Национальный состав Красной армии. 1918–1945. Историко-статистическое исследование

Существовавшие этнические ограничения в начале XX в. все более усугублялись ограничениями социально-классовыми. Это, в свою очередь, еще сильнее удорожало и усложняло комплектование и мобилизационные планы. С 1913 г. число перевозок между округами, в том числе встречных, должно было лишь вырасти, поскольку было издано распоряжения сократить до 25–30 % долю лиц, поступавших на укомплектование частей по месту призыва. Комплектовать части проживающими в данном регионе фабрично-заводскими рабочими было вовсе запрещено[239 - РГВИА. Ф. 1. Оп. 2. Д. 111. Л. 13.]. Все это делалось в целях сокращения влияния революционных настроений на армию.

На совершенно особом положении находилось Великое княжество Финляндское. С момента присоединения княжества к Российской империи в 1809 г., вместе со значительной политической автономией, оно сохранило то устройство вооруженных сил, которое имело еще при шведском владычестве. В 1881 г. в Финляндии был принят собственный устав о воинской повинности. Вместо вербовки добровольцев была введена всеобщая личная воинская повинность, однако все призываемые должны были служить в созданных одновременно особых финских войсках (9 стрелковых батальонов и 1 кавалерийский полк). Это была вынужденная уступка финляндскому сейму, которую удалось аннулировать только спустя двадцать лет: в 1901 г. был введен новый устав, в целом уравнивавший условия призыва и военной службы уроженцев Финляндии со всеми подданными российского императора; были упразднены финские формирования (кроме лейб-гвардейского стрелкового батальона и Финского драгунского полка). Однако реализация нового призывного закона натолкнулась на фактический саботаж и финляндской администрации, и населения. Призывы 1902 и 1903 гг. были сорваны, а призыв 1904 г. прошел с большим напряжением. В 1905 г. на волне революционных событий, сопровождавшихся террором против представителей русской администрации в Финляндии, правительство вынуждено было вовсе отказаться от реализации нового устава. Натуральная воинская повинность была заменена денежным налогом, однако сейм блокировал и это решение. В свою очередь, царское правительство отказывалось вернуть Финляндии ее войска, как это было в XIX в. Лишь в 1912 г. удалось договориться о сумме налога, включенного затем в Устав о воинской повинности 1915 г.[240 - О привлечении к отбыванию воинской повинности некоторых частей населения, освобожденного от нее до настоящего времени. Доклад военного министра в Государственную думу. Ноябрь 1915 г. [Пг., 1915]. С. 6–7.] Фактически правительство признало свое поражение в многолетней борьбе с финляндским сеймом. Можно согласиться с мнением о том, что «привлечь финнов к выполнению общегражданских обязанностей не удалось, они не чувствовали себя гражданами единого государства и всячески подчеркивали свою особенность, самобытность»[241 - Подпрятов Н.В. Государственный механизм привлечения жителей Великого княжества Финляндского к службе в Русской армии в XIX – начале XX вв. // Власть. 2011. № 7. С. 148.].

Из-за численного роста армии при одновременном сохранении массы льгот призыв с каждым годом исполнялся с возрастающим дефицитом, правда, пока незначительным, исчислявшимся в 2–5 % от плана призыва[242 - Байдаров С.В. Проблемы комплектования армии в России в конце XIX – начале XX века // Военно-исторический журнал. 2006. № 8. С. 20–24.]. До тех пор пока Россия вела локальные войны, такая ситуация считалась удовлетворительной, хотя военное ведомство всегда осознавало «вредность» льготы нерусскому населению потому, что такое положение вещей «приучает эту народность к мысли о незыблемости такой льготы»[243 - О привлечении к отбыванию воинской повинности… С. 2.], в то время как чрезмерную перегрузку испытывали славяне.

После Русско-японской войны, когда штатный состав Русской армии значительно вырос, вопрос о призыве освобожденных от службы национальностей был поднят Государственной думой, учредившей 10 апреля 1907 г. специальную комиссию. В отношении Военному министерству комиссия указала, что тягота воинской повинности «увеличивается еще неравномерностью распределения числа призываемых в войска по отдельным местностям»[244 - Цит. по: Сиднев [А.Ф.]. Призыв национальностей // Война и революция. 1927. № 5. С. 115.].

До начала Первой мировой войны правительство и Военное министерство несколько раз безуспешно обсуждали вопрос расширения призыва в армию на нерусское, прежде всего, мусульманское население империи[245 - Антонович А. Указ. соч. С. 241–274; Байдаров С.В. Указ. соч. С. 20–24.].

В 1908 г. Государственная дума прямо указывала на необходимость призыва нацменьшинств с целью более равномерного распределения тягот военной службы среди населения. Считалось, что «с проведением рельсовых путей до самых отдаленных границ Империи, инородческое население многих окраин вошло в более тесное общение с русским населением, постепенно начало усваивать государственный язык и переходит к более культурным формам общежития»[246 - О привлечении к отбыванию воинской повинности… С. 2.]. Этому же способствовали волны русской колонизации на окраинах. К тому же в начале двадцатого столетия вызревал еще один веский геополитический мотив начать призыв на восточных окраинах империи: «Политическое положение на окраинах резко изменилось. Выросла новая великая держава – Япония», а Китай «пробуждается к новой жизни», обостряется соперничество европейских держав на Ближнем Востоке. В конце концов, такое положение прямо противоречило основополагающей законодательной норме, прописанной еще в первой редакции Устава о всесословной воинской повинности 1874 г., в первой же его статье: «Защита Престола и Отечества есть священная обязанность каждого русского подданного»[247 - Свод законов Российской империи, повелением государя императора Николая Первого составленный. Изд. 1915 г. Пг., 1915. Т. 4. Устав о воинской повинности. 1915. С. 8.]. Поэтому, по мнению комиссии Госдумы, «необходимо озаботиться развитием на окраинах запаса обученных военному делу людей, дабы расположенные там войска могли… пополняться по мобилизации местным запасом»[248 - О привлечении к отбыванию воинской повинности… С. 2.]. Комиссия пришла к выводу о том, что «для народностей, впервые призываемых к защите общей родины, необходимо создание условий службы, приспособленных к особенностям их быта, религии, климата и т. п.»[249 - Цит. по: Сиднев [А.Ф.] Указ. соч. С. 116.]. В качестве первого шага предлагалось обустройство национальных формирований и национальных военно-учебных заведений, то есть именно того, чем занялась советская власть сразу же после окончания Гражданской войны и о чем подробно речь пойдет ниже.

Таблица 4.Принято на военную службу новобранцев в 1912 г. по национальному составу

Источник: Сиднев [А.Ф.] Призыв национальностей // Война и революция. 1927. № 5. С. 116.

Таблица 5.Национальный состав нижних чинов Русской армии в 1912 г.

* Мещеряки – устар. наименование мишарей – этнической группы татар.

* Тептяри – этносословная группа у башкир (устар.).

Источник: Военно-статистический ежегодник Армии за 1912 г. СПб., 1914. С. 374–375.

Наиболее решительный приступ к проблеме призыва на окраинах империи начался в 1910 г., когда Министерством внутренних дел были образованы совещания гражданских и военных должностных лиц во главе с губернаторами в Сибири, Туркестане и на Кавказе. Совещания работали по единым программам. Всего было поставлено девятнадцать конкретных вопросов, которые должны были уточнить численный и социальный состав инородцев; особенности физического, социального, политического развития различных национальностей; их отношение к воинской повинности; состояние учета населения. Запрашивалось обоснованное мнение местных чиновников о возможности начала военного призыва; ожидаемых масштабах уклонения и иных форм сопротивления призыву; рекомендации по использованию инородцев в войсках (способы и формы комплектования войск) и т. д.[250 - Восстание 1916 года в Туркестане: документальные свидетельства общей трагедии. Сб. документов и материалов. М., 2016. С. 124–143.] Военное министерство, в свою очередь, поставило эти же вопросы на заключение командующих войсками военных округов.

В результате был собран «обширный материал»: на все вопросы областные и губернские совещания дали обстоятельные ответы, правда, далеко не всегда конкретные и однозначные из-за недостаточного знания подопечного населения. Начальниками по делам о воинской повинности материал был сведен в доклады по макрорегионам (Туркестан, Кавказ), изучен в министерствах внутренних дел и военном, а затем в 1913–1914 гг. обсуждался на междуведомственной комиссии по пересмотру действующего Устава о воинской повинности 1897 г. В принятый 23 июня 1912 г. обширный свод изменений призывного законодательства статьи, касающиеся воинской повинности инородцев, попасть не успели[251 - ПСЗРИ. Собр. 3-е. Т. 32. № 37417.].

В 1914 г. Военное министерство готово было внести вопрос о призыве инородцев на рассмотрение Государственной думы[252 - РГВИА. Ф. 1. Оп. 2. Д. 111. Л. 12; Д. 114. Л. 3 об., 11 об.], однако неспешный ход обсуждения проблемы был прерван началом войны. Таким образом, система льгот нерусскому населению просуществовала без значительных изменений до самого начала Первой мировой войны.

Перед началом Первой мировой войны положение оставалось прежним. Так, по итогам призыва 1912 г. (в этом году последний раз публиковался этнический состав армии) числилось 76,8 % (см. таблицы 4 и 5) восточных славян среди нижних чинов и 85,8 % среди офицеров[253 - Военно-статистический ежегодник Армии за 1911 г. С. 136–137; 172–173; 278–279.]. В то время, согласно данным Центрального статистического комитета МВД Российской империи, по состоянию на 1913 г. русские (включая 43,4 % великороссов, 17,4 % малороссов и 4,6 % белорусов) составляли лишь 65,5 % населения империи[254 - Статистический ежегодник России 1913 г. (Год десятый). СПб., 1914. С. 63–65.]. До самого дня падения монархии многомиллионные массы подданных, населявших окраины империи, не состояли на воинском учете и не подлежали мобилизации и призыву.

Более того, с началом войны льгота инородцам была подтверждена законодательно в новой (и последней в российском законодательстве) редакции Устава о воинской повинности, изданной 31 мая 1915 г. 1-е отделение 4-й главы Устава «Об изъятиях, отсрочках и льготах по отправлению воинской повинности» целиком было посвящено «изъятиям для некоторых местностей и частей населения», которые распространялись «впредь, до дальнейших распоряжений» (ст. 45–49)[255 - СЗРИ. Изд. 1915 г. Т. 4. С. 35–36.]. В то же время Устав о воинской повинности не содержал ограничений по национальному или вероисповедному признаку для лиц, поступавших на службу добровольно охотниками и вольноопределяющимися во все рода войск или юнкерами в военные училища.

Мировая война ознаменовалась невиданным доселе в истории страны расходом людских ресурсов[256 - Более подробно о системе комплектования Русской армии в период Первой мировой войны см.: Безугольный А.Ю., Ковалевский Н.Ф., Ковалев В.Е. История военно-окружной системы в России. 1982–1918 гг. М., 2012. С. 356–390.]. Только маршевыми пополнениями в 1914 г. на фронт были отправлены около 1,5 млн человек, в 1915-м – 3286 тыс. человек, в 1916 г. – 2533 тыс. человек[257 - Россия в мировой войне 1914–1918 года (в цифрах). М., 1925. С. 20.]. Но до половины годных к службе контингентов были освобождены от нее по льготам. Уже на второй год войны Русская армия стала испытывать трудности в пополнении людьми, в связи с чем потребовалась перестройка системы комплектования войск. Уже в начале войны пришлось прибегнуть к массовому призыву не прошедших прежде военной службы ратников ополчения 1-го и 2-го разрядов – как правило, людей возрастных и многосемейных, не расположенных к военной службе и болезненно воспринимавших отрыв от родных хозяйств и семей. По данным Главного управления Генерального штаба, из имевшегося в начале 1915 г. запаса в 34 982 тыс. военнообязанных мужчин в возрасте от 18 до 45 лет в течение Первой мировой войны было призвано в армию 14 375 тыс. человек вдобавок к имевшимся в армии на момент объявления мобилизации 1 423 тыс. человек. Всего было взято у населения 15 798 человек.[258 - Россия в мировой войне 1914–1918 года (в цифрах). М., 1925. С. 4.] Остальные лица военнообязанного возраста (около 20 млн человек) не были призваны по физической негодности, в связи со льготами, уклонением от призыва и другим причинам[259 - РГВА. Ф. 11. Оп. 5. Д. 1128. Л. 71.]. Было очевидно, что комплектование войск требует предельного напряжения людских ресурсов. Для самодержавной России, с ее недостаточно развитой по сравнению с ведущими странами экономикой, этот предел наступил на рубеже 14 % от общей численности населения. Изъятие рабочих рук выше этого значения критически подрывало работу промышленности и аграрного сектора. Всего по послевоенным оценкам было мобилизовано от 15,8 млн человек[260 - Волков Е.З. Динамика народонаселения СССР за восемьдесят лет. М.; Л., 1930. С. 78.] до 17,5 млн человек[261 - Триндафиллов В. Возможная численность будущих армий // Война и революция. 1927. № 3. С. 19.].

Статистики призыва в годы Первой мировой войны по национальностям не велось: списки призывников и отчетность по итогам призыва составлялись отдельно лишь для лиц иудейского вероисповедания и отдельно – для всех остальных вероисповеданий (ст. 189, 191, 223 Устава о воинской повинности в ред. 1915 г.). Но по косвенным данным можно заключить, что призыв в национальных регионах (Кавказ, азиатская часть России) был многократно ниже, чем в Европейской России. Данные сельскохозяйственной переписи 1 сентября 1917 г., несмотря на несовершенство обследования, связанное с революционными событиями, показывают, что в великорусских, малорусских, белорусских губерниях к осени 1917 г. было призвано от 150 до 400 тыс. человек. В кавказских и азиатских губерниях и областях призыв не превышал нескольких десятков тысяч человек[262 - Россия в мировой войне… С. 49.].

К началу Первой мировой войны Россия подошла с большим запасом непризываемого инородческого населения, численность которого оценивалась от 7,4 млн человек (оценка Военного министерства[263 - О привлечении к отбыванию воинской повинности некоторых частей населения, освобожденного от нее до настоящего времени. Доклад военного министра в Государственную думу. Ноябрь 1915 г. [Пг., 1915]. С. 1.]) до 10 млн человек (оценка депутата Государственной думы А.И. Шингарева[264 - Головин Н.Н. Военные усилия России в Мировой войне. Париж, 1939. С. 90.]) мужского пола. Это могло составлять от 8 до 11,5 % всего мужского населения империи. Расчетным способом Военное министерство вывело общее количество призывников-инородцев, ежегодно освобождаемых от военной службы в мирное время, в 133,5 тыс. человек. Используя общий коэффициент принимаемых на действительную службу из числа подлежащих призыву (35,7 %), можно было рассчитывать на дополнительные 47 тыс. новобранцев[265 - Сиднев [А.Ф.] Указ. соч. С. 115.] при нормальном призыве мирного времени. На период войны можно было призвать и более старшие возраста, однако, как и молодежь призывного возраста, все эти люди не были обучены военному делу. Это было большой проблемой, ибо считалось, что сам призыв, а затем военное обучение инородцев заняли бы столько времени, что война могла закончиться, прежде чем на фронте окажется первый солдат.

Поэтому, несмотря на остроту проблемы, связанной с большими потерями Русской армии на фронтах Первой мировой войны и истощением годных к призыву контингентов славянских национальностей, подготовка к рассмотрению вопроса затягивалась. Лишь 23 ноября 1915 г. военным министром был представлен доклад в Совет министров «О привлечении к воинской повинности некоторых частей населения, освобожденного от нее до настоящего времени»[266 - О привлечении к отбыванию воинской повинности некоторых частей населения, освобожденного от нее до настоящего времени. Доклад военного министра в Государственную думу. Ноябрь 1915 г. [Пг., 1915].]. Составители доклада решали задачу со многими неизвестными: необходимость расширения мобилизационной базы сталкивалась с соображениями политическими (возможная нелояльность милитаризуемых этносов); географическими и климатическими (неприспособленность ряда этнических групп к условиям Европейской России); культурными и физиологическими («дикость и физическая слабость» ряда этносов)[267 - О привлечении к отбыванию воинской повинности… С. 3.].

Анализ социально-культурных особенностей этносов, предложенный в докладе Военного министерства, нельзя назвать глубоким. Значимые для службы в армии аспекты рассматривались не на статистическом или этнографическом материале, а на довольно вольных трактовках качеств того или иного народа. Например, физическая годность к военной службе описывалась в терминах «хилость», «слабость», «ловкость» и т. п. Этнокультурные характеристики содержали эпитеты «природные воины», «несравненная отвага», «храбрость», «лихость», «природный ум» и т. п. Несмотря на то что на подготовку доклада было потрачено несколько лет, в нем было крайне мало точного цифрового материала даже о численности мужского населения и в то же время – чрезмерно много поверхностных оценок и домыслов (например, о бурятах говорилось: «Массового уклонения их от воинской повинности ожидать нельзя, так как бурятам хорошо живется в России»[268 - О привлечении к отбыванию воинской повинности… С. 12.]; о курдах: «Хорошие наездники; по характеру – злопамятны и мстительны»[269 - О привлечении к отбыванию воинской повинности… С. 18.]; о якутах: «Довольно смышленые и обладают подражательными способностями»[270 - О привлечении к отбыванию воинской повинности… С. 18.]) и т. п.

Особое внимание было уделено политической лояльности окраинных народов. В докладе рефреном проходила мысль о том, что «культурная отсталость» тех или иных этносов от русских может быть подтянута именно воинской повинностью, когда «нижние чины – туземцы, уходя со службы в запас, понесут в свои глухие трущобы и аулы более культурный уклад жизни, новые понятия и взгляды, что… обеспечит успешный ход сближения их с русским населением и послужит связующим началом политического единства государства»[271 - О привлечении к отбыванию воинской повинности… С. 16.].

Подходящими к организации немедленного призыва в докладе были определены: киргизы[272 - Под киргизами в тот период понимались современные казахи и киргизы (последние чаще именовались кара-киргизами).], сарты[273 - Наименование оседлых узбеков и отчасти таджиков.], узбеки, каракалпаки, таджики, дунгане, таранчи[274 - Ныне уйгуры.], астраханские и ставропольские инородцы (киргизы, туркмены, калмыки, ногайцы), инородцы Томской, Тобольской губерний, Дальнего Востока, Восточной Сибири (буряты, якуты и др.), мусульмане Дагестанской, Терской и Кубанской областей и Закавказья. В отношении большинства из них был применим обычный призыв на общих основаниях; для горцев Северного Кавказа – служба в национальных частях. Лишь незначительная часть населения (граждане Великого княжества Финляндского, турки и курды Закавказья и ряд других) освобождались от службы по причине особой политической ненадежности. Всего, за исключением жителей Финляндии, планировалось привлечь к ежегодному комплектованию армии 97 % этносов, прежде от натуральной военной службы освобожденных[275 - О привлечении к отбыванию воинской повинности… С. 24.]. К докладу прилагался законопроект с предложениями Военного министерства, а также смета предстоящих расходов[276 - О привлечении к отбыванию воинской повинности… С. 35–39.]. Несмотря на поверхностный характер доклада в Совет министров, предложения Военного министерства, безусловно, нужно понимать как радикальную реформу комплектования армии. Предложения Военного министерства в Совет министров сведены в таблице 6.

Таблица 6.Предложения о привлечении к военной службе освобожденных от нее частей населения (по данным Военного министерства, представленным в Государственной думе в ноябре 1915 г.)

* Ныне азербайджанцы.

* Так в документе.

Источник: РГВА. Ф. 11. Оп. 8. Д. 692. Л. 274–274 об.

Однако в условиях войны замысел Военного министерства оказался труднореализуем. Во многих местностях главным препятствием немедленному развертыванию призыва являлось отсутствие посемейных списков, списков призывников и самих учреждений, которые должны были определить территории призывных участков, организовать их работу и осуществлять призыв, а именно – губернских (областных), уездных (окружных) по воинской повинности присутствий. Учреждения должны были быть укомплектованы компетентными в военно-учетном деле специалистами, которых также не было. При самом удачном стечении обстоятельств первый призыв мог быть назначен лишь на 1 октября 1917 г. Правда, военный министр допускал подготовку призыва по сокращенной схеме, как это практиковалось с внеочередными призывами ратников ополчения в текущей войне.

Совет министров оценил специфические проблемы, связанные с длительностью организации призыва (отсутствие во многих местностях посемейных списков и нехватка специалистов), возможными социально-политическими осложнениями на местах, при недостатке войск и полиции для подавления возможных выступлений и, наконец, неизбежной длительностью военной подготовки солдата-инородца в связи с его изначальным низким культурно-образовательным уровнем[277 - Захаров М. Национальное строительство в Красной Армии. М., 1927. С. 23.]. Поэтому 27 ноября 1915 г. Совет министров отложил решение на неопределенное время. Так или иначе, самодержавие вернулось к опоре на безотказного русского солдата.

В правоте опасений по поводу противодействия призыву со стороны инородцев правительство вскоре смогло убедиться, когда летом 1916 г. была предпринята попытка «реквизиционным порядком на время настоящей войны освобожденных от воинской повинности инородцев империи» привлечь к фронтовым инженерным работам[278 - РГВИА. Ф. 1300. Оп. 1. Д. 1031. Л. 3.]. Фактически речь шла о рытье окопов, сооружении инженерных препятствий и иных тяжелых земляных работах. Это распоряжение резко порывало с традиционными формами отношений нерусских народов империи с Русской армией: либо добровольное вступление в боевые части, либо откуп посредством военного налога. И первое, и второе воспринималось инородцами как традиционная привилегия. И напротив, принудительная мобилизация на полевые работы заведомо ставила их в унизительное положение по отношению к фронтовикам. К тому же многие из них, например кочевники Средней Азии, оказались совершенно непригодны к земляным работам, которыми никогда прежде не занимались; за ними требовался особый уход, а также соблюдение мусульманских традиций и проч.

Первым к реализации этого мероприятия приступил Туркестанский военный округ. Здесь сразу «возникли тяжкие беспорядки, пролилась русская кровь, пришлось прибегнуть к употреблению оружия», – докладывал царю командующий войсками округа генерал от инфантерии А.Н. Куропаткин[279 - РГВИА. Ф. 1300. Оп. 1. Д. 1031. Л. 51.]. Беспорядки были направлены главным образом против русских чиновников и их семей и имели ярко выраженный шовинистический характер. Благодаря жестким мерам командования округом, восстание было ликвидировано, население находилось «в подавленном состоянии», но, по сообщению Куропаткина, «настроение плохое, и беспорядки могут возобновиться»[280 - РГВИА. Ф. 1300. Оп. 1. Д. 1031. Л. 48.]. Возникла реальная угроза откочевки большей части скотоводческого населения Средней Азии в Монголию, Китай и Афганистан. Куропаткин ходатайствовал перед царем о предоставлении ему полномочий на месте решать объемы и порядок «реквизиции» туземцев с правом полного освобождения от него или замены денежным налогом. Николаю II пришлось поставить на докладе Куропаткину резолюцию: «Согласен. Ставлю на вид спешное и недостаточно обдуманное проведение в жизнь этой меры, вызвавшей на окраине кровавые беспорядки»[281 - РГВИА. Ф. 1300. Оп. 1. Д. 1031. Л. 49.].

Те уроженцы Среднеазиатского региона, которым все-таки не посчастливилось быть «реквизированным» до отмены решения, были направлены железнодорожным транспортом во многие уголки империи, вплоть до Архангельска, где испытали на себе все невзгоды русской зимы. Бытовая неустроенность и неприспособленность к суровому климату привели к большой смертности и дистрофии среди них. Побывавший в расположении одной из рабочих бригад офицер Азиатской части Главного штаба восклицал: «Впечатление от этого посещения прямо ужасное; кажется, будто привезены были туземцы Туркестана не для работ, а для создания в них ненависти к русскому государству…»[282 - Цвибан М. «Рабочие туземцы» в Петрограде в 1917 году // Революция в Средней Азии. Сб. 3. М.; Ташкент, 1931. С. 144–146.]

Одновременно мобилизация на инженерные работы была объявлена и на Кавказе. Это решение относилось к большинству кавказских народов: езидов, ингилойцев-христиан, абхазцев-христиан Сухумского округа, трухмен (ставропольских туркмен), ногайцев, калмыков «и прочих подобных им инородцев Ставропольской губернии, а также мусульманского населения Терской и Кубанской областей и Закавказья»[283 - РГВИА. Ф. 1300. Оп. 1. Д. 1031. Л. 87–90 об.]. Недавно назначенный наместником на Кавказе и командующим Кавказским фронтом великий князь Николай Николаевич-младший употребил весь свой авторитет для отсрочки мобилизации. А когда выяснился масштаб катастрофы в Туркестанском округе, 9 августа 1916 г., он отправил царю большое письмо, в котором предупреждал Николая II о назревании в регионе «крайне опасного для государственных интересов» положения – настолько серьезного, что он считал бы нужным прибыть в Ставку для личного доклада царю[284 - РГВИА. Ф. 1300. Оп. 1. Д. 1031. Л. 88.]. Специально созванное совещание губернаторов и начальников областей единодушно высказалось о том, что самой мягкой формой протеста станет массовое дезертирство мужского населения в горы, после чего начнутся вооруженные мятежи, нападение на русскую администрацию, порча железных дорог, нефтепромыслов и проч. Волнения с применением насилия в отношении «начальствующих лиц» уже отмечались среди караногайцев[285 - РГВИА. Ф. 1300. Оп. 1. Д. 1031. Л. 88.]. Привлечение горцев к принудительным работам, отмечал Николай Николаевич, «равносильно в глазах многих мусульман унижению их достоинства» (курсив мой. – Авт.). Уже имелись сведения о насмешках в адрес горцев со стороны солдат-армян[286 - РГВИА. Ф. 1300. Оп. 1. Д. 1031. Л. 88 об.].

Серьезно обеспокоенный ситуацией на окраинах империи Николай II вскоре приостановил, а затем и отменил мобилизацию[287 - РГВИА. Ф. 1300. Оп. 1. Д. 1031. Л. 90.].

В последний раз правительственные органы самодержавия обратились к вопросу о призыве инородцев в самом конце 1916 г. Это было связано с уже ясным ощущением краха системы комплектования действующей армии людскими ресурсами. Подходил к концу запас ратников 2-го разряда – самого последнего эшелона мобилизационного резерва страны. При ежемесячной потребности в пополнениях в 300 тыс. человек, за вычетом всех льготных категорий, непризванными оставалось не более полутора миллионов человек допризывной молодежи (призыв 1919 г.) и остаток ратников 2-го разряда старше 40 лет. Разумеется, взор снова упал на «некоторые воинственные племена, неохотно идущие в рабочие команды… но могущие дать прекрасный боевой материал»[288 - Головин Н.Н. Указ. соч. С. 116.]. Об этом, в числе прочих мер, сообщали в своем большом докладе на имя императора Николая II 28 членов Государственной думы и Государственного совета, входивших в состав Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства. Впрочем, в той обстановке авторы уже не могли себе позволить ничего, кроме благих пожеланий о необходимости «постепенного привлечения к военной службе инородцев, к тому законом ныне не обязанных»[289 - Цит. по: Головин Н.Н. Указ. соч. С. 122.]. Вполне понимая несовместимость мер «постепенности» с суровыми требованиями дня, военный министр генерал от инфантерии Д.С. Шуваев в своем письме об изыскании людских ресурсов временно исполнявшему должность начальника Штаба Верховного главнокомандующего генералу от кавалерии В.И. Гурко 8 (22) декабря 1916 г. вовсе не стал включать вопрос о призыве инородцев[290 - Цит. по: Головин Н.Н. Указ. соч. С. 125.].

И окончательную точку в вопросе поставил В.И. Гурко, который, отвечая 9 февраля 1917 г. на письмо членов Особого совещания, резонно заметил, что «мероприятие это при проведении в жизнь могло бы дать результаты лишь в более или менее отдаленном будущем; между тем солдаты нам нужны теперь». Не говоря о том, что привлечение инородцев в пехоту, а не в кавалерию «вызовет среди них большое неудовольствие», их боевая ценность у многих строевых командиров вызывала сомнения: «Большинство инородцев, несмотря на свою воинственность, упорством в бою не отличается и заменить русских солдат не может»[291 - Цит. по: Головин Н.Н. Указ. соч. С. 142–143.].

На этом завершилась длившаяся много десятилетий вялотекущая эпопея с привлечением нерусских народов империи к военной службе. Фактически за весь период самодержавие не совершило в этой сфере ни одного решительного шага. Напротив, оно всегда отступало перед сопротивлением инородцев, предпочитая снова и снова усиливать нажим на уже свыкшиеся с военной повинностью этносы. Ясное осознание того, что «до сей поры почитавшаяся неисчерпаемой» людская сила России оказалась исчерпанной, пришло слишком поздно.

* * *

Частичной компенсацией отсутствия нормального регулярного призыва в национальных регионах вплоть до крушения империи являлось формирование национальных частей, комплектуемых чаще всего на добровольческих началах или по договорам правительства с представителями этносов (обществами, комитетами), которым делегировалась вербовка или призыв рекрутов и участие в организации воинских частей. Исторический опыт таких формирований в Русской армии уже имелся, хотя нельзя сказать, чтобы в войнах России они сыграли сколько-нибудь значительную роль. В 1874 г. они были прописаны в законе – Уставе о всеобщей воинской обязанности, согласно которому состав сухопутных войск включал в себя: армию, пополняемую ежегодными наборами, запас, казачьи войска и «войска, образуемые из инородцев»[292 - ПСЗРИ. Собр. 2. Т. 49 (1874). Ч. 1. № 52983.].

Уже в начале Первой мировой войны в прифронтовой зоне, где проживало нерусское население, стали формироваться национальные дружины, батальоны, полки. С самого начала войны существовало пять армянских добровольческих дружин (еще две были расформированы, не вступив в бой), которые активно применялись в боях на Кавказском фронте против турок. Всего через добровольческие дружины прошло до 10 тыс. армян[293 - Национальный вопрос и этнические воинские формирования. С. 129.]. Из грузин было сформировано две добровольческие бригады, в марте 1916 г. развернутые в одноименный полк. В конце октября также был сформирован Грузинский конный полк. Из горских народов Северного Кавказа и азербайджанских татар была сформирована Кавказская туземная конная дивизия, более известная как Дикая дивизия. В составе Русской армии существовал также польский легион, развернутый в 1917 г. в стрелковую дивизию, а затем – в корпус. Кроме перечисленных крупных частей и соединений формировались также и мелкие – дружины, отряды, роты – из кавказских греков, айсоров и др. Помимо этого, в течение войны был создан ряд соединений, укомплектованных военнопленными-славянами (чехами, словаками, сербами).

Наиболее многочисленными национальными частями в Русской армии были латышские стрелковые полки, с 1915 г. активно участвовавшие в боях на территории Латвии, в боях за Ригу. Они были созданы по инициативе латышской общественности, в значительной степени существовали на сборы местной буржуазии и защищали непосредственно латышские земли от вековых врагов и угнетателей немцев, благодаря чему приобрели огромную популярность у местного населения и неиссякаемый приток добровольцев[294 - РГВА. Ф. 10. Оп. 1. Д. 1565. Л. 2.]. В ноябре 1916 г. латышские батальоны были развернуты в Латышскую стрелковую дивизию восьмиполкового состава.

Все перечисленные национальные части создавались вне общего плана военного строительства, прежде всего для поощрения и поддержания общероссийской идентичности в среде тех этносов, которые или не призывались в Русскую армию в общем порядке, или в ходе военных действий оказались на передовой линии фронта. В последнем случае национальные части использовались для непосредственной защиты родного края от вражеского нашествия и притеснений на этнической почве. Например, турецкая оккупация грозила самому физическому выживанию армян. У латышей были крайне напряженные отношения с остзейскими немцами, даже во время Первой мировой войны сохранявшими свое господствующее экономическое положение и земельные владения в регионе. По словам начальника штаба Верховного главнокомандующего Н.Н. Янушкевича, патриотическому настрою латышей способствовала «вековая ненависть к немцам»[295 - Цит. по: Бахтурина А.Ю. Окраины Российской империи: государственное управление и национальная политика в годы Первой мировой войны (1914–1917 гг.). М., 2004. С. 106.]. В этой оценке с ним полностью совпадало мнение представителя противоположного лагеря – большевика Л.Д. Троцкого: «Латышские батраки, рабочие, бедняки-крестьяне ненавидели балтийских баронов. Эту социальную ненависть использовал царизм в войне с немцами»[296 - Троцкий Л.Д. Моя жизнь. Опыт автобиографии. М., 1991. С. 381.].

По этой же причине национальные части в годы Первой мировой войны чаще всего комплектовались на добровольческой основе, при этом добровольцев, как правило, было достаточно много, а, например, в армянские дружины даже прибывали соотечественники из армянских диаспор со всего мира. Национальные части (армянские, латышские и др.) хорошо проявили себя в боях и использовались на сложных участках фронта. Таким образом, национальные воинские части канализировали патриотическую энергию нерусских народов, легализовали национально-освободительную борьбу, которая прежде велась своими силами и партизанскими методами.

Сказанное о причинах формирования национальных частей во фронтовой зоне не относилось к украинцам и белорусам. Их этнические ареалы становились полями сражений или ближним тылом войск. Однако самодержавие не предпринимало попыток создания национальных частей из украинцев и белорусов, не признавая их самостоятельной этнической идентичности. Синкретизм этнического сознания представителей трех восточнославянских народов, единство исторической судьбы и подходов в комплектовании армии не оставляли места для идеологического обоснования формирования здесь национальных частей. Оформление национальной идентичности украинцев и белорусов только набирало обороты и существенно сдерживалось самим самодержавием. Любопытно, что противная сторона – австро-венгерское командование, активно вербовавшее уроженцев Малороссии в украинские части, – не преуспела в этом по той же причине: ведь, как метко отмечается в современном исследовании украинского национального движения, «многие солдаты узнавали об украинском вопросе и о том, что они – тоже украинцы, именно в концлагерях»[297 - Марчуков А.В. Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы. Цели, методы, результаты. М., 2015. С. 105.].

Самодержавие вплоть до своего падения сохраняло амбивалентное отношение к национальным частям: с одной стороны, цели национальных движений совпадали с общероссийскими; национальные комитеты брали на себя немалую часть материальных расходов на формирование и содержание национальных частей и дружин; наконец, организация нацчастей позволяла мобилизовать высокомотивированных бойцов, что в условиях апатии и антивоенной агитации на фронтах и в тылу было немаловажно. С другой стороны, самодержавная власть опасалась очевидного политического контекста национальных воинских формирований: до войны все националистические активисты находились на нелегальном или полулегальном положении, могли даже состоять в розыске, как это было с некоторыми армянскими национальными героями. Таким образом, национальные формирования являлись продуктом компромисса, на который царизм пошел только в связи с войной, но продолжал опасаться разрастания военно-патриотического движения в национально-политическое под прикрытием созданных им же национальных воинских формирований. Поэтому неудивительно, что, например, армянские дружины были расформированы сразу же, как только лишились высокого покровительства – подал в отставку царский наместник на Кавказе князь И.И. Воронцов-Дашков, слывший лоббистом интересов армян.

Так или иначе, национальные формирования в составе Русской армии сравнимы с каплей в море. Они охватывали лишь незначительную часть патриотически настроенных представителей нерусских этносов. На массовый призыв в национальных окраинах самодержавие не только не решилось, но и не сделало к его осуществлению фактически никаких реальных шагов.

3.2. Национализация частей Русской армии после Февральской революции

С падением самодержавия в феврале 1917 г. строительство национальных частей получило новый сильнейший импульс, и с конца весны 1917 г. в войсках начался стихийный и почти повсеместный процесс, именовавшийся национализацией. Если в период Первой мировой войны формирование национальных воинских частей шло под строгим контролем самодержавия, то после Февральской революции 1917 г. национализация Русской армии развернулась в русле стремительного подъема национального самосознания населявших Россию народов. Она отражала их желание стать полноценными субъектами российского и международного политического пространства. В историографии еще нет полных оценок масштабов и механизмов этого явления. По некоторым данным, к концу 1917 г. процесс национализации охватил без малого 53,5 пехотной, 6 кавалерийских и массу отдельных пехотных, кавалерийских, технических, запасных и иных частей[298 - Шевяков Т.Н. «Национализация» русской армии в 1917 году // Вторые петербургские военно-исторические чтения молодых ученых. СПб., 1998. Вып. 2. С. 37.]. Правда, далеко не везде этот процесс был завершен. Хотя период между Февралем и Октябрем 1917 г. не входит в хронологические рамки данного исследования, обойтись без обзора основных тенденций и результатов разбуженной Февралем национализации Русской армии было бы неверно, ибо захватившим в конце 1917 г. власть большевикам пришлось иметь дело именно с ее последствиями.

Падение царского режима стало сигналом для бурного развития национального движения практически во всех уголках России, где компактно или рассеянно проживали нерусские народы. Уже весной 1917 г. во многих городах прошли национальные съезды, требовавшие для своих этносов широкой автономии или даже отделения от России. Одним из главных направлений развития национальной идеи стала национализация войск. В войсках непосредственными инициаторами национализации становились войсковые комитеты, в которых преобладали представители той или иной национальности.