– А чего тут неудобного… – посмотрев на офицеров, постепенно о чем-то своём сообразив, продолжала бабулька, – вам, наверное, по-моложе бы какого надо, а то бы я вас всех к себе пригласила. Я живу одна. Старик у меня умер, – при этих словах, она кокетливо взглянула на Животова, что вызвало на его лице подобие совсем невесёлой кривой улыбки. – Есть корова, налью молока, напеку картошки, самовар поставлю. Вот только хлеба у меня нет.
– Хлеб у нас есть, бабушка, и еще кое-что, только все сухое, надоело, – постепенно соглашаясь с доводами бабульки, соблазнившись возможностью выпить деревенского молока, подводил переговоры к концу Иван.
– Если желаете, то пойдемте все ко мне.
– Нет, всем то много, а вот мы вдвоем, – Животов показал на себя и Чернова, – в самый раз.
Офицеры отделились от товарищей и направились за старушкой.
– А вы не боитесь? Я живу одна, на окраине, – продолжала она прерванный разговор.
– А чего бояться? – насторожился Животов.
– У меня немцы не стали стоять, испугались. Один было остановился, так всю ночь не спал, все партизан боялся, всё в окно смотрел, а на утро… и сбежал.
За разговором они незаметно подошли к уютному деревянному домику, стоявшему на опушке хвойного леса.
– Вот и пришли… Вот мой дом. Сейчас натопим, будет тепло, – уговаривала офицеров бабушка, очевидно опасаясь как-бы не сбежали постояльцы.
– А, правда говорят, что в Петро… в Ленинграде то есть все церкви открыли, – продолжала тараторить старушка, когда офицеры вошли в избушку и стали располагаться за столом. – Попы, говорят, обедни служат?
– Правда, бабушка – подтвердил Животов.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: