Алтайский Декамерон

Мама проходит в пальто на кухню и выгружает содержимое авоськи. На столе появляются восхитительные яства. Круглый батон белого хлеба под названием «Ситный», кирпичик черного «Обдирного» с хрустящей поджаристой корочкой и непередаваемым запахом домашнего очага. Зная нашу слабость, мама отрезает каждому по горбушке «Обдирного». Хорошо, Никита в школе, а то бы по четвертушке досталось, размышляет каждый из нас, успевая работать челюстями. Мама, как фокусник на сцене, продолжает опустошать авоську. Пакет сахара, бутылка подсолнечного масла, бутылка молока с серебряной крышечкой, за обладание которой постоянно идет война между мной и братом, кулек с огромными, с детский палец толщиной макаронами серовато-желтого цвета, которые нужно долго, долго варить, чтобы это пищевое изделие, по всей видимости, произведенное на танковом заводе, обратилось в еду, двухкилограммовый пакет с пшеничной мукой и пакет поменьше с мукой ржаной, бывшей в большом дефиците и пользующейся в нашей семье особым уважением.

Причиной небескорыстной любви к ржаной муке был гусиный жир, в большом количестве остававшийся после каждой процедуры приготовления отцом деревенского гуся в чугунной гусятнице на какой-нибудь праздник или просто по настроению. Так вот, на этом самом гусином жиру замешивалась ржаная мука и выпекались умопомрачительные ржаные лепешки, чуть клеклые внутри, но от этого становившиеся особенно вкусными.

– Мам, мам, а что в коробке?

– Ну, замамкали, замамкали, малышня! – Мама наклоняется и сгребает нас в кучу. – Это вам игрушка. – Мама пододвигает к нам картонную коробку. – Называется «Водокачка».

– Ух ты! А как она открывается?

– Ладно, пошли в комнату, я хоть разденусь…

Мы с братом, ухватившись за веревки по обе стороны коробки, тащим непосильный груз в комнату.

Пытаемся развязать, но ничего не получается.

Вопросительно смотрим на маму.

– Видите вот этот кончик? – Мама показывает на удлиненный конец веревки. – Ну-ка, взяли, дернули!..

Нашему изумлению нет предела. Каким-то чудесным образом веревка сползла с коробки. И мама рукой фокусника сняла крышку.

Наверное, Дедушка Мороз со Снегурочкой, появись они с большим календарным опозданием, не вызвали бы у нас с братом столько эмоций, сколько вызвало бессмертное творение советской инженерной мысли.

Нашему взору, взору двух близнецов, не избалованных подарками, предстало овальное корытце с двойным дном. Верхняя плоскость игрушки имела отверстия для залива воды, а по краям возвышались две башенки – водокачки с носиками для слива. Башенки смотрели друг на друга и имели с обратной от носиков стороны рычаги, которыми следовало качать воду.

Мама взяла литровую банку, зачерпнула из таза воды и осторожно залила ее в водокачку. Затем указательным пальцем нажала дважды на рычажок. Сильная прерывистая струя с шумом вырвалась наружу, в точности повторив частоту работы маминого пальца.

Что тут началось! Раздался клич воинов-охотников каменного века – примерно такой, который те испускали, когда мамонт попадался в приготовленную яму.

Мы визжали и катались вдвоем по полу вокруг игрушечной водокачки, не понимая, как такое возможно. С нами приключилась настоящая истерика. Покачав рычажок, я менялся с братом местом и нажимал затем рычажок противоположной колонки.

Накручивая с братом круги вокруг водокачки, я так увлекся, что, споткнувшись об пол, с силой налетел на ногу отца, на ту самую, что оканчивалась протезом.

Мы давно перешли с братом домашний рубикон. Последней каплей стала разлитая по плакату тушь. Отец нечаянно задел баночку с тушью, восстанавливая равновесие после полученного толчка.

– Ах, чтоб вас, селедки вы безголовые!..

Схватив муштабель как палку, отец несколько раз хлестко прошелся по нашим с братом спинам, приговаривая как молитву:

– Ну что за дети, эх… Селедки вы безголовые!

Спины пронзила адская боль. Мы с визгом бросились врассыпную…

На крики и шум из кухни прибежала мама. Быстро поняв, что случилось, она, не раздумывая, открыла форточку и выкинула гениальную идею советской инженерной мысли на улицу.

Время остановилось вместе с сознанием. Не веря своим глазам, мы с братом с ужасом наблюдали пустую середину комнаты, где о прекрасной игрушке ядовито-зеленого цвета, подарившей нам настоящий восторг, напоминали лишь влажные пятна на полу.

Молча, не сговариваясь друг с другом, мы быстро оделись и выскользнули за дверь.

Подморозило. Дул пронизывающий до костей мартовский ветер. Солнце уже село. Темный силуэт сталинского дома зловещее возвышался над малорослыми купеческими строениями. Мрачную картину разбавляли желтые глаза окон. Они доброжелательно вглядывались в лица прохожих, спешащих с работы и желающих поскорее попасть домой.

– Что потеряли, мелюзга? – послышался знакомый голос старшего брата Никиты. Он возвращался с занятий в школе. – Что случилось-то?

Выслушав наш сбивчивый рассказ, полный обиды, он хмыкнул и заявил:

– Теперь только до весны, когда снег сойдет, а сейчас даже рыпаться бесполезно. Это мне снег по пояс, а вам вообще с головой, промокнете, заболеете воспалением легких, – сказал он с маминой интонацией. – Давайте, подобрали сопли и домой, в тепло. Не дай бог, опять ушами будете маяться!

Потерянные, не поднимая голов, чуть пошмыгивая носами, мы с братом двинулись в сторону парадного входа…

В конце мая, пробираясь сквозь кусты цветущей сирени, образовавшие вокруг нашего дома настоящие джунгли, я замечаю знакомый до боли силуэт песочно-ржавого цвета.

Эта наша водокачка! Та самая, три месяца назад выкинутая мамой в окно. Всё это время она благополучно провисела на кустах. Глаза мои быстро наполнились влагой, предвещавшей обильный водопад.

Жалкое зрелище! Краска на игрушке облезла, а там, где сохранилась, вздулась и свисала струпьями. Это сделало водокачку похожей на часть старинного корабля, пролежавшую на дне океана не одну сотню лет и доставшуюся затем археологам.

Осторожно сняв с куста потерявшую вид водокачку, мы с братом бредем к песочнице, рядом с которой земля помягче. Подбираем оставленную кем-то лопатку. Роем небольшую яму и погружаем в нее артефакт. Чтобы как-то обозначить место захоронения, делаем «секретик». Срываем несколько желтых головок одуванчиков, еще не успевших превратиться в круглые аэродромы для бессчетного количества мелких летательных аппаратов, и укладываем их в симметричную окружность. В центр кладем две спички, образующие мальтийский крест. Получившуюся композицию накрываем осколком стекла.

Спи спокойно, дорогая водокачка!

Мы… Мы больше так не будем!

Икар

Есть вершины, взобравшись на которые

ты больше не спускаешься вниз,

а расправив крылья, летишь ввысь.

Ричард Д. Бах

Я боюсь высоты. Главное – не смотреть вниз. Не смотреть вниз, не смотреть!

Стена высотой с трехэтажный дом целиком состоит из пустых ящиков – так называемой тары. Прижимаясь к доскам, я с маниакальным упорством карабкался наверх, чтобы доказать себе и всему миру, что я самый смелый и высоты не боюсь.

Наверху, у самого края гигантского рукотворного куба, сооруженного из пустых одинаковых ящиков, стояли ребята постарше. Курили, смачно сплевывали вниз и передавали друг другу бутылку портвейна «777» или, как в народе говорили, «Три топора».

«Давай, Мирон! Давай, поднажми, немного осталось!» – кричали они, возвышаясь черными силуэтами на фоне ослепительно огненного шара.

Июль, полдень, жара беспощадная. Вдруг я понял, что поторопился, не рассчитал силы. Обливаясь соленым потом вперемежку со слезами, я замедлил движение. Надо восстановить дыхание и убрать мелкую дрожь в ногах, возникшую от постоянного напряжения. Толстые мыски китайских кедов «Два мяча» с трудом протискивались в узкие щели между досок. Мелкие гвозди, торчавшие повсюду, превратили и без того ветхую школьную форму в лохмотья.

Эх, сейчас бы оказаться в Серборе! Окунуться в Бездонку, поплавать, понырять и, сладко растянувшись на травке, жариться на солнце, переворачиваясь в нежной истоме под палящими лучами солнца… Потом, проголодавшись, быстро обежать отдыхающих и собрать как можно больше пустых бутылок из-под лимонада и пива. Вместе с дружбанами дотащить эту тяжесть до круга, где разворачиваются троллейбусы – там в теньке под ветками махровой сирени сидит тетенька в белом халате на фоне панорамы из серых ящиков, уже заполненных пустыми бутылками. Быстро обменять свои позвякивающие стеклянные сокровища на деньги и тут же затариться под завязку: у каждого из пацанов по батону белого за тринадцать копеек, умопомрачительно вкусного, пришедшего на смену хрущевскому кирпичику из кукурузной муки, а еще по стаканчику фруктового мороженого с деревянной палочкой, как на приеме у врача-ухогорлоноса, и по бутылке лимонада…

«Чего застрял, Мирон? Лезь наверх скорее!» – осознав, что я не в Серборе, а еле держусь на мысочках на уровне второго этажа и пальцы рук уже стали затекать, зажатые сверху и снизу крепкими березовыми дощечками, я предпринимаю отчаянную попытку несколькими быстрыми рывками достичь верха. Это мне удается и, потеряв бдительность, уже не проверяя, насколько крепко прибита та или иная дощечка, я хватаюсь за первую попавшуюся. Рывком переношу тело вперед, чтобы с победным криком оказаться на вершине успеха, но вместо этого вдруг понимаю, что лечу спиной назад и рука моя, описав дугу, продолжает сжимать предательскую дощечку, не выдержавшую моего рывка.

В сознании всплыли картинки из книжки «Легенды и мифы Древней Греции», взятой недавно в школьной библиотеке. «Так я – Икар», – мелькнула смелая мысль, прежде чем я ощутил страшный удар о землю.

Я не потерял сознание, а лишь катался и мычал, пытаясь заставить воздух проникнуть в мои легкие, раздирая рот как рыба, которую вытащили на берег. Пацаны пытались схватить меня и поставить на ноги. Потом кто-то из ребят, очевидно поняв, что дела мои не очень, стал бить меня ладонью по спине, вышибая образовавшуюся воздушную пробку. Это спасло положение и уже через несколько минут я отдышался и смог поднятьсяна ноги.