– О, черт! Погонять бы тебя с малых лет до старости – иное б замолол.
– Поскудался б в приказах, где те, чуть слово поперек – по роже, стал не так, шевельнулся не так!
– Жисть, скажешь! Нет, браты! Гонят, как скотину, то на море, то по Волге вдоль, паси людей, о себе не мысли, береги чужую кладь – товары.
– Молчок! Голова иде… чу!..
– Ен, пузатой, мимо иде, ништо-о…
– Чтой-то, браты стрельцы, воеводы вам мало верят? – звонким колокольцем влипает в говор маленький посадский, заросший бородой черной и клочковатой, едва глаза видно: он жует чубук изгрызенной, обгорелой трубки, сосет, чмокает, плюется и продолжает: – Вон, видишь, неладное племя город сохраняет!
Мимо в сумраке, раздвигаемом огнем двух фонарей, впереди отряда солдат в бурках и мохнатых шапках идут два воина в немецком платье, в шапках черных с желтыми полосами вместо околышей, в башмаках оба. В голове отряда сзади светоносцев в таком же куцем кафтане с желтыми пуговицами капитан-немец, он кричит тем, что несут огонь:
– Hoher halte Laternen! Sehe voraus![107 - Выше держи фонари! Гляди вперед!]
Обернувшись вполоборота к солдатам в бурках с мушкетами на плече, командует по-русски:
– Дай нога! Еще дай нога! О!
Солдаты, грузно шагая, бьют ногами в землю. Отряд проходит.
Каменщики шутят:
– Что лошади коваль кричит «дай ногу!» у кузни… ха!
– С фонарями да черные, быдто еврея хоронят!
– А то митрополита, вишь, звон. Чуешь?
Сторож вверху на башне отбивал часы.
– Сколько чел?
– Недочел в конец.
– Вишь, к утру время тянет.
– Управимся ужо скоро!
– Лезгины да армяня, немчины тож оружно ночью ходют!
– Годи мало: боярски дети пойдут замест стрельцов по городу и на стены.
– Да, зачесалось переносье у бояр! Козаки в стану живут тихо, а воеводы город крепят и на торг иных не пущают… Воду в башенных тайниках пробуют, колодези чистят…
– Што иноземцы ходят дозором, не мы, стрельцы, – не здесь говорить, когда сам воевода ездом всякого чует…
– Казаки-т смирны, да кабаки шумят… Вон из того кабака, что у Девича монастыря, вчерась двоих разинских в пытошную волокли.
– Чул я!
– Я видел!
– В кабаках подметные письма чел ай нет?
– Не, не чли!
– Ой, лжет, борода козья! Всяк астраханец чел: «Сдавайте город Астрахань! Я, Разин, за царевича Алексея на бояр иду – так вы бояр кончайте!»
– Чудеси-и… Разин – я своима очьми зрел – ушел по Волге, а ныне, сказывают, ен тута?
– Чего сказывать? Черный Яр забрал, воеводу утопил… Сшел на Дон Разин, вишь, оборотень замест… Атаман-то колдун: ни сабля, ни пуля не ранят яво.
– Патриарх Никон с ним на черном стругу стоит, к морю который.
– На ковре-самолете атаман-от летает!
– Эво – лжа!
– Я сам видал ночью: летит чуть пониже облак…
– Ну, так крепи не крепи город – Астрахани быть под Разиным.
– Ти-и-ше-е…
На приземистой лошади в сумраке засерела плывущая тень ехавшего шагом воеводы. Все примолкли, только постукивали деревянно кирпичи в кладке. Тень утонула за углом монастыря в сторону кремля-города.
Черный посадский прозвенел голосом:
– Был, вишь, браты, один рейтаренин…
– Лжешь, рейтаров много!
– Тот рейтаренин, о ком сказ, был особливый, крупной, сажень в плечах, не то что я, жук навозной…
– А ну – чуем!
– Так вот у него за одежкой солдатской и завелись две – блоха с вошью…
– То бывает и боле чем двесте!..
– И во-от! Вша поучает блоху: «Ты, долголапая, когда ен в дому, сиди смирно и не ешь, учует; а как на обученье – жри!»
– Ище что?
– Да то! Ели по правилам и жили поздорову – жирели. Рейтаренин на службе бьется с конем, мушкетом, саблей, в рожу ему полковник тычет – некогда за нуждой, не то искаться… Домой оборотил – впору спать… И раз, как ему спать лечь, блоха, браты, завозилась… Тут упомнил рейтаренин, что скотина зря кормится. Сдернул он портки, а подружки и выкатились: блоха скок в окно, вошь под стол убрела. Вытянул ее рейтаренин из-под стола за заднюю лапу…
– Должно, большая была, с лапами?