Разин Степан. Том 2

Воевода, когда ушел Алексеев, подошел в угол к иконостасу с пестрящими точками золотой кузни, с камнями драгоценными, пятнами ликов. Встал на колени и, мотая пухлой рукой в перстнях, шевеля бородой, молился:

– Пронеси, Господи, грозу! Утиши, Господи, погром и сохрани, Боже, государя, бояр, князей и весь род дворянской помилуй от покушения черни неосмысленной!

17

В шатре атамана светел огонь: свечи на сундуках мотаются, когда хмельные, широкие, грузные гости двигаются на коврах, настланных по всему шатру. Князь Семен Львов сидит рядом с атаманом, справа Чикмаз, поодаль Мишка, Черноусенко, приземистый Яранец и Федька Шелудяк, молодой, бойкий, с яркими глазами, с лицом, покрытым на висках и подбородке сухим паршем. Старик Вологженин, в новом дареном кафтане из синей камки, помогает наливать вино в чаши атаманскому казначею Федьке самарскому. Федька обносит гостей чашами.

– Скоро будем в гости к твоей суженой, Федор, скоро, – говорит самарцу атаман.

– Ой, не забили б ее к тому времю, батько!

– Не забьют… Возьмем Астрахань, а там приглядишь кого – на боярыне оженю.

– Очень уж я люблю Настю, батько!

Хмельной воевода, отряхивая привычно курчавую рыжеватую бороду одной рукой, другой с чашей, раньше чем пить, чокаясь с атаманом, сказал:

– Не иди-ка ты, Степан Тимофеевич, на город! Пожди к себе и твоим всем царской милости да пожди в обрат посланных в Москву. Отдаст царь вины ваши, и незачем будет внове зачинать погром… Скажу тебе, коли зачнешь – крепко стоять придется: есть у воевод московских обученное по-иноземному войско, и пушки уж не те, лучшие. А кое ваше вооруженье – лук, стрела, топор да нож?..

– Что есть, князь Семен! Наша сила в дружбе братской. Мы и навалом возьмем, коли не расскочимся кто куда.

– Ой, худо навалом противу выучки! Пожди, Степан, сказываю, от царя своих соколов.

– И то ждал до сей поры я, князь Семен, да вот послушай, как бояра чествуют своих послов. Гей, Лазарь!

Из дальнего угла встал, шагнул к атаману высокий смуглый в казацком жупане.

– Скажи, есаул, всем и князю, как вы шли царю бить головами.

– Шли вот! – Тряхнул черной бородой, склоняя вперед голову, есаул. – Конно мы сошли на Москву… И, как положено, ведаю я, послов-станишников на двор ставят, от царя им корм и питье дается до поры, пока не позовут на стрету.

– А с вами как?

– Нас же стретили дьяки да кои бояра – имен не ведаю. Как сошли мы с коней, всех взяли стрельцы и повели на Земской двор… Ведомо, что на Земской двор водят не послов, а за разбойные дела… Познав такое, в дороге сшел я от караула… Един день ютился по заставам да среди всяких людей по кабакам и послышал, что наших, окромя Лазунки – он тоже сшел со мной, – в тюрьму свели, заковав, а я угнал сюда… Хрещусь: что поведал здесь, то необлыжно! – Есаул отошел.

– Пьем, князь Семен! Боле тебе о царевой чести к моим послам сказывать нече…

– Экой народ! Бояре от страху свою злобу чинят… пожог на Русию сами кличут… – покачал головой князь, выпил и добавил: – А ну, Степан Тимофеевич, пью еще на дорогу и иду…

– Эй, наливай, виночерпий!

– Знаю, атаман, будут тут меж вами говоры об Астрахани подступах, так видом своим чтоб не чинить помехи…

– А давай еще, князь Семен, опрокинем по чарапухе доброй? Быть же тебе среди нас не прещу – не доводчик ты.

Выпив, князь встал, поклонился.

Разин сказал, как бы вспомнив:

– Гей, князь Семен! Будешь ли стоять против нас за город?

Воевода, в дверном разрезе шатра мутнея в красном кафтане, ответил:

– Идешь на город, Степан Тимофеевич, – сам ведаешь, врагов считать не надо… Я же подумаю, как быть.

– Добро! Иди думай да скажи Прозоровскому: «Закинь город крепить! Город козацкой, и мы его поделим на сотни».

Из сумрака за шатром Львов проговорил:

– С тобой, атаман, говорить легко, лежит к тебе сердце! С Прозоровским мой язык нем…

– Соколы! Когда возьмем город, рухледь княжую Семена беречь и его не убить.

– Ведаем, батько, князь Семена не тронем!

Разин встал, и есаулы – тоже. Всем налили ковши водки, атаман поднял свой ковш над головой:

– Бояра крест целуют, когда клянутся, мы же будем клятву держать, приложась к ковшу!

– Да здравит атаман!

– Перед боем созвал я вас, браты, на беседу, а докучать буду одно…

– Слушим!

– Сполним, атаман!

– Всяк из вас, есаулы, атаманы молодцы, – соколы-вольные, но тот, кто служит мне, – кинь до поры волю! Дай волю мне!.. Ране всего не снимал я воли со своих есаулов – то было в Кизылбашах клятущих… Не сняв с есаулов воли, утерял богатырей, – так клянитесь, что воля ваша есть моя!

– Клянемся, Степан Тимофеевич!

– Клянемся, батько!

– Клянемся хоть помереть с тобой!

– Добро! Гей, бахарь, пей и ты, дид, с нами да играй!

– Чую, батюшко. А где мой ковшик? Ото дело старое, не удалое…

– Ха! Какой же ты виночерпий – иным наливал и ковш утерял? Пей коли из сапога да вместе!

– Пошто, бог храни, бахилой пить! Эво он, неладной, нашел!

Выпив, расселись вновь. Старик забренчал домрой в углу за сундуком. Его худо было слышно, да и не слушали в говоре хмельном и выкриках.

– Чикмаз!

– Тут, батько!