ее голова? Ты даже не представляешь, каких сил мне стоило ее вырастить!

Крестьяне, собравшиеся во дворе, оживленно обсуждали происходящее. Викрам слышал, как стоявший посреди толпы старик Свай то и дело повторял: «Ну и дела! Вот так дела!»

Срон тем временем медленно подошел к разделочному столу и бережно поднял с него голову своей любимицы, которую он называл нежным именем Колап, «куст розы». Затем он снова разразился громкой тирадой причитаний и жалоб.

Викрам вспомнил, как чудаковатый хромой крестьянин ухаживал за своей свиньей. По дороге в школу мальчик частенько наблюдал за тем, как Срон вычищает свинарник, нежно похлопывает ее по плотной упругой спине и даже разговаривает с ней. Викраму казалось, что свинья заменяет ему жену, которая умерла год назад, оставив на него троих совсем маленьких детей. Теперь от любимицы Срона осталась только голова, которая каким-то образом оказалось под домом Хиена.

Мальчик вдруг почувствовал жалость к своему соседу. Срон часто был резок и неприветлив с другими жителями деревни, но своих детей он очень любил и окружал их заботой как мог. Викрам часто видел, как он сидит во дворе и мастерит для них игрушки из дерева или качает на руках самого младшего сына, которому не исполнилось еще и года. Такая большая свинья, как Колап, могла бы надолго обеспечить их семью, тем более что она кормила целый выводок поросят. Свиноматка с черным ухом была для Срона настоящим сокровищем, которое теперь было у него украдено и, судя по всему, жестоко убито…

Хиен пытался объяснить ситуацию соседям-крестьянам, которые все разом накинулись на него с расспросами.

– Что ж это такое, сосед? Как же это так получается? – удивленно спрашивал Пучеглазый Тян.

– Да откуда я знаю?! – нервно воскликнул Хиен, пожимая плечами. – Я утром спустился во двор и увидел тут это…

– А как же она сюда попала? – спросил старик Свай.

– Да вы что же думаете, что это моих рук дело? – спросил Хиен. – Ну зачем мне это делать, а? Я на такое не способен, вы же знаете. Мне чужого не надо!

– Конечно, сосед, мы верим тебе, не переживай, – кивнул Тян. – Просто все это очень странно получается…

Крестьяне снова принялись бурно обсуждать происшедшее, а Хиен терпеливо продолжал убеждать их, что он понятия не имеет, кто положил свиную голову под его дом. Совади в это время молча стояла за сваей и смотрела на мужа, стараясь сдержать подступавшие к глазам слезы.

Викраму стало жаль отца, который внезапно оказался в такой нелепой ситуации. Мальчик понимал, что теперь для Хиена самое главное – не потерять лицо перед своими соседями, тем более что он был деревенским старостой. Впрочем, они ведь много лет знали его как честнейшего и добрейшего товарища, который никогда не брал чужого и всегда был готов поделиться с соседями своими припасами и деньгами. Неужели кто-то из них теперь сможет поверить, что Хиен способен на такое?

Увлекшись обсуждением загадочного происшествия, крестьяне будто и забыли о его главном участнике, хромоногом Сроне. Викрам заметил, как заплаканный крестьянин медленно побрел к выходу со двора, держа в руках голову Колап. Толпа молча расступилась, давая хромоногому пройти и провожая его удивленными и жалостливыми взглядами.

Хиен хотел последовать за Сроном и еще раз попытаться успокоить его, но Тян удержал его за локоть.

– Не надо, сосед. Ты уже все ему сказал, – прошептал он. – Не надо.

– Мы понимаем, что это не ты сделал, Хиен, – сдавленным голосом произнес сгорбленный деревенский знахарь, который славился своим умением готовить полезные снадобья из тараканов, жирных пауков и других насекомых.

Другие крестьяне согласно закивали.