Темный город

Исправных не встречалось, но вдруг повезет.

Это место оказалось чуть выше той стороны, с которой приполз человек. Грязи меньше. Подошвы уверенно встали на композитном покрытии мостовой. Наконец-то обувь встретилась с той поверхностью, для которой разрабатывалась. Подошва отметила поцелуем шершавую поверхность, надежно в нее вцепилась.

Эти сапоги проектировались для тех ног, что должны быстро перемещаться, уверенно держать массивное тело, когда происходит замах.

Сапоги принадлежали тому же телу, что некогда владел оружием. Потому были на размер больше ног мародера.

Здесь человек смог оценить, как практична эта обувь. Он зашагал в сторону высоток, рассчитывая обойти их. За ними должен располагаться бастион стражей. Как бы ни пытались Советники утвердить крепость силовиков так, чтобы она доминировала над окружающим пространством, все равно она тонула среди моря иных построек. Физически Их всегда меньше, но это удачно скрывает занавес.

Улицы оставались на удивление пустынными. Ни грязи, ни брошенных машин. Редкие остатки человеческой деятельности смело в углы, прибило к бордюру. Ливневые решетки забились обрывками одежды, костями. На некоторых костях ясно читались следы зубов – мелких, не человеческих.

Во время катастрофы в город выплеснулось множество паразитов, до того прятавшихся ниже нулевого уровня. Окруженные ядовитой атмосферой, пропитанные запахом отходов эти существа утратили естественный вид, преобразившись в нечто иное.

Их мутации зашли далеко.

Теперь этих тварей не осталось. Большинство сбежало прочь, почуяв, к чему ситуация катится. Вечно униженные, существовавшие в страхе, они обрели чутье. Любые перемены казались им ужасными.

Смерть, скорее всего, догнала их даже за стенами города. Был ли то лазер с защитной башни, или невидимое, даже не живое существо – неизвестно.

Спасаться вне города не имело смысла. Да и как там выжить?

Таких мыслей у человека не возникало. Здесь достаточно еды. Укрытия. Иногда можно утолить жажду. Все это за стенами, может быть, есть, но сам внешний мир существовал за гранью восприятия.

Уцелевшие многоэтажки, едва подточенные испарениями, не выглядели заброшенными. Казалось, в любой момент из центрального портала выльется поток людей, чтобы разделиться на три ручья и раствориться на улицах. Оказавшийся на их пути чужак будет сбит и растопчен. А затем его останки приберет машина-очиститель.

Стекла целые. За зеркальным их покрытием угадываются аморфные формы мебели. Там могут скрываться выжившие. Возможно, удастся раздобыть воды. Некоторые запасали в личных апартаментах ресурсы.

Но сколько придется проверить запертых комнат? Человек прикинул, что здесь проживало не меньше тысячи человек. Первые этажи доступны, а вот выше – придется подниматься по аварийным лестницам. Подобный опыт у него имелся, повторять не хотелось.

Узкие, не освещенные, с разбитыми ступенями – те лестницы давали временное укрытие. Не больше. По ним никогда не ходили, редко проводили санацию. Там было холодно и ветрено. А риск наткнуться на нечто иное, уже не бывшее человеком – велик.

Лучше уж отыскать бастион.

Пусть в нем сложнее сориентироваться – все-таки искать там укрытия человек никогда не пытался. Пусть доступ в большинство помещений будет заблокирован. Возможно, уцелели стражи, пытающиеся отстреливать все приближающиеся объекты.

Зато там вернее удастся раздобыть припасы.

Спроектированный, чтобы выдерживать осаду, бастион должен иметь запас первичных ресурсов.

Эта цель – надежнее, чем любая другая, вполне достаточна, чтобы оправдать собственное существование. Иначе человек давно бы остановился и дождался бы прихода ночи. Позволит холоду и жажде сточить его, подобно кристаллику, попавшему в горячий раствор.

Мечтания о питье, заставляли передвигать ногами. Силы иссякали. Оружие подмышкой становилось все тяжелее. Человек едва удерживался от соблазна выбросить его. Или оставить тут в укромном месте. Многочисленные питательные батончики оттягивали карманы. Избавиться от них не позволяла привычка.

В былые времена наличие хоть одного батончика делало существование сносным. Воду брал из общественного источника.

Зато сейчас эти два десятка безвкусных плиток раздражали. Можно обожраться ими сразу. После чего живот вздуется. Резкая боль. Кровавый понос и рвота. Через сутки – смерть. Чем такой вариант, уж лучше нагреть батарею оружию и воспользоваться им по назначению.

В запасах бастиона наверняка будут лучшие индивидуальные рационы. Не протеиновые батончики из переработанной биомассы. А что-то стоящее. Даже вкусное. Мечтал о восстановленном мясе. Небольшие привилегии у служителей бастиона должны быть.

Каждый шаг давался все тяжелее. Передвигать ноги в тяжелых сапогах невозможно. Шаркая, подобно заболевшему, человек обошел жилое строение, держась за стену.

В лицо ударил поток воздуха – кисловатый, с острыми частицами. Открылся вид на пустырь, истерзанный ударами тяжелых орудий.

Бастион находился там, где описывала матриарх культа плоти. Не обманула, несмотря на собственную болезнь. Зачем ей вообще так рисковать? Человек может привести в ее логово вооруженных людей.

Или она на это рассчитывала? Все-таки большинство стражей – мужчины. А запахи, пропитавшие подземелье, напоминали о древнем описании скверны. И плоть, и дух она поражает одинаково сильно.

Пустырь, окружающий громаду бастиона, усеивали частицы разбитой породы. Дыры с оплавленными краями портили мостовую. Десятки тел – истлевших и довольно свежих, громоздились вокруг. Над ними, будто читая молитву, склонились аппараты уборщики. Их бочкообразные тела испещрены лазерными ожогами. Некоторые аппараты явно разобрали, когда они остановились.

Над телами не вились мухи, не вздымались миазматические облачка. Раздувшиеся тела. Многие несли следы болезни: огромные, с растянутыми конечностями и уменьшенными головами. Форма искаженная и преображенная под новый мир. От мертвецов во все стороны растекался приторно-тошнотворный запах падали. Высохшего, но не гниющего тела.

Под серыми облаками, из нутра которых порой сыпется прах, должны ходить такие люди. А не двуногие, замотанные в хламиду.

Человек не понимал и не хотел думать о причинах собственного иммунитета.

За дымкой в тысяче шагов от края здания вздымался куб бастиона. Некогда он был серым, с черными полосами бойниц и орудийных башен. Сглаженные края и зализанная верхушка придавали строению нечеловеческий вид, будто гость из иного мира, творение иного разума.

Всего лишь попытка защитить стены от обстрела из лучевого или пулевого оружия. Иного у восставших не найдется.

Свежие тела указывали на то, что в бастионе еще уцелели люди. Или работали автоматические системы.

В прошлом здание выглядело внушительно и чужеродно.

Болезнь добрался до него. Серость его стен сгладили зеленоватые подтеки. Из черных провалов, за которыми скрывались могучие орудия смерти, текла теперь буровато-лазурная жижа. Какая-то химическая гадость, служившая строению кровью. Люди, служители, были лишь подвижной тканью искусственного организма.

Функции свои строение не исполняло. Оно не могло обеспечить власть Совета над городом. Совета уже могло не существовать, кроме десятка бессмертных, упаковавшихся в кристаллические темницы, где-то в подземных бункерах. Если молва не врала о существовании таковых.

Утратив смысл существования, строение утратило жизнь. Оно могло исполнять последние приказы, открывая ворота для колон гусеничной техники, что использовали силовики. Могло отстреливать приближающихся горожан, измененных болезнью или поддавшихся отчаянию.

Но это лишь иллюзия существования.

Теперь же, лишившись внешней подпитки, бастион выглядел тем, чем он являлся на самом деле. Просто строение с вялыми, грубыми орудиями. Пушки остались с тех времен, когда город разрастался. Эти лучевики наверняка прожигали пустоту космоса, прежде чем осели на твердой поверхности.

Человек вышел из-за угла строения и направился к бастиону стражей.

Шел он все так же пошатываясь, его мотало из стороны в сторону. Подобного эффекта он раньше добивался, употребляя отработку рывших тоннели механизмов. Едкие и ядовитые вещества надежно убивали клетки мозга, заставляя сознание меняться.

Голод и жажда действовали надежней. С теми же последствиями для организма.

Можно было не тратить сил, рискуя попасться охране.

Воспоминания не приносили облегчения и не причиняли боль. Вообще странно, что они никуда не ушли. В дни последние стоит ли о таком думать? Человек и рад был бы избавиться от осколков собственной личности, построить новую.

Забыть сжатый в грязных ладонях пищевой концентрат, забыть побои и унижения трудового лагеря. Забыть о том, что не было никакого освобождения. Просто вдруг судьба заключенного перестала всех волновать.

Память и шрамы уцелели. Не преобразовалось, чтобы взглянуть новыми глазами на серое небо и падучую с него труху.

Пепла стало меньше. Но когда это произошло, человек не помнил.