Неоконченный пасьянс

Неоконченный пасьянс
Алексей и Ольга Ракитины

Невыдуманные истории на ночь
В основе романа «Неоконченный пасьянс» лежит история расследования громкого двойного убийства, совершенного в апреле 1888 г. в Санкт-Петербурге. Одной из жертв этого преступления явилась сестра известного этнографа и путешественника Н. Н. Миклухо-Маклая, умершего по странному стечению обстоятельств несколькими днями ранее (в романе выведена под фамилией Барклай). В 2006 г. сокращенный вариант романа вышел в издательстве «Крылов».

Настоящее издание является авторским вариантом текста.

Неоконченный пасьянс

Серия «Невыдуманные истории на ночь»

Алексей и Ольга Ракитины

© Алексей и Ольга Ракитины, 2017

ISBN 978-5-4485-7236-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Двадцать четвёртого апреля 1888 года, тихим и солнечным днём, уже вовсю пахнувшим весной и неотвратимым скорым летом, в два часа пополудни, в Санкт-Петербурге по Садовой улице в сторону Румянцевского садика двигался пожилой седоусый господин в полувысоком, по последней моде, котелке, лаковых ботинках и тростью в руке. Это был отставной полковник Сергей Викентьевич Волков, человек примечательный во многих отношениях. Несмотря на то, что всю свою жизнь он прослужил по квартирмейстерской части и занимался вопросами тылового обеспечения войск, трудно было найти военного понюхавшего пороха больше него: Сергей Викентьевич был старинным членом стрелкового клуба при Михайловской академии, где почитался признанным мастером стрельбы из пистолетов. Однако, помимо верного глаза и твёрдой руки отставной полковник был известен и другими своими талантами, прежде всего хорошим знанием биржевой торговли и разного рода хозяйственных дел. Благодаря этому многочисленные друзья и просто знакомые частенько приглашали его для проверки отчётности, получаемой от управляющих имениями.

Сергей Викентьевич совершал привычный моцион после вкусного и обильного обеда в ресторане «Венеция». Только маршрут его прогулки был на этот раз несколько необычен: шумная и суетливая Садовая улица с прилегающими Александровским и Сенным рынками была в этот час забита снующими людом, торговцами и мастеровыми, а потому совсем не поддерживала созерцательного настроения и не располагала к неспешным прогулкам. Если бы не особая нужда и всего-то четыре квартала, отделявшие его от цели, полковник избрал бы для прогулки другое место.

Уже вторично за сегодняшний день Сергей Викентьевич Волков по самому что ни есть важному делу направлялся в известный многим жителям столицы дом Яковлева, громадное строение, занимавшее целый квартал и выходившее тремя сторонами на Садовую улицу, Вознесенский и Екатерингофский проспекты. В просторечии именуемый «яковлевкой» этот доходный дом с бесчисленным множеством квартир, невозможными дворами и коридорами-лабиринтами, давал приют огромной массе самого разношерстного люда. В некоторых, наиболее грязных, выходящих во двор полуподвальных комнатах, похожих на казематы, ютилась совсем уж убогая городская беднота. В других же, расположенных повыше, бывших почище и попросторнее, волею домовладельца были оборудованы классические меблированные комнаты – пыльные, душные, темноватые, заселённые мелкими чиновниками, проститутками, студентами, преимущественно из тех, кто по состоятельнее. Но точно в ноевом ковчеге, приютившем всякой твари по паре, были в яковлевском доме и сравнительно дорогие, «аристократические квартиры», расположенные в высоком бельэтаже и выходившие окнами на проспекты. К ним вели парадные лестницы с гранитными ступенями и витражами в окнах, а в дверях каждого из подъездов дежурил дворник.

В одну из таких «аристократических» квартир и направил свои стопы Сергей Викентьевич. Там жила его давняя знакомая Александра Васильевна Мелешевич, с покойным мужем которой, статским советником, он некогда был очень дружен. В девичестве Александра Васильевна носила фамилию Барклай и чрезвычайно дорожила родством с известным путешественником, исследователем Египта и Полинезии, коему доводилась двоюродной сестрой.

Обменявшись третьего дня записками через лакея, они сговорились на сегодняшнее утро заняться проверкой приходно-расходной книги, представленной Александре Васильевне управляющим её имением в Новгородской губернии. В этой любезности своей старой знакомой Сергей Викентьевич отказать не мог – как ни крути, а была она одинокой дамой, вынужденной взвалить на свои хрупкие плечи заботы не только о всех мелочах хлопотного петербургского быта, но и управление имением за тридевять земель отсюда. Не то, чтобы у Александры Васильевны совсем не было родных – нет, они были, и даже в избытке, но в силу превратностей семейной жизни своим самым близким и надёжным другом Александра Васильевна могла назвать именно Сергея Викентьевича.

Тем удивительнее оказалось то, что утром никто ему дверь не отворил. Напрасно Волков крутил рукоятку звонка – за дверью отставной полковник не услышал ни звука. Потоптавшись на лестнице и мысленно посетовав на «бабью забывчивость» Александры Васильевны, которая, видимо, успела куда-то умчаться спозаранку, Сергей Викентьевич оставил записку у дворника, дескать, был, не застал, заеду позже и покинул дом Яковлева. Волков решил, что заедет ещё разок часа через полтора-два или чуть попозже. Но это «чуть» растянулось почти на пять часов: сначала отставной полковник отправился в Русско-Азиатский банк, где задержался с оформлением поручения на небольшую биржевую сделку, затем посетил несколько магазинов по пути, а там пришло время обедать… Одним словом, теперь уж Сергей Викентьевич был уверен, что непременно застанет свою знакомую дома.

Вялый, вечно сонный дворник Филимон без интереса взглянул на появившегося в дверях отставного полковника, но потом, словно очнувшись, вышел ему навстречу и протянул Сергею Викентьевичу его же собственную записку.

– Вот-с, извольте видеть, ваше высокоблагородие, в квартиру госпожи Барклай никто не входил. А посему и записку передать было некому-с. Вот-с, возвращаю в целости и сохранности. – дворник назвал Александру Васильевну девичьей фамилией, чего она стала требовать от окружающих после смерти мужа, полагая, что её шотландские корни не должны быть скрываемы неблагозвучной польской фамилией мужа.

– Как так – не входил? – опешил Волков. – А где же в таком случае Александра Васильевна?

– Не могу знать, ваше высокоблагородие.

– Что же, братец, ты и горничную её не видал? – уточнил Сергей Викентьевич, остановившись на втором лестничном марше.

– Никак нет-с, не видел. То есть… видел, но рано утром, совсем рано, ещё до Вашей записки, – став навытяжку у лестницы бодро отрапортовал Филимон. – Она в мелочную лавку ходила. Потом, вроде, вернулась и больше носа не казала.

– Хм… странно. – озадаченно пробормотал Волков. – Ты, братец, пока не уходи, погоди.

Полковник поднялся по лестнице выше, стал перед массивной дверью в квартиру и покрутил звонок – раз, другой, третий. Колокольчик звенел резко и, как показалось Сергею Викентьевичу, очень громко, он прекрасно его слышал даже через двойные двери. Но вслед за колокольчиком не послышалось ни привычных торопливых шагов горничной Надежды, ни голосов, ни звука открываемых дверей, вообще ничего.

– Что за чертовщина? Что они там, повымерли все? – в сердцах воскликнул полковник. Он принялся трезвонить уже беспрерывно. Вдруг резко остановился, опустил руку и надавил на дверную ручку. Она, к немалому удивлению полковника легко подалась вниз, освобождая защелку, и массивная дверь немного приотворилась.

Сергей Викентьевич переглянулся с дворником. Сделанное открытие не предвещало ничего хорошего. Полковник шагнул в полутёмную переднюю и через четверть минуты послышался его сдавленный крик. Голос был такой, что Филимон сразу понял – полковник увидел нечто из ряда вон выходящее. Дворник стремглав помчался на крик Сергея Викентьевича.

Полковник, бледный и словно одеревенелый, стоял в дверях, через которые можно было попасть в столовую, смежную с передней. Он на секунду остановил свой блуждающий взгляд на Филимоне и негромко пробормотал: «не стой истуканом, поди посмотри», после чего выудил из кармана платок и принялся вытирать лоб. Выглядел он так, что казалось, вот-вот упадёт в обморок. Перемена, приключившаяся с ним менее чем за минуту, была поразительной.

Филимон шагнул из передней в комнату и сразу же отпрянул назад. И было отчего! У самых дверей на полу лежала, вся в крови, горничная Надежда, высокая, статная молодая женщина, примечательная своей роскошной косой до талии. На её шее зияла глубокая страшная рана, широко раскрывшая трахею. Казалось, что на шее появился ещё один рот. Из широкого неровного разреза, задевшего сонную артерию, натекла громадная лужа крови, такая, что и не переступить. Не могло быть никаких сомнений в том, что горничная мертва, с такими ранами люди не живут. Одежда убитой была вся пропитана кровью: и ситцевое платье, и вышитая бисером бархатная кофточка, и кружевной белый передник, и даже юбка. На лице застыло страшное выражение – ужаса, гнева и боли, а тусклые глаза, чей бессмысленный взгляд буравил потолок, были всё ещё открыты.

Несколько секунд мужчины немо таращились на страшную картину. Наконец, полковник справился с приступом дурноты, спрятал платок обратно в карман, и скомандовал:

– Вот что, Филимон, раз такое дело… дуди в свой свисток. А я… мне надо бы квартиру обойти, вдруг и Александра Васильевна…

– Не дело, барин… – негромко уронил дворник и примолк.

– Что не дело?

– В одиночку квартиру осматривать. Вас потом, гляди, к ответу притянут.

Полковник некоторое время обдумывал услышанное, затем кивнул:

– Хорошо, Филимон, пойдём вдвоём. Только в свисток всё же посвисти.

Мужчины вернулись назад, в прихожую и двинулись вглубь квартиры другим маршрутом – через вторую дверь в передней и длинный коридор, в который выходили двери комнат, расположенных справа и слева. Войдя в столовую из коридора, дворник прошёл к одному из окон, выходивших на Садовую, влез на подоконник и, высунувшись в форточку, задудел в свой полицейский свисток. Длинная пронзительная трель полетела над Садовой улицей, привлекая внимание прохожих и дворников окрестных домов. Последние без труда смогут указать квартальному надзирателю, едва тот появится возле дома, кто именно и откуда свистел.

Затем Филимон спрыгнул на пол и вместе с полковником бегло осмотрел квартиру. В остальных комнатах всё было на местах и выглядело самым обыденным образом. Если бы не труп горничной у входа, ничто бы не указывало на свершившееся в этой квартире преступление. Впрочем, хозяйки дома нигде не было видно и слышно – это казалось отчасти странным, но отчасти и успокаивало, ведь коли не было её трупа, оставался шанс того, что Александра Васильевна жива и здорова.

В полной тишине полковник и Филимон покинули злосчастную квартиру. Полковник остался стоять на лестнице перед приоткрытой дверью, а дворник сбежал вниз, отворил дверь на улицу и стал дожидаться появления полиции. Впрочем, ещё до появления квартального, со двора, через небольшую дверь под лестницей, вбежал домоуправляющий.

– Кто трындел? Что за свист?! Филимон, ты свистел?! – рявкнул он негодующе, но увидев полковника Волкова, примолк, вмиг приосанился и степенно спросил. – Вы слышали свист, ваше превосходительство?

Он знал Волкова и прекрасно понимал с кем и как надлежит себя держать.

Домоправитель был рослым кряжистым мужиком лет сорока с небольшим, не то чтобы чудо-богатырь, но крепкий, осанистый. Вот только статью не вышел – его крупное тело помещалось на коротких кривых ногах, и это придавало фигуре комичность и неуклюжесть. Должность домоправителя, а точнее говоря, приказчика при владельце большого доходного дома, была достаточно прибыльной: он был добротно и даже с неким щегольством одет в почти совсем новый сюртук из плотного сукна, под которым красовался лилового атласа жилет с массивной серебряной часовой цепочкой. На ногах, несмотря на апрельскую грязь мостовых – вычищенные до блеска яловые сапоги. Выглядел он раздражённым и встревоженным, мял в руках картуз с модным лаковым козырьком.

– Да уж… – отозвался Волков. – Слышал.

– А чего же случилось? И кто свистел? – полюбопытствовал домоправитель.

– Я свистел, Пётр Кондратьевич, – подал голос Филимон, стоявший на входе в подъезд и слышавший через приоткрытую дверь слова домоправителя. – Труп у нас, убийство, значит. В квартире госпожи Барклай. Вот-с господин полковник его и обнаружили-с. А я, значит, засвистел.

– То есть как труп??! – опешил домоправитель. – А кто ж погиб, неужели госпожа Барклай?

– Нет, того не видели. Видели только Наденьку Толпыгину зарезанную, царствие небесное девице, хороший была человечек, никому обиды не делала. – Филимон с чувством перекрестился и домоправитель следом тоже осенил себя крестным знамением.

– Господи, да что ж это делается, – запричитал речитативом Пётр Кондратьевич. – с Нового года третье убийство в нашем доме. Да когда ж это прекратится? Это ж так жить невозможно! Только вчерась на этом самом месте с Надюшкой разговаривал, да как же-шь это так?

– А что, господин домоправитель, Александру Васильевну вы давно видали в последний раз? – довольно бесцеремонно перебил его словоизвержение полковник.

– Да тоже, кажись, вчера поутру. Они меня позвали и велели насчет котов во дворе побеспокоиться – орут, окаянные, по ночам, спать мешают. И ещё сказывали-с, что вроде бы хочут уехать на несколько дней – так чтоб дров теперь, значит, поменьше носили…